Уже 10-11 мая в Москве вместе с коллегами по «Фронде» готовим масштабный ивент в Москве — Интеллектуальную ярмарку имени Саввы Мамонтова

На одном мероприятии нам удалось собрать очень разных спикеров. Вас ожидают аж два дня захватывающих лекций, дебатов и дискуссий об актуальных социальных вопросах:

▪️ Родион Белькович и Андрей Быстров из Центра республиканских исследований ответят на вопросы слушателей о современной политической философии;

▪️ главный редактор «Фронды» Даниил Касаткин расскажет об эволюции русского печатного стиля;

▪️ экономист Григорий Баженов — о проблемах и вызовах рынка недвижимости;

▪️ политтехнолог Павел Дубравский — почему мы голосуем за одних политиков и не поддерживаем других;

▪️ автор канала «Зачем мы такие?» и исследовательница в области когнитивных нейронаук Алиса Годованец объяснит сложности взаимодействия человека и искусственного интеллекта.

Также на Ярмарке пройдут двойные дебаты с участием экономиста Василия Тополева: в первый день — с общественным деятелем Максимом Шевченко, во второй — с экономистом Алексеем Сафроновым, автором книги «Большая советская экономика».

Приобрести билет можно по ссылке

Кстати, здесь вы можете проголосовать за мой канал — попал в топ тематических блогов о политике и политтехнологиях

Толерантность россиян к недемократическим действиям: насколько она существенна?

Признаюсь: исследование поляризации в недемократическом контексте раньше казалось мне не очень важной темой, потому что выборы в авторитарных режимах не отражают реальных электоральных предпочтений граждан, а значит и степень общественного раскола вроде бы не столь важна.

Однако на днях я ознакомился с интересным Working Paper: "Partisan Animosity and Support for Undemocratic Behavior: The Case of Russia" (2023). Его авторы задаются вопросом: влияет ли политическая поляризация в России на готовность избирателей прощать политикам и правящему режиму недемократическое поведение: электоральные манипуляции, цензуру и т.д.

Для этого исследователи провели экспериментальный опрос: он прошел в августе-сентябре 2021 года, незадолго до выборов в Госдуму, в нем участвовало 2750 респондентов по всей России, в очном формате — face-to-face.

Респондентам представляли вымышленного кандидата от «Единой России» с набором положительных характеристик. Затем их рандомно распределяли по нескольким группам, в каждой из которых участникам исследования озвучивали дополнительную информацию о кандидате:

— группа 1: он организовывал карусели избирателей;
— группа 2: он поддерживает запрет митингов;
— группа 3: он поддерживает блокировку Ютуба в России;
— группа 4: он поддерживает запрет сторонникам Навального* участвовать в выборах;
— контрольная группа: ее участникам не давали дополнительной информации о кандидате.

Кроме экспериментальных вопросов, всех респондентов опрашивали об их политических взглядах: отношении к оппозиции и Путину, партийность, идеологическая позиция. После этого участников исследования спрашивали об их готовности проголосовать за кандидата.

Что же выяснили авторы:

1. Все виды недемократического поведения в целом снижали поддержку гипотетического кандидата от ЕР среди респондентов: в особенности организация каруселей (-20%), затем поддержка блокировки Ютуба, запрет протестов и запрет баллотироваться сторонникам Навального*.
2. Все эти эффекты оказались статистически значимыми в том числе среди сторонников «Единой России» и Путина — то есть недемократические действия вызывают негатив и среди лоялистской части электората.
3. Партийные и идеологические позиции респондентов слабо влияли на их оценку недемократических действий.
4. Однако негативное отношение к оппозиции снижало негативную реакцию на информацию о том, что кандидат поддерживает запрет сторонникам Навального* баллотироваться на выборах.

Выходит, что уровень политической поляризации в России не настолько высок, в особенности в разрезе партийных и идеологических предпочтений. Однако одна тема действительно поляризирует россиян — и это не отношение к текущим властям, а к оппозиции. То есть антипатия к ней может привести к тому, что часть электората простит правящему режиму шаги по ограничению политической конкуренции.

На мой взгляд, результаты этого исследования могут говорить о эффективности подхода властей к формированию «негативного консенсуса» против оппозиции вместо позитивного отношения к доминирующей партии и первому лицу в условиях информационной монополии правящего режима.

При этом важно оговориться, что исследование было проведено еще в 2021 году — с тех пор ситуация с поляризацией в России могла измениться.

* — внесен в список террористов и экстремистов.

Древние государства — это другое

На днях ознакомился с видео Gedusa Morgona о державе Ахеменидов — Древней Персии. Как политологу, а не историку, главным в нем мне показалось описание устройства этого государства: как правящей персидской династии удалось создать первую более-менее управляемую империю на огромных территориях Ближнего Востока и Центральной Азии:

— делегировав власть назначаемым правителям на местах — никакой централизованных бюрократии в то время, само собой, не было;
— наладив выполнение одной из основных функций любого государства — фискальную;
— создав мультиэтническую армию, которую было проще контролировать;
— развивая инфраструктуру для повышения управляемости империей.

В общем, в очередной раз хочу напомнить о том, насколько древние государства были непохожими на современные централизованные суверенные национальные государства — и ролик как раз хорошо объясняет эту разницу, на мой взгляд.

#промо

Беспроигрышный рецепт от Наиба Букеле

Конгрессмен-республиканец из Техаса Брайан Бабин предлагает воспользоваться опытом захвата власти президента Сальвадора Наиба Букеле, чтобы сломить сопротивление американских судов.

Вообще это часть нового тренда. И он называется «incumbent power grab» (захват власти действующим главой государства).

Примерно с 2010-х (а сам тренд стал заметен еще с 2000-х) среди всех случаев коллапса демократии 64% пришлись на глав государств, решивших развалить демократические институты изнутри и узурпировать власть. И всего 36% пришлось на государственные перевороты.

Расскажу как это сделал Букеле.

В 2019 году он был избран президентом страны. После того как его партия получила большинство мест в парламенте, он лишил судебную ветвь власти независимости: он уволил судей из Конституционной палаты Верховного суда в 2021 году и поставил туда лояльных ему людей. В том же году подконтрольный властям Конституционный суд разрешил ему в обход ограничений баллотироваться на пост президента второй раз подряд.

Frantz, E., Kendall-Taylor, A., & Wright, J. (2024). The Origins of Elected Strongmen: How Personalist Parties Destroy Democracy from Within. Oxford University Press.

А.Т.

#комментарий

🔹Подпишись на Political Animals

Помню, в свое время выкладывал пост о том, как Орбан пришёл к власти в условиях демократии и установил авторитаризм. Хотел в будущем продолжить рассказом о Букеле, но стало влом — поэтому делюсь свежей публикацией коллеги по теме.

Что такое автократия?

Наверняка вы часто сталкиваетесь в медиа или публичных дискуссиях с такими понятиями, как тоталитаризм, авторитаризм, автократия, гибридный режим, электоральный авторитаризм и еще десятками терминов, которыми характеризуют недемократические режимы.

Что они означают, как во всем этом разобраться, какие из этих концептов актуальны, а какие канули в прошлое и больше не используются политологами? В новой статье на Бусти и в платном тг-канале я постараюсь помочь вам начать лучше ориентироваться в политологической терминологии, расскажу об актуальных теоретических дебатах по теме, а также дам несколько советов о том, что почитать по теме.

Оговорюсь, что в этом материале речь идет только о классификации политических режимов — набора формальных и неформальных правил, которые регламентируют получение и использование политической власти, а также отношения между разными политическими акторами. Как правило, при определении типа политического режима, политологи задаются двумя вопросами: 1) кто правит; 2) и как правит? В зависимости от вопроса и ответа на него, и определяется тип режима.

Подписаться на Бусти
Подписаться в Телеграме

Несколько примеров визуализации:

1. Экономические (x) и социальные (y) позиции ведущих российских политических партий на выборах в Госдуму 2011 года, согласно их программным документам. Manifesto Project.

2-3. Позиции немецких политических партий в идеологической дихотомии «лево-право» и дихотомии «про-европеизм — евроскептицизм» (чем выше по Y — тем позитивнее отношение к ЕС) на 2019 год. Chapel Hill Expert Survey.

4. Позиции австрийских политических партий в экономической дихотомии «лево-право» (чем выше по Y — тем правее), 1990-2019. V-Party.

5. Доли голосов (1) крайне левых, (2) крайне левых популистских, (3) популистских, (4) крайне правых популистских и (5) крайне правых партий в 31 европейской стране, взвешенные по численности населения, 1989-2022. PopuList.

6. Позиции доминирующих партий в электоральных автократиях: Y — социальные вопросы, X — экономические. Размер каждого пузыря — процент мандатов по результатам последних выборов в парламент. Цвет — уровень популизма. 2019. Global Party Survey.

Исследовательские проекты по изучению идеологий и популизма в политических партиях

Я думаю, что никого не удивлю, если скажу, что столь популярные в интернете «политические координаты» не имеют никакого отношения к современной политической науке. Однако для проведения сравнительных исследований политологи все равно нуждаются в каких-то универсальных и систематизированных оценках политических партий по идеологическим позициям, риторическим стратегиям и институциональным характеристикам. Эту задачу решает сразу несколько проектов, о которых я расскажу сегодня.

Comparative Manifestos Project (CMP), он же Manifesto Project. Один из старейших и наиболее крупных проектов по изучению позиций политических партий — он занимается сбором и анализом программ партий по более чем 50 странам с 1945 года. Исследователи оценивают партийные манифесты по тематическим категориям, что позволяет количественно измерять акценты партий и строить индексы идеологических позиций, в том числе по шкале «лево–право». CMP позволяет отслеживать долгосрочные идеологические сдвиги и сравнивать партии как во времени, так и между странами.

Chapel Hill Expert Survey (CHES) — это исследовательский проект, который оценивает позиции политических партий европейских стран с помою регулярных экспертных опросов. Их участники оценивают партии по широкому спектру параметров: экономическая и культурная идеология, отношение к интеграции в ЕС, позиции по вопросам миграции и прав меньшинств, а также уровень популизма и антиэлитарной риторики. Динамичность и регулярность опросов позволяют использовать CHES для анализа как идеологических координат партий, так и изменений в их риторике.

V-Party Dataset — это проект от института V-Dem (Varieties of Democracy), на который я часто ссылаюсь на этом канале. V-Party — это датасет из экспертных оценок партий по ряду ключевых характеристик: идеологическая направленность, степень приверженности демократическим принципам, уровень популизма, отношение к правам меньшинств, СМИ и политическому плюрализму. Методология V-Party также основана на экспертном опросе. Большой плюс проекта — это охват сразу множества стран, а не только демократий или только Европы.

PopuList — специализированный проект, который классифицирует политические партии Европы по признакам популизма, радикализма и евроскептицизма. PopuList оценивает политические проекты бинарно: партия либо считается популистской, либо нет. Авторы используют широкое определение популизма — то есть противопоставление «народа» и «элитам». В плане методологии это все тот же экспертный опрос.

Global Party Survey (GPS) — еще один проект, который использует экспертные опросы для оценок политических партий. В отличие от CHES, GPS охватывает не только Европу, но и другие глобальные регионы. Участники опросов оценивают партии по ряду параметров: идеологические установки, структуру организации, отношение к демократии, а также риторические стратегии. Также эксперты оценивают отдельные индикаторы, связанными с феноменом популизма: антиэлитаризм, народоцентризм и манихейство.

У всех этих проектов есть примерно те же самые плюсы и минусы, что и у индексов демократии. С одной стороны, они позволяют политологам делать количественные исследования с опорой на универсальные подходы к оценкам партий. С другой стороны, все эти проекты сильно отличаются между собой в плане методологии и используемых теоретических концептов, к каждому из них можно предъявить вполне обоснованную критику.

🐍 ЭТО БАЗА — либертарианцы, республиканцы и праволибералы вместе в одной папке

Специально для вас мы собрали лучшие Telegram-каналы наших единомышленников — от московских республиканцев до издателей и политических аналитиков. В папке ЭТО БАЗА вы найдёте:

😎 Главного охотника на покемонов и криптоэнтузиаста Руслана Соколовского

💰 Первый в России журнал о криптовалюте Prometheus

🪖 Политическую историю Нового и Новейшего времени от Стального шлема

📚 Канал Political Animals об академической политологии и смежных науках

🇺🇸 Политконсультанта Павла Дубравского

🏛 Центр Республиканских Исследований

🗺 Канал о роли политических элит в историческом развитии Атлас амбиций

🇩🇪 Эксперта по немецкой и европейской политике Бундесканцлера

🕊 Либертарианскую Партию России

🏔 Международное волюнтаристское движение Montelibero

🐍 Канал Классический либерал

⚡️Либертарианскую правозащитницу Геру Угрюмову

📺 Канал о российской и международной политике политолога Александра Бочарова

📰 Глянцевый альманах для новой русской интеллигенции «Фронда»

🔔 Культурно-просветительские проект СтудВоля

🇷🇺 Скорее добавляйте папку себе 🇷🇺

Исследовательские проекты по изучению идеологий и популизма в политических партиях

Современные исследования политических партий всё чаще опираются на крупные эмпирические базы данных, позволяющие систематически анализировать идеологические позиции, риторические стратегии и институциональные характеристики партий в разных странах. Особое внимание уделяется изучению популизма — как риторико-идеологического феномена, так и элемента партийной идентичности. В данной работе рассматриваются пять ключевых исследовательских проектов, которые предоставляют достоверные и широко используемые данные о политических партиях: Comparative Manifestos Project, Chapel Hill Expert Survey, V-Party Dataset, PopuList и Global Party Survey.

Comparative Manifestos Project (CMP), он же Manifesto Project. Один из старейших и наиболее крупных проектов по изучению позиций политических партий — он занимается сбором и анализом программ партий по более чем 50 странам с 1945 года. Исследователи оценивают партийные манифесты по тематическим категориям, что позволяет количественно измерять акценты партий и строить индексы идеологических позиций, в том числе по шкале «лево–право». CMP позволяет отслеживать долгосрочные идеологические сдвиги и сравнивать партии как во времени, так и между странами.

Chapel Hill Expert Survey (CHES) — это исследовательский проект, который оценивает позиции политических партий европейских стран с помою регулярных экспертных опросов. Их участники оценивают партии по широкому спектру параметров: экономическая и культурная идеология, отношение к интеграции в ЕС, позиции по вопросам миграции и прав меньшинств, а также уровень популизма и антиэлитарной риторики. Динамичность и регулярность опросов позволяют использовать CHES для анализа как идеологических координат партий, так и изменений в их риторике.

V-Party Dataset — это проект от института V-Dem (Varieties of Democracy), на который я часто ссылаюсь на этом канале. V-Party — это датасет из оценок партий по ряду ключевых характеристик: идеологическая направленность, степень приверженности демократическим принципам, уровень популизма, отношение к правам меньшинств, СМИ и политическому плюрализму. Методология V-Party также основана на экспертном опросе. Большой плюс проекта — это охват сразу множества стран, а не только демократий или только Европы.

PopuList — это специализированная база данных, ориентированная на качественную классификацию политических партий Европы по признакам популизма, радикализма и евроскептицизма. Разработанная международной группой исследователей, PopuList не стремится измерять популизм количественно, а предлагает бинарную типологию: партия либо считается популистской, либо нет, на основании теоретически обоснованных критериев. В частности, популизм определяется как идеология, противопоставляющая «народ» и «элиты» и настаивающая на исключительном праве народа на политическое представительство. Несмотря на отсутствие количественных индексов, PopuList активно используется как в академических, так и в медийных исследованиях.

Наконец, Global Party Survey (GPS) представляет собой экспертный проект, ориентированный на глобальное сравнение политических партий. В отличие от CHES, GPS охватывает не только Европу, но и страны Азии, Африки, Латинской Америки и Океании. Эксперты оценивают партии по ряду параметров, включая идеологические установки, структуру организации, отношение к демократии, а также риторические стратегии. Особое внимание уделяется компонентам популизма, таким как антиэлитаризм, народоцентризм и манихейское восприятие политики. GPS предлагает как отдельные индикаторы, так и составной индекс популизма, что делает возможным построение сопоставимых моделей анализа партийных систем в глобальном масштабе.

Таким образом, каждый из представленных проектов предлагает уникальный взгляд на политические партии: от анализа программных документов до оценки экспертами риторики и ценностей. Использование этих данных в совокупности позволяет глубже понять, как изменяются идеологические позиции партий и какие факторы способствуют росту популистских настроений в разных политических контекстах.

Почему авторитарные режимы разрешают голосовать своим гражданам за границей?

В свежем номере журнала Democratization вышло любопытное исследование: Fliess, Nicolas, Ali Kiani, and Eva Østergaard-Nielsen. “Why Do Autocracies Enfranchise Their Citizens Abroad? A Large-N Event History Analysis, 1990–2010”. Его авторы проверяют, какие факторы способствуют тому, что авторитарные режимы прибегают к выборам за рубежом среди диаспоры.

Для этого они провели количественный анализ 88 автократий в период с 1990 по 2010 год, режим определялся по бинарной методологии Boix, Miller, and Rosato: автократия/демократия. Единица анализа — страна за каждый год перед принятием законодательства о зарубежном голосовании.

Основной метод — регрессия Кокса, которая позволяет понять, какие факторы повышают или снижают вероятность введения избирательных прав для эмигрантов.

Главная зависимая переменная — это появление такого закона (де-юре) а в некоторых дополнительных моделях — и фактическое проведение выборов за рубежом (де-факто).

Теперь о независимых переменных. Авторы сопоставляют данные о том, где живет диаспора (в демократических или авторитарных странах), сколько среди нее беженцев, а также учитывают внутриполитические события отечественного авторитарного режима, например, недавний переворот. В качестве дополнительных переменных используются экономические индикаторы стран, а также ряд политическим индикаторов от V-Dem.

Что им удалось выяснить:

1. Автократии значительно реже предоставляют избирательные права, если значительная часть их диаспоры проживает в демократических странах. Это связано с наличием там политических прав и свобод, которые позволяют мобилизовывать оппозиционный электорат для участия в протестном голосовании.

2. Значительная доля диаспоры из беженцев, живущих в демократических странах, также снижает вероятность организации заграничного голосования — получается, беженцы могут рассматриваться авторитарными режимами как политически активная и неблагонадежная часть уехавших.

3. Молодые автократии, которые появились в результате успешных переворотов, чаще предоставляют избирательные права диаспоре, поскольку хотят подтвердить свою легитимность через вовлечение большего числа избирателей в голосование и кооптацию оппозиции.

4. Причем если значительная доля диаспоры молодых автократий после переворотов проживает в демократиях, то вероятность предоставления избирательных прав даже возрастает, несмотря на очевидные издержки от этого решения — вероятно, вопрос внешней легитимности, особенно в глазах демократий, оказывается важнее. Также новый режим может рассматривать уехавших как потенциальных политических союзников.

5. Авторы выявили 41 случай, когда автократии предоставляли избирательные права диаспоре в период с 1990 по 2010 год, но только 27 из них впоследствии реально организовывали зарубежное голосование.

6. Если рассматривать только случаи реально организованных выборов, то все предыдущие эффекты остаются статистически значимыми, за исключением недавних переворотов и доли диаспоры новых пост-переворотных автократий, проживающей в демократиях.

Таким образом, автократии проводят зарубежное голосование для: 1) повышения собственной легитимности; 2) контроля за диаспорой; 3) потенциальной кооптации оппозиции. Но при этом голосование эмигрантов несет в себе ряд рисков, вроде массового протестного волеизъявления — поэтому авторитарные режимы используют этот инструмент с осторожностью и при соблюдении ряда условий.

Отсюда напрашивается довольно очевидный вывод: окончательно списывать со счетов фактор эмиграции при анализе политической ситуации в автократии не стоит.

Я очень сильно извиняюсь

Возможно ли повернуть автократизацию вспять, и если да, то кто и как может это сделать?

За последние несколько недель опубликовал пару новых любопытных материалов на своем Бусти и в закрытом телеграм-канале:

«Что мы знаем о сопротивлении подрыву демократии?» Перевод эссе политолога Андреаса Шедлера о том, существуют ли эффективные стратегии по предотвращению отката демократии: могут ли элиты, бюрократы, гражданские структуры и избиратели повернуть этот процесс вспять. Статья была опубликована в 2019 году — во время первого срока Трампа и до событий вокруг оспаривания итогов президентских выборов.

Спустя несколько лет после написания работы и с возвращением Трампа на президентский пост мне кажется интересным вернуться к этой работе Шедлера и поразмышлять, в каких моментах она хорошо состарилась, а в каких — не прошла проверку временем.

Самая смешная книга о диктатурах. Читаем «О тирании: двадцать уроков двадцатого века» Тимоти Снайдера. Или «Двадцать попыток сравнить Трампа с Гитлером». По каким причинам индивидуальные стратегии поведения не способны остановить откат демократии? Почему история диктатур Центральной и Восточной Европы середины XX века не может дать полезных советов жителям современных политических режимов? Почему историкам не следует залезать в сравнительную политологию и уж тем более постоянно обращаться к Reductio ad Hitlerum?

Все это — в моем обзоре книги-бестселлера, которая собрала множество восторженных отзывов в мейнстримной прессе, но с которой в своё время сгорели я и мои коллеги-политологи, разбирая её на одном учебном семинаре.

Приятного ознакомления!

Подписаться на Бусти
Подписаться в Телеграме

Кстати, если вы хотите глубже погрузиться в тему доказательной политики — советую ознакомиться с лекцией политолога Кирилла Шамиева по теме.

Миф о доказательной политике?

С прошлой недели все активно обсуждают инициативу Трампа по введению новых торговых пошлин против импортеров товаров в США: в частности, насколько абсурдным оказался принцип калькуляции этих сборов — подробнее об этих нововведениях можно почитать тут, все-таки мой канал не об экономике или American Politics.

Я же хочу обсудить другой вопрос: почему вообще политики и чиновники так часто поддерживают и принимают те или иные меры, эффективность которых вызывает сомнение?

Еще более ста лет назад немецкий социолог Макс Вебер разработал теоретический концепт рациональной бюрократии — идеальный тип организации, которая держится на формальной иерархии, работе по строгим правилам, специализации сотрудников на конкретной компетенции, безличности и меритократии. Ни один госаппарат, конечно же, не соответствует этому типу в реальности — Вебер просто выработал концепт, с которым можно сравнить существующие модели.

Последующие авторы разработали уже более сложные теоретические концепции, которые объясняют поведение бюрократии: рациональный интерес максимизировать ренту и полномочия, противоречие мотивов разных агентств и конкуренция между ними, принципал-агентские отношения между политиками и чиновниками, влияние институтов и так далее. К рациональным и институциональным подходам добавились и более конструктивистские, чьи приверженцы исследовали, как коллективные мировоззрения бюрократов, политиков и других акторов влияют на выработку государственных политик.

Интересно посмотреть, как со всеми этими теоретическими подходами, а также с социальной реальностью, дружит идея evidence-based policy-making — подхода к разработке и обоснованию государственных политик на основе эмпирических данных, полученных научным путем. То есть мер, основанных на анализе статистических данных или результатах экспериментов — вспоминаем о пирамиде доказательств.

С одной стороны, государства действительно все чаще прибегают к научной экспертизе для разработки политик — в особенности в более конкурентных политических системах. С другой стороны, на практике доказательная политика сталкивается со множеством ограничений и поэтому никогда не оказывается по-настоящему полноценной.

Во-первых, никакой научный опыт не является истиной в последней инстанции — у любого исследования есть свои ограничения и недостатки. Во-вторых, научные факты не являются единственными доказательствами, которые используются заинтересованными сторонами в обсуждениях о государственной политике. В-третьих, для успешного принятия, а затем внедрения той или иной политики должно совпасть множество политических факторов: попадание той или иной проблемы в фокус общественного внимания, совпадение интересов множества разных сторон, наличие возможностей у государства имплементировать ту или иную меру, а затем грамотно оценить эффект от ее внедрения и т.д. В-четвертых, на все это сверху накладывается множество искажений, предубеждений и идеологических предпочтений разных акторов, которые участвуют в политическом процессе.

В общем, как правило, на выходе мы получаем что угодно, но не доказательную политику. Поэтому удивляться принятию абсурдных государственных решений, будь то мировая экономика, санкционная политика или та же демография, не приходится.

Хотелось бы иметь возможность их выбрать самим, а потом уже муниципальные премии вручать 😔

Партиципаторные механизмы в РФ на одном скрине

Если есть кто-то из читателей-кошатников в Ульяновске, то прошу обратить внимание — котику моих друзей нужна помощь, а именно донор крови: кот или кошка 1,5 лет и весом от 4,5 кг. Если у вас есть знакомые на месте — скиньте им тоже.

Контакты по ссылке в оригинальном посте. Спасибо.

Дело Ле Пен – как демократия ест саму себя

Комментаторы в Телеграме разделились на два лагеря. Одни возмущаются лишением Марин Ле Пен пассивного избирательного права и говорят о закате демократии. Другие считают, что преследование популистов — это нормальная форма защиты демократии от ее врагов. При этом обе стороны игнорируют самый простой вариант — что суд просто применил закон.

На мой взгляд, именно это и произошло.

■ Почти никто не сомневается, что Ле Пен виновна в растрате. Она и ее соратники из «Национального объединения» использовали деньги Евросоюза для оплаты помощников депутатов Европарламента, которые фактически работали на партию. Незаконность схемы признали и сами высокопоставленные члены партии — их переписка стала одним из ключевых доказательств.

■ Главной причиной споров стало лишение Ле Пен пассивного избирательного права: помимо четырех лет тюрьмы и штрафа суд запретил ей занимать выборные должности на 5 лет. Президентские выборы пройдут в 2027 году, и Ле Пен, лидировавшая в опросах, не сможет в них участвовать.

Соответствует ли это решение закону?

■ Суд квалифицировал действия Ле Пен как присвоение публичных средств. Это правонарушение подпадает под статью 432-17 Уголовного кодекса Франции и в качестве дополнительного наказания предусматривает лишение права быть избранным. Закон Sapin II 2016 года усилил санкции за коррупционные преступления и обязал суд рассматривать вопрос о лишении избирательных прав по таким делам. Именно на этот закон суд сослался в решении, указав, что действует в рамках воли законодателя ужесточить наказания за коррупцию.

■ Здесь важен политико-правовой контекст. Ужесточение законодательства, включая закон Sapin II и реформы 2017 года, произошло после громких скандалов — например, дел Жерома Каузака и Франсуа Фийона. Под давлением общественности парламент усилил ответственность за коррупцию.

■ Эти законы часто критиковали как принятые в спешке. Профессор права Бертран Матье отмечает, что они скорее отражали политическую реакцию, чем продуманный подход. Законодатели не учли возможные противоречия с избирательным правом — особенно с принципом свободного волеизъявления. В итоге суды оказались в положении, когда им приходится самим искать баланс между борьбой с коррупцией и защитой избирательных прав.

В деле Марин Ле Пен демократия начала есть саму себя. Закон, принятый демократически избранным парламентом на волне антикоррупционного популизма, оказался плохо продуманным и вступил в противоречие с избирательным правом. Здесь не было ни политического заговора, ни давления на суд — он лишь исполнил «волю народа», воплощенную в законе. Интересно, что сама Ле Пен раньше выступала за пожизненное лишение избирательных прав в случае коррупции. Если бы за это проголосовал парламент, то ее участь была бы еще более плачевной.

Почему абсолютной власти не существует

Сформулировал для себя, что меня больше всего смущает во всех этих рассуждениях «о милосердии власти», которые стали столь популярными в последнее время — это вера в существование политических лидеров, у которых есть абсолютная власть, а значит их свобода действий ограничивается лишь собственными моральными принципами. Почему же это не так?

Для начала разберемся с определениями. В политической науке чаще всего используется определение власти по Роберту Далю: «A имеет власть над B в той мере, в которой он может заставить B сделать что-то, что B в противном случае не стал бы делать». Популярно также определение социолога Макса Вебера: «Власть — это любая возможность, на чем бы она не основывалась, реализовывать собственную волю в данном социальном отношении даже вопреки противодействию».

Начнем с того, что коль скоро у нас есть множество государств, каждый политический лидер ограничен во власти в географическом плане самим существованием вокруг других организаций, которые обладают монополией на насилие на своей территории. Конкуренция государств друг с другом в отсутствие какого-то верховного актора, который бы имел над ними власть — основа (нео-)реалистического подхода к международным отношениям (на самом деле и неолиберального тоже).

Однако и внутри государства никакой политический лидер не обладает абсолютной властью — даже если мы говорим об очень персоналистских авторитарных режимах. Для управления страной ему нужно обеспечивать лояльность политических элит, эффективно управлять силовыми структурами и уживаться с подведомственным населением. Для этого у него есть целый перечень мер: легитимация, репрессии и кооптация — все три этих столпа важны для поддержания автократии на плаву, нельзя выбрать что-то одно. Скажем, вопреки расхожему мнению, использовать только репрессии для продолжительного удержания власти нельзя — так лидер лишится легитимности, настроит против себя элиты и попадет в зависимость от силовиков.

Политический лидер не может управлять государством в одиночку, он всегда опирается на какие-то группы людей. Разобраться в этом нам поможет теория селектората. Селекторат — это группа людей, поддержка которых необходима для получения и контроля над властью. Внутри селектората есть своя подгруппа — коалиция победителей, то есть набор людей, которые этой самой властью обладают, политическая элита. Лидеру необходимо эффективно перераспределять блага в пользу селектората, чтобы обеспечивать его лояльность, а также оставлять шанс для его членов попасть в коалицию победителей — то есть обеспечивать плавную ротацию элит.

В конце концов, политического лидера ограничивают возможности самого государства реализовывать поставленные задачи, несмотря на сопротивление заинтересованных сторон — в литературе это называется state capacity (дееспособность государства).

Де-юре у главы государства могут быть сосредоточены хоть все полномочия, которые только можно придумать — но какая вообще разница, если он не может ими пользоваться в реальности? Например, тот же абсолютизм XVII-XVIII веков — это по большому счету миф: европейские монархи прошлого обладали большой деспотической, но малой инфраструктурной властью — то есть на самом деле они не могли эффективно и централизованно управлять государством, потому что у них не было мощной бюрократии, и поэтому правители активно делегировали власть на места, да и в целом зависели от расположения элит.

Современные государства в большинстве своем хоть и обладают централизованной бюрократией, но вот ее эффективность оставляет желать лучшего. Кроме того, их дееспособность тоже разнится — где-то бюрократический аппарат тотально разложен коррупцией, а где-то государство вообще не имеет полноценной монополии на насилие и не контролирует часть своей территории.

Вера в существование политиков, чья воля претворяется в жизнь автоматически без всякого сопротивления — это довольно наивный и поверхностный взгляд, который как раз и толкает нас к бессмысленным рассуждениям о моральных принципах лидеров — попытках угадать, что происходит в их голове.

Кстати, сегодня в Южной Корее завершилась эпопея с отстранением от власти президента Юн Сок Ёля — Конституционный суд страны единогласно утвердил импичмент, который ранее поддержал парламент. В целом, столь наглая попытка осуществить переворот со стороны исполнительной власти в условиях демократии — явление довольно редкое.

Пожалуй, из отдаленно похожего я могу вспомнить лишь введение чрезвычайного положения в Индии премьер-министром Индирой Ганди в 1975 году, которое позволило ей устроить репрессии в адрес оппозиции и укрепить личную власть. Уже в 1977 году из-за чрезмерной самоуверенности в стабильности собственной позиции, Ганди отменила ЧП, свернула репрессии, назначила парламентские выборы и... с треском проиграла их, потеряв власть. Вопреки ожиданием многим, привлечь к уголовной ответственности ее не получилось, а в 1980 году Ганди снова выиграла выборы и получила пост премьер-министра Индии, который занимала вплоть до убийства в результате покушения в 1984 году.

Но даже на фоне Ганди, которая хотя бы опиралась на устойчивое парламентское большинство Индийского национального конгресса и вообще несколько лет перед этим постепенно концентрировала власть в своих руках, попытка переворота со стороны Юн Сок Ёля выглядела совсем безумной с самого начала (даже с учетом того, что в Южной Корее — президентская система, а в Индии — парламентская).

Анонс от коллег из Шанинки:

📢 Политическая риторика в международных отношениях – приглашаем на секцию на конференции «Векторы 2025»! 🎙

🔹 Секция: «От слов к действию: теоретико-методологические проблемы политической риторики в (современных) международных отношениях»
📅 Когда: 11-12 апреля
📍 Где: Кампус Шанинки (Газетный переулок, 3/5с1) и онлайн

В международных отношениях слова — не просто слова. Официальная риторика государств определяет их роль в мировой системе, сигнализирует о намерениях и объясняет мотивы действий на глобальной арене. Но как изучать политическую риторику? Какие методы позволяют лучше понять, как государства общаются друг с другом?

На секции обсудим:

✅ Почему риторика важна для анализа международных отношений
✅ Основные методологические вызовы в её изучении
✅ Новые подходы, включая анализ больших данных

🔗 Регистрация и программа секции – на сайте

#анонс

🔹Подпишись на Political Animals

Кстати, лекция началась, заходите на стрим

Хороший пост с собранием работ об экономическом голосовании на американских выборах.

Интересный опыт аргентинской оппозиции по разработке новых законодательных документов для демократизации страны. Наши политические организации и исследовательские центры, кстати, тоже таким занимаются, хоть и с переменным успехом. На днях вышел еще один такой проект — возможно, напишу разбор на той неделе.

Оппозиционный проект конституции: Группа 24

В прошлом посте кратко разобрал как разрабатывалась в хунте новая конституция, однако параллельно существовал оппозиционный проект.

В 1978 году, после того как Пиночет начал публично говорить о новой конституции (в частности во время своей речи на холме Чакарильяс) и в общем доступе появились первые документы, касавшиеся будущей конституции, оставшиеся в стране оппозиционные деятели решили создать свою комиссию. Официально она называлась Группа конституционных исследований (Grupo de estudios constitucionales), но чаще использовалось ее неформальное название, Группа 24, по числу ее первоначальных участников.

Костяк группы составляли христианские демократы: в частности там были будущий президент Патрисио Эйлвин, его соратник Эдгардо Бенингер, «перебежчик» из комиссии Ортусара Алехандро Сильва, будущий президент Комиссии по установлению истины и примирению Рауль Реттиг и др. Однако группа не ограничивалась христодемами: в ней работали и консервативные политики и некоторые социалисты и ряд публичных интеллектуалов (к примеру, историк Вильялобос).

Понимая, что Правительственная хунта не допустит к референдуму не санкционированный проект, представители оппозиции сначала занимались составлением дорожной карты: там были и набор общих консенсусных идей, которые должны были войти в конституцию после возвращения к демократии (все понимали, что рано или поздно это произойдет) и непосредственные наброски к будущей конституции: разделение властей, форма государственного правления и т.п. Особенно примечательно, что изначально они не предполагали создания своего проекта, а скорее предлагали глубокую реформу конституции 1925 г.:

Мы согласны с тем, что Чили не нуждается в новой Конституции, но что конституционный режим, действовавший в 1973 году, нуждается в улучшении путем проведения определенных реформ.

Летом 1980 группа 24 выпустила доклад, в которой критиковала новую конституцию и характеризовала новый строй как президентский цезаризм, ломавший чилийские традиции:

Основываясь на авторитарной концепции государства, которая не доверяет народу и стремится максимально сконцентрировать осуществление политической власти, она (т.е. новая конституция) установила в качестве постоянного режима для Чили настоящий президентский цезаризм. [...]

Этот проект противоречит чилийской демократической традиции и историческому опыту прогрессивной национальной демократизации, чтобы вместо этого увековечить правление доминирующей в настоящее время плутократической олигархии.

Позже впрочем некоторые деятели из группы высказывали более умеренную критику и у первоначальной редакции находили положительные стороны:

Марио Вердуго говорит, что «при всей критике Конституции 1980 года и несмотря на то, что я входил в „Группу 24“, я не могу терять объективности. Конституционный закон № 3, содержащий конституционные права и обязанности, был очень хорошим достижением. В нем, помимо прочего, содержатся механизмы защиты, а это тоже важно». Он добавляет: «Конституция также добавляет права, такие как право на жизнь, на частную жизнь, на личную честь. А также право жить в экологически чистой среде».

В 1980-е гг. группа перешла к разработке непосредственно альтернативного проекта конституции, а также проводила дебаты и публичные обсуждения. Однако данный документ так никогда и не стал официальным и ушел в историю.

Впрочем, нельзя сказать, что это была пустая трата времени: уже после перехода к демократии накопленный опыт использовались последующими правительствами для редакции конституции 1980, которая на данный момент уже имеет мало общего с нынешним текстом. Почему так получилось и является ли это багом или фичей - в другой раз.

Мне представляется чилийский оппозиционный опыт довольно положительным в плане практической конкуренции с правительственными проектами. Жаль, что сейчас многим ближе политиканство и утопии, а не разработки реальных альтернатив.

Кстати, сегодня вечером в 20:00 МСК читаю новую онлайн-лекцию, но на этот раз на либертарианской платформе — приходите. Ее содержание немного далековато от тематики канала: поговорим о политической философии, а не сравнительной политологии или международных отношениях. Однако должно получиться очень интересно:

— Откуда берутся обязанности граждан подчиняться правилам, которые придумывает государство?
— Существуют ли принципы, которые определяют легитимность законов?
— Могут ли граждане нести ответственность за действия государства, от чего это зависит?

Разобраться с этими вопросами нам помогут классики политической философии: от Платона до Роберта Нозика.

Я же обращу внимание на ряд методологических трудностей, которые могли отразиться на результатах исследования. Справедливости ради, о некоторых из них пишут и сами авторы, за что им большущий респект.

Во-первых, мы знаем, что телефонные опросы демонстрируют наиболее низкий уровень достижимости — а значит выборка была смещена уже на этом этапе. Кстати, информации о проценте отказов в исследовании я тоже не нашел. Возможно, вместо телефонного обзвона следовало бы прибегнуть к онлайн-опросу как к более эффективному инструменту. Кроме того, опрос не репрезентативен по представленности жителей разных регионов (лишь по типу населенного пункта) — что тоже могло сказаться на выборке.

Во-вторых, исследователи спрашивали респондентов об отношении к т.н. «СВО» и об их медиа-потреблении — так что какая-то доля из них могла отвечать не совсем искренне из-за проблемы фальсификации предпочтений. Например, некоторые могли не называть каналы с разными нехорошими статусами.

В-третьих, только меньшинство респондентов (12-15%) назвало хоть какие-то каналы (что совершенно нормально, ведь не все пользуются Телеграмом). В результате выводы авторов строятся на ответах лишь 437 респондентов — поэтому вероятность ошибок и отклонений при анализе этой подвыборки повышается.

В-четвертых, размер и состав выборки каналов вызывают вопросы. Исследование построено лишь на 43-х случаях: 12 провластных, 16 нейтральных и 15 оппозиционных каналах (из которых аж 7 добавлено авторами вручную — почему именно эти, а не другие, по какому принципу они добавлены и почему?). В результате качество их регрессионных моделей оставляет желать лучшего. Особенно когда авторы строят модели отдельно по группам каналов — 12-16 наблюдений это совсем-совсем грустно, результаты этих регрессий сложно назвать валидными.

Контент-анализ же мне комментировать сложно, поскольку не обладаю достаточной экспертизой в этом вопросе — поэтому тут полностью доверюсь авторам.

В любом случае, исследование получилось увлекательным, было бы интересно посмотреть на развитие этой темы в будущем.

Почему оппозиционные медиа проигрывают провластным на просторах Телеграма?

На днях у проекта Cedar вышло исследование российского медиа-пространства в тг: какие новостные телеграм-каналы пользуются спросом у отечественной аудитории, как можно охарактеризовать их контент и тональность, какие факторы способствуют их популярности.

Для этого авторы провели две волны телефонных опросов по 1600 респондентов, по выборке, «репрезентативной по полу, возрасту, а также по типам населенных пунктов». Участников расспрашивали об их отношении к т.н. «СВО» (разными по формулировкам вопросами, «в том числе, отменил бы респондент "СВО", если бы у него была такая возможность»), а также об их медиа-потреблении в Телеграме: так, 12% и 15% респондентов в двух волнах соответственно назвали хоть какие-то тг-каналы, всего 361.

Затем авторы выбрали 79 каналов, которые упоминали минимум три респондента, а затем оставили 36 из них — открытые и новостные каналы, добавив к ним еще 7 оппозиционных, которые не назывались респондентами (итого 43). Далее исследователи разделили каналы на оппозиционные, нейтральные и провластные в зависимости от того, какой процент их аудитории отменил бы «СВО». Например, если более 75% сказали «да», то канал записывался бы в оппозиционные. Популярность канала оценивалась по тому, какое число респондентов упомянуло его в опросе — и это правильно, поскольку мерить популярность каналов по числу подписчиков нельзя, ведь они могут быть и накрученными. Также это позволяет выделить те каналы, за которыми реально следит респондент, а не просто подписался когда-то.

Далее исследователи провели контент-анализ этих каналов, проанализировав их посты по содержанию, тематике и тональности. И на заключительном этапе с помощью регрессий постарались найти причинно-следственные связи между популярностью каналов, их тематикой, содержанием, тональностью и политической позицией.

Что им удалось узнать:

— Популярность. 44% читателей телеграм-каналов предпочитают провластные источники и лишь 14% — оппозиционные. Также, большим спросом пользуются нейтральные каналы.
— Тематическая разница. Нейтральные каналы чаще остальных фокусируются на повседневных новостях (экономика, ЧП, наука, еда и здоровье). Оппозиционные каналы тоже имеют широкий спектр тем, но чаще освящают темы, которые реже поднимают остальные (репрессии и другие общественно-политические проблемы). Провластные — чаще остальных рассказывают про международную дипломатию и ЧП. Это не означает, что каналы из этих групп не рассматривают остальные темы — я всего лишь расписал их фокусы.
— Тональность. «Посты в "оппозиционных" каналах в среднем на 30% менее позитивные, чем в "провластных", и на 15% более негативные. "Нейтральные" каналы по этим параметрам находятся между "провластными" и "оппозиционными"».
— Факторы успеха. Позитивность контента оказалась статистически значимым фактором, который влиял на популярность канала — больше позитива, больше популярности. Причем эта связь справедлива и для оппозиционных, и для провластных каналов. При этом, уровень эмоциональности постов и доля милитари-контента не влияла на популярность каналов.
— Гомогенность оппозиционных медиа. Как пишут сами авторы: «"разброс тем "оппозиционных" каналов примерно на 60-70% ниже, чем "провластных" и на 30-50% ниже, чем "нейтральных"». Это может быть связано как с тем, что оппозиционные каналы пишут о том, о чем молчат другие, так и с их политической повесткой.

Основная причина, по которым оппозиционные медиа, по мнению авторов исследования, менее популярны в Телеграме, чем провластные, это их тематическая схожесть (разные каналы пишут примерно об одном и том же), а также концентрация на негативе.

Это позволяет им занимать важную нишу неподцензурных медиа и даже привлекать подписчиков в кризисные моменты, однако оппозиционные каналы испытывают трудности с расширением аудитории и ее удержанием — люди банально устают от потока негативных и однообразных новостей и поэтому отписываются.

Я же обращу внимание на ряд методологических трудностей, которые могли отразиться на результатах исследования. Справедливости ради, о некоторых из них пишут и сами авторы, за что им большущий респект.

Во-первых, мы знаем, что телефонные опросы демонстрируют наиболее низкий уровень достижимости — а значит выборка была смещена уже на этом этапе. Кстати, информации о проценте отказов в исследовании я тоже не нашел. Возможно, вместо телефонного обзвона следовало бы прибегнуть к онлайн-опросу как к более эффективному инструменту. Кроме того, опрос не репрезентативен по представленности жителей разных регионов (лишь по типу населенного пункта) — что тоже могло сказаться на выборке.

Во-вторых, исследователи спрашивали респондентов об отношении к т.н. «СВО» и об их медиа-потреблении — так что какая-то доля из них могла отвечать не совсем искренне из-за проблемы фальсификации предпочтений. Например, некоторые могли не называть каналы с разными нехорошими статусами.

В-третьих, только меньшинство респондентов (12-15%) назвало хоть какие-то каналы (что совершенно нормально, ведь не все пользуются Телеграмом). В результате выводы авторов строятся на ответах лишь 437 респондентов — поэтому вероятность ошибок и отклонений при анализе этой подвыборки повышается.

В-четвертых, размер и состав выборки каналов вызывают вопросы. Исследование построено лишь на 43-х случаях: 12 провластных, 16 нейтральных и 15 оппозиционных каналах (из которых аж 7 добавлено авторами вручную — почему именно эти, а не другие, по какому принципу они добавлены и почему?). В результате качество их регрессионных моделей оставляет желать лучшего. Особенно когда авторы строят модели отдельно по группам каналов — 12-16 наблюдений это совсем-совсем грустно, результаты этих регрессий сложно назвать валидными.

Контент-анализ же мне комментировать сложно, поскольку не обладаю достаточной экспертизой в этом вопросе — поэтому тут полностью доверюсь авторам.

В любом случае, исследование получилось увлекательным, было бы интересно посмотреть на развитие этой темы в будущем.

Все по делу

P.S.

Кстати, кроме осужденного (дважды!) экс-президента Саркози можно вспомнить Жака Ширака, президента Франции с 1995 по 2007 — в 2011 году он был признан виновным в растрате государственных средств и злоупотреблении доверием в бытность мэром Парижа. Получил два года условно. И это я сходу вспомнил самые известные случаи — понятное дело, что менее громких кейсов намного больше. Так что сажать политиков первой величины во Франции — это такое давнее национальное развлечение (хотя до той же Южной Кореи ей далеко).

Давайте похороним советского человека

На прошлой неделе слегка прошелся по Левада-Центру, указав на то, что там любят делать глубокие политические выводы из результатов опросов общественного мнения по России. Мне кажется важным раскрыть эту тему поподробнее.

Еще в конце 1980-х — начале 1990-х группа социологов во главе с Юрием Левадой разработала концепцию «советского человека» (он же homo soveticus) — согласно ей, граждане СССР обладали целым набором негативных личных качеств: приспособленчество, патернализм, отсутствие четких моральных принципов, и т.д. В общем, народ-червь. Причем с концом советского периода этот homo soveticus никуда не делся, несмотря на масштабные социальные изменения, и, более того, продолжил воспроизводиться. Отсюда и все беды...

Проблема этой концепции заключается в том, что у нее нет ни теоретических, ни эмпирических обоснований. Общественные ценности — штука подвижная и изменчивая, тогда как идея «советского человека» постулирует их неизменность. Проверить динамичность общественных ценностей в России несложно: например, можно обратиться к данным Eurobarometer или World Values Survey. Homo soveticus — это просто наукообразное воспроизводство предрассудков и стереотипов советской интеллигенции о темном, страшном и неправильном «народе», который становится постоянным объектом обвинений во всех смертных грехах.

Довольно метко этот взгляд описал политолог Владимир Гельман:

«Это влияние действительно значительное, в том числе и оттого, что оно резонирует с восприятием сограждан в среде постсоветской интеллигенции. На постсоветскую интеллигенцию, как мне кажется, оказало неоправданно сильное влияние даже не литературное произведение, а фильм Бортко по повести "Собачье сердце". Некоторые <…> ее представители склонны воспринимать наших соотечественников, не принадлежащих к своему кругу, как таких "Шариковых". Это особенно характерно для тех представителей высокостатусной советской интеллигенции, которые очень гордились своим культурным капиталом, накопленным поколениями, и, откровенно говоря, очень не любят простой народ. И я считаю, что концепция "советского человека" подводит теоретическую базу под эти предубеждения и, грубо говоря, навешивает ярлык Шариковых на простых людей».

Ну есть какой-то образ Другого для советской интеллигенции, а что дальше-то? Он не первый и не последний.

Проблема в том, что даже в наше время этот взгляд постоянно воспроизводится рядом социологов старой волны, в особенности вокруг Левада-Центра. Так, исследования общественного мнения, а затем их интерпретация, превращаются в бесконечный conformation bias и поиск несуществующего «советского человека» под каждым кустом.

3 апреля ребята из петербургского Пространство Политика проводят мастер-класс по ведению парламентских дебатов вместе с израильским консулом Раном Гидором, выпускником Кембриджского и Пенсильванского университетов. Очень крутая и редкая возможность перенять опыт у практикующего и опытного диломата, поэтому обратите внимание.

Подробности об ивенте и регистрации по ссылке в оригинальном посте.

​​Наконец-то удалось ознакомиться с русскоязычным изданием книги «Обычные люди: 101-й полицейский батальон и "окончательное решение еврейского вопроса"», которое вышло в начале этого года в «Альпине нон-фикшн». В ней историк Кристофер Браунинг рассказывает о своем исследовании архивных судебных документов, связанных с участием этого подразделения в преступлениях Холокоста на территории стран Восточной Европы.

Мне, как человеку с политологическим, а не историческим бэкграундом, книга показалась интересной по нескольким причинам.

Во-первых, в ней хорошо описано устройство силовых структур нацистской Германии:

— что происходило с армейскими и полицейскими подразделениями, а также спецслужбами в период до Второй мировой войны с приходом к власти нацистов;
— как в условиях партийной диктатуры НСДАП старалась подчинить себе государственный аппарат, включая силовые подразделения, например, передав Главному оперативному управлению СС контроль над Полицией порядка — Ordnungspolizei, OrPo;
— как так вышло, что изначально правоохранительные структуры оказались втянуты в военные операции, а затем и в карательные акции на оккупированных территориях.

Во-вторых, автор очень удачно концептуально разделяет между собой три вида проявления насилия со стороны государства или его агентов:

— обычные военные преступления, совершаемые непосредственно военными;
— сознательную государственную политику, подпадающую под определение военного преступления;
— массовые репрессии, в которых участвуют как бюрократы-исполнители, так и непосредственные массовые убийцы «на земле» — такие, как солдаты и офицеры 101-го полицейского батальона.

Именно мотивация последних представляет для автора исследовательскую загадку. Массовые репрессивные акции, проводимые солдатами подразделения и их союзниками-коллаборантами против евреев, не были вызваны «военной ненавистью» или «яростью в бою» — ведь полицейские не участвовали в боевых столкновениях. Напротив, эти действия были осознанной государственной политикой, а не эксцессами на местах. Тогда каким образом, казалось бы, обычное полицейское подразделение столь активно вовлеклось в этот процесс?

Браунинг предлагает несколько объяснений:

— социологические (дело в составе и отборе кадров),
— психологические (самоотбор людей, готовых участвовать в злодеяниях, подчинение авторитету, конформизм),
— идеологические (влияние пропаганды).

Однако он не считает ни одно из них исчерпывающим. В обновленном издании (как раз и переведенном на русский) он также рассматривает более поздние исследования, основанные на других кейсах и их сравнительном анализе, а также актуальные дебаты в области психологии.

В целом, это довольно любопытная книга для тех, кто интересуется такой специфической темой, как массовые репрессии, от их организации до непосредственно исполнителей.

Почему сыпется наше ЖКХ?

Нынешняя беспрецедентная волна ЧП в коммунальной сфере по всей стране заставила меня вспомнить интересное политологическое исследование — статью “Do Authoritarian Elections Help the Poor? Evidence from Russian Cities”.

В ней авторы проанализировали данные о назначениях и выборах мэров российских городов с 2002 по 2012 годы и уровень аварийности жилья в этих населенных пунктах. Они обнаружили, что в городах с мэрами-назначенцами доля аварийных домов возрастала. Более того, сильнее всего она росла в тех городах, где на федеральных выборах большой процент голосов набирала «‎Единая Россия». О чем это говорит?

В ситуации прямых выборов основной мотив мэра — заручиться народной поддержкой и переизбраться. Поэтому вопросы местной политики оказываются для него в приоритете — состояние жилья это просто хороший универсальный индикатор, который отображает, насколько такими проблемами вообще занимаются. Если мэр не улучшает ситуацию с аварийностью домов, то и в других сферах навряд ли преуспевает. А значит вероятность его повторного избрания снижается.

Если же мэр — назначенец, а не народный избранник, то своей должностью он обязан не местным жителям, а начальству выше. Логика авторитарной властной вертикали подсказывает нам, что для сохранения своей позиции мэр должен демонстрировать свою лояльность и полезность системе — лучше всего это выражается в обеспечении высокого процента «‎Единой России» на подконтрольной территории. Поэтому в фокусе оказываются не местные социально-экономические проблемы, а красивые итоги выборов.

Что происходит с местным самоуправлением в путинской РФ, думаю, в пояснениях не нуждается — повальная отмена прямых выборов мэров городов и глав поселений, укрупнение муниципалитетов, урезание бюджетов и полномочий. В такой ситуации учащение случаев аварий в сфере ЖКХ от Дальнего Востока до Подмосковья не удивляет вовсе — дальше будет только хуже, ведь стимулы у назначенцев и избираемых политиков отличаются разительно. Такой вот хардкорный rational choice.

Уже в этом году вступит в силу недавно принятый закон об отмене прямых выборов мэров городов, а также процедуры конкурсного отбора глав мунипалитетов — теперь их будут назначать местные собрания из числа кандидатов, предложенных губернатором. Этот шаг ставит окончательную точку в многолетней кампании федерального центра по отмене прямых мэрских выборов и полного подчинения муниципального уровня власти региональной. По этому поводу поделюсь архивным постом по теме.

Также делюсь списком источников:

— Lührmann, A., Tannenberg, M., & Lindberg, S. (2018). Regimes of the World (RoW): Opening New Avenues for the Comparative Study of Political Regimes. Politics and Governance, 6 (1), 60-77. Статья от экспертов из V-Dem о том, как работает проект по классификации политических режимов Regimes of the World.
— Nord, Marina, David Altman, Fabio Angiolillo, Tiago Fernandes, Ana Good God, and Staffan I. Lindberg. (2025). "Democracy Report 2025: 25 Years of Autocratization – Democracy Trumped?" University of Gothenburg: V-Dem Institute. Доклад V-Dem о состоянии демократии за 2025 год.

Подборка статьей на Our World in Data, в которых понятным и простым языком объясняется, как работают индексы демократии + там есть интерактивная инфографика:

— Democracy data: how sources differ and when to use which one
— The ‘Regimes of the World’ data: how do researchers measure democracy?
— The 'Varieties of Democracy' data: how do researchers measure democracy?
— 200 years ago, everyone lacked democratic rights. Now, billions of people have them
— In most countries, democracy is a recent achievement. Dictatorship is far from a distant memory
— People around the world have gained democratic rights, but some have many more rights than others
— The world has recently become less democratic
— Political Regime Data
— Democracy Data Explorer

Как и обещал, выкладываю запись стрима в аудио- и видео-формате для тех, кто не смог прийти лично. Если вам не по душе плеер Телеграма, можете ознакомиться на моем Бусти в открытом доступе.

Как и обещал, выкладываю запись стрима в аудио- и видео-формате для тех, кто не смог прийти лично. Если вам не по душе плеер Телеграма, можете ознакомиться на моем Бусти в открытом доступе.

Пробный стрим уже сегодня здесь на канале в 19:00 МСК — до встречи!

О валидности опросов общественного мнения в России

Как и обещал, ознакомился с новым текстом от автора из Левада-Центра о достоверности их опросов. На мой взгляд, это намного более стоящая колонка, чем то, что я разбирал ранее, в ней действительно есть ряд хороших поинтов, которые интересно обсудить.

Например, автор отвечает на претензии касательно предположительного падения уровня достижимости опросов (доли респондентов, которые соглашаются в них участвовать) и доказывает, что в 2022 году он не снизился существенно — скорее, речь идет о волатильности этого показателя на протяжении последних лет.

Также, он пишет о том, что: 1) уровень достижимости живых face-to-face опросов Левады не отличается от нормальных показателей опросов по США (27-29% у Левады против 25–30% по рекомендациям AAPOR); 2) анализ ответов респондентов не говорит о том, что отказы участвовать в опросах не связаны с опасениями респондентов в них участвовать. Мне кажется, тут есть сразу несколько проблем:

1) Проблема с низким уровнем достижимости действительно охватывает не только Россию, но и другие страны, включая США — поэтому это общая головная боль для всех исследовательских компаний. Низкий уровень достижимости приводит к смещению выборки — а значит снижению валидности результатов. Особенно это касается телефонных опросов: например, вот статья от Pew Research Center аж за 2019 год о падении достижимости телефонных опросов аж до 6% к 2018 году (против 9-10% у Левады в последние годы) с обсуждением всех вытекающих из этого последсвтий. Говорит ли это о том, что опросы в России имеют высокую валидность? Нет, это показатель того, что количественные опросы общественного мнения в целом находятся в кризисе. Более того, ссылаться на США, где количественные исследования уже много раз ошибались в оценках поддержки тех или других кандидатов именно из-за смещенной выборки и неискренности респондентов, тем более странно, на мой взгляд.

2) Доверять ответам респондентов о том, почему те отказываются проходить опросы, столь же сомнительно, сколько спрашивать у участников опросов боятся ли те в них участвовать. Мы не можем быть уверенными в честности респондентов по-умолчанию.

Также я приметил в тексте следующий тезис касательно феномена фальсификации предпочтений — то есть неискренности респондентов, когда те говорят о своих взглядах, из-за опасений преследования или осуждения:

«Наконец, сегодня все чаще слышны разговоры о том, что в авторитарном контексте опросы в принципе невозможны: люди боятся говорить, как они думают на самом деле. Это автоматически предполагает, что в демократиях люди свободны от всякого давления и у каждого человека есть сокровенное, непротиворечивое и четко сформированное мнение о происходящем. Но эти предположения ошибочны».

Нет, это в корне неверно: тезисы «в условиях авторитаризма часть респондентов опасаются говорить правду» и «в демократиях респонденты всегда говорят правду» не тождественны друг другу! И никто из критиков опросной индустрии в России об этом не заявляет, насколько мне известно. В демократическом контексте часть респондентов тоже могут говорить неправду по чувствительным темам из-за страха общественного осуждения. Поэтому, честно говоря, этот фрагмент выглядит как борьба с соломенным чучелом.

Далее автор ссылается на работу Геддес и Цаллер о схожести механизмов формирования общественного мнения в демократиях и автократиях — через повестку основных источников информации, которая во втором случае монопольно формируется режимом. И это, пожалуй, главное, что нужно держать в голове, когда речь заходит об опросах в автократиях: не стоит воспринимать их так же, как и опросы в демократиях, ровно по этой причине!

Однако тогда придется отказаться от каких-либо глубоких политических выводов из результатов российских опросов, которые так любят делать в Леваде (и не только там, справедливости ради).

Как использовать политические знания для личной выгоды?

Политика — это не теоретическое знание, а мощный инструмент для роста.

Элиты используют её для контроля над ресурсами, а ты можешь прибегнуть к ней для продвижения в карьере и увеличения доходов.

▪️Как предсказывать решения власти?
▪️Как использовать политические знания в карьере и бизнесе?
▪️Какие схемы продвижения интересов реально работают?

Узнайте больше в новом стриме Атласа амбиций:
«Как использовать политические знания для личной выгоды».

💬 Об этом и многом другом можно будет спросить автора канала напрямую

Проголосовать за удобную дату эфира

#промо

Интересное мероприятие для москвичей в Шанинке: обсуждение книги «Погоня за величием» с ее автором Анатолием Решетниковым — доцент кафедры международных отношений Вебстерского университета.

Хороший повод взглянуть на историю отношений России и западных стран с позиции социального конструктивизма.

Когда: 28 марта, 19:00
Где: Кампус Шанинки, аудитория 511/513 (Газетный переулок, 3/5с1, 5 этаж)

Регистрация

Кстати, на мой взгляд, ровно поэтому российские власти и прибегают столь активно к внедрению дистанционного электронного голосования (ДЭГ) — эта технология позволяет строже учитывать и контролировать электоральное поведение зависимых граждан. Во-первых, централизованно вести учет избирателей, которые будут голосовать по указке начальства. Во-вторых, преодолевать тайну голосования: как минимум, можно предположить, что этого опасаются избиратели, и поэтому голосуют более лояльно. В-третьих, потенциально вмешиваться в подсчет голосов.

Я убил несколько лет на исследование влияния ДЭГ на результаты выборов в России (когда-нибудь, наверное, опубликую об этом статью в каком-нибудь научном журнале, если руки дотянутся) и могу сказать, что лишь в Москве использование ДЭГ демонстрирует положительный эффект на результаты ЕР и лояльных кандидатов. Федеральная же система э-голосования остается для нас загадкой: пока что я не обнаружил каких-то статистически значимых эффектов от ее внедрения на результаты партий и кандидатов. Прежде всего, потому что по ней публикуются лишь обобщенные данные, что усложняет их анализ.

Одна из сложнейших задач для любой политической машины — это не просто мобилизация электората, но и обеспечение его лояльного голосования.

Работает ли электоральная мобилизация в России в больших компаниях?

Авторитарные режимы, особенно электоральные, любят прибегать к разной тактике для мобилизации лояльных избирателей, чтобы набрать голоса и повысить явку. В России для этого обычно используют бюджетников.

В свежей статье в журнале Post-Soviet Affairs автор решила проверить, работает ли этот же подход в отношении сотрудников больших компаний. Конечно, напрямую это сделать невозможно, так как механизмы влияния на работодателей преимущественно неформальные.

Чтобы проверить, есть ли пресловутая электоральная мобилизация, она решила узнать, влияет ли близость расположения УИКов (Участково-избирательных комиссий) и больших компаний на результаты голосования и явку.

И вот что вышло: УИКи вблизи крупных компаний хоть показывают более высокую явку, но при этом большинство голосов отдается оппозиционным кандидатам, а не президенту или кандидатам от правящей партии. Это касается как выборов в Думу, так и выборов президента. Однако эти данные относятся к большим городам. Там, где меньше населения и меньше работодателей, власть получает больше голосов избирателей. Соответственно, можно предположить, что там у властей больше возможностей заставить крупные фирмы мобилизовать своих сотрудников.

Если электоральная мобилизация действительно существует в России, то она играет против властей в больших городах, а в маленьких — в её пользу.

—————————————

На мой взгляд исследование так и не ответило на поставленный вопрос. Более того, мы так и не знаем, действует ли эта мобилизация на уровне крупных компаний. То что она приписывает влиянию УИКов и больших компаний, скорее всего является влиянием городской среды и количества жителей. Чем больше город и чем больше его население, тем вероятнее, что там будет больше голосов в пользу оппозиционных партий и кандидатов. Слишком сложно установить воздействие двух основных независимых переменных: расположение УИКов и офисов больших компаний и изолировать их от влияния остальных факторов.

Poltoratskaia, V. (2025). The big brothers: measuring influence of large firms on electoral mobilization in Russia. Post-Soviet Affairs, 1-17.

А.Т.

#кратко

🔹Подпишись на Political Animals

Пару недель назад политтехнолог Павел Дубравский дал интервью каналу TeamWise, в котором рассказал об устройстве американской политике: как и почему в этой стране сложилась двухпартийность, как выглядит политическая система США, а также объяснил ход последних президентских выборов. Тема American Politics поднимается на моем канале крайне редко и только косвенно, а вот у Павла она является одной из основных — поэтому всячески рекомендую к ознакомлению.

Давайте попробуем тестово собраться в этот четверг, 19:00 МСК

Обсудим следующие насущные вопросы:

— что происходит с демократиями и автократиями в XXI веке в глобальном масштабе;
— самые интересные выводы из недавнего доклада V-Dem за 2024 год;
— как работают индексы демократии: плюсы-минусы, подводные камни;
— ну и заодно поотвечаю на ваши вопросы на любую тему канала.

В первую половину эфира прочитаю мини-лекцию по теме, далее пообщаемся с вами.

Задать вопрос на стрим

Когда кооптация не работает? Экономические элиты в пролёте

Тут короче политолог Григорий Голосов написал новую статью: "Reluctant cooptation: The legislative recruitment of the private sector into Russia’s dominant party" (2025) 🔑, где проанализировал, каких депутатов кооптирует в ЕР хуже, а каких лучше на данных с 2015 по 2020гг.

В большинстве региональных парламентов РФ действует смешанная избирательная система: кандидат:кам можно избираться и по списку от партии, и по одномандатному округу одновременно. Но вот неожиданность, результаты показывают, что элиты из экономического сектора чаще всего не имеют такой привилегии "двойного избрания" (понятно, что им проще выигрывать округа, но по списку их тоже могли бы подстраховать). К тому же:

> Людям из экономического сектора позволяют переизбраться гораздо реже
> Депутат:ки из экономического сектора реже получают должности в комитетах, и чаще остаются в парламенте "без портфеля"

К каким последствиям это может привести? Предоставим слово автору:
Даже если экономические элиты сильно заинтересованы в кооптации из-за материальных выгод и конкурентных преимуществ, которые она влечет за собой, они могут оставаться политически маргинализированными, с потенциалом для присоединения к открыто антирежимным силам, как только они наберут обороты, или обратиться к контролируемым правительством оппозиционным партиям как к вторичному средству кооптации.

Я бы тут ещё покудахтал, что у экономических элит и так есть ресурсы в виде капитала, мб поэтому их кооптируют менее охотно, чтобы был баланс элит. Однако мы видим, что доминирующая партия в виде Единой России им ничего предложить не может, это факт.

Сайт Re Russia опубликовал подробный и полезный материал о переделе активов российских предприятий за последние годы, включив в заголовок фразу о «чеболизации» России. Привычка многих аналитиков искать зарубежные аналоги понятна, но параллели с южнокорейским опытом в данном случае не слишком уместны. И дело даже не в том, что Росатом или Ростех во многих отношениях мало похожи на Samsung или Hyundai, а в том, что стратегия создания больших индустриальных конгломератов под контролем доверенных лиц главы государства, скорее, опирается на иные нормативные образцы, укорененные в советском прошлом. В основе этой стратегии лежит ведомственность, которая имела огромное значение в советской системе управления. Многие отраслевые министерства обладали значительным влиянием и сильной автономией по отношению к партии и правительству, и на протяжении длительного времени выстраивали свои империи со множеством предприятий, институтов и сопутствующей инфраструктурой. Тот же Росатом публично презентует себя как наследника советского Минсредмаша, которым почти три десятилетия руководил легендарный министр Ефим Славский. Да, нет больше государственных плановых заданий – на смену им пришел госзаказ. Но представления о том, что только консолидация активов в рамках единой централизованной иерархии, контролируемой на высших этажах принятия решений и возглавляемой «правильными» руководителями – это лучший рецепт корпоративного управления на все времена, похоже, неистребимы.

Знаете, что самое обидное в связи с дальнейшим ослаблением муниципального уровня власти в РФ (как это происходит — можете почитать на примере Иркутской области)? В унитарном Китае региональный уровень власти и местное самоуправление более развиты, чем в как бы федеративной России. Со времен начала рыночных реформ 1980-х китайский режим сделал ставку на новую модель управления регионами — региональный децентрализованный авторитаризм. Его суть заключалась в предоставлении некоторой автономии и свободы действий региональным и местным властям, чтобы те экспериментировали с реформами и конкурировали друг с другом за инвестиции. Об этом писал в цикле о федерализме, процитирую фрагмент:



Здесь я обращусь к книге Александра Либмана и Михаэля Рохлица “Federalism in China and Russia: Story of Success and Story of Failure?” (2019) — ее авторы обращают внимание на существенные различия между КНР и РФ.

Разные политические режимы. Китай — закрытая партийная автократия, которой не нужно проводить многопартийные выборы на всех уровнях власти. Россия — электоральная персоналистская автократия, поэтому ей нужно регулярно проводить выборы. У Китая есть политическая инфраструктура в виде КПК, которая позволяет сохранять вертикаль власти при децентрализации управления. У России такой организации нет — ЕР не является правящей партией, режим персоналистский.

Кадровая политика. В Китае судьба руководства региона зависит именно от темпов экономического роста и качества госуправления, в России — от политической лояльности и результатов выборов. В Китае за региональным руководством следит партия, а в России силовики — вторые куда больше давят и чиновников, и бизнес. Обе системы испытывают проблемы с механизмами обратной связи из-за отсутствия конкурентных выборов, поэтому прибегают ко сбору статистики, опросам общественного мнения, докладам чиновников и инструментам ограниченного политического участия.

Распределение власти. В Китае, несмотря на унитарный характер государства, очень развита и сильна региональная и местная власть: она делится аж на пять уровней (провинции, префектуры, уезды, поселки, деревни), обладает серьезной автономией и бюджетами. В России регионы и местное самоуправление тотально зависимы от более высоких уровней власти, не оперирует серьезными бюджетами и полномочиями относительно друг друга.

Фискальная и финансовая децентрализация. В Китае регионы имеют остаточные права на доходы: после передачи определенной части налогов в центр они сохраняют оставшуюся часть. Это стимулирует региональные власти к экономическому развитию. В России регионы не имеют таких прав: даже если они генерируют больше налоговых доходов, центр может их изымать, что негативно сказывания на стимулировании роста. До 1994 года в Китае региональные правительства собирали большую часть налоговых доходов. После налоговой реформы 1994 года произошло некоторое перераспределение доходов в пользу центра, но субнациональные расходы продолжили расти — к 2010 году они составили 85% от общего объема государственных расходов. В России регионы в 1990-е годы также собирали значительную часть налогов, но с 2000-х годов их доля в бюджетной системе снизилась, а зависимость от федеральных трансфертов возросла (об этом я писал в третьей части цикла).

Кстати, о трансфертах. В КНР они составляют около 40% региональных бюджетов, но распределение непрозрачное, а политически влиятельные регионы получают больше. В РФ тоже с 1994 года есть система финансовой поддержки регионов. Однако в 2000-е годы зависимость регионов от федеральных трансфертов возросла, а их распределение стало инструментом политического контроля. А кто же занимается сбором налогов? В России этот процесс централизован — этим занимается ФНС. В Китае же до 1990-х центральное и региональные налоговые службы были разделены, но даже после их объединения последние обладают серьезными полномочиями.

Как современные технологии меняют политическую реальность? Узнайте на канале «Коллектиум»

Авторы проекта и книги «Дисбаланс» Александр Ермаков и Григорий Героев объясняют, какие общественные расколы вызвал ускоренный прогресс социально-экономических отношений. Например, роботизация и автоматизация производства:

— Когда General Motors внедрила первые автоматические линии, за 10 лет производительность американских заводов выросла на 30%. Но был и побочный эффект: массовые увольнения. Рабочие ушли в сферу услуг, а их реальные доходы начали падать. Высокая стоимость роботов подтолкнула корпорации к переносу производств в Азию, ускоряя деиндустриализацию Запада.

— Уже в наше время корпорация Amazon использует более 750 тысяч роботов на своих складах по всему миру — настоящая революция в логистике. Однако вместе с этим выросли производственные травмы и стресс у сотрудников, а суточные затраты на человека и робота сровнялись.

Понять будущее — значит подготовиться. Подписывайтесь на «Коллектиум»

#промо

Самого популярного оппозиционного политика и экс-кандидата в мэры крупнейшего города страны задерживают в рамках уголовного дела незадолго до президентских выборов.

Россияне такие:

Тем временем правящий режим в Турции перешел в очередное наступление против оппозиции. На этот раз заведя очередное уголовное дело на мэра Стамбула Экрема Имамоглу и его команду. Политика задержали и доставили в суд. За пару дней до этого Стамбульский университет аннулировал его диплом о высшем образовании — без него Имамоглу не сможет баллотироваться в президенты. Ранее в 2022 году незадолго до президентских выборов его приговорили к двум годам лишения свободы (приговор просто не был приведен в исполнение) за якобы оскорбление членов Высшего избирательного совета Турции.

Экрем Имамоглу победил на мэрских выборах в Стамбуле в 2019 году, причем дважды, потому что результаты первых выборов были отменены ЦИК — крупнейший город в Турции одновременно самый оппозиционно настроенный регион страны.

В общем, классика электорального авторитаризма: после очень тяжелой победы на президентских выборов 2023 года и поражения на местных выборах 2024 года правящий режим сделал ставку на репрессивные акции — что довольно ожидаемо.

Конечно, все эти ярлыки «левых», «правых», «ультраправых» и «крайне левых» уже давно потеряли всякое четкое смысловое наполнение, но статья, тем не менее, интересная — она дает экономическое объяснение того, почему за последние десятилетия европейские избиратели из числа среднего класса стали больше поддерживать партии, которые придерживаются протекционистских позиций.

Ее автор, Бенедикта Марцинотто, указывает на «Китайский шок», то есть появление на глобальном рынке дешевых китайских товаров, как причину изменения потребления среди бедных слоев населения, что сказывается на электоральных предпочтениях уже среднего класса: их потребление не растет так быстро, как потребление среди бедных, поэтому те начинают ощущать угрозу своему социальному положению.

Интересная статья на The Economist (подсмотрел тут) о том, что курс текущей администрации США по урезанию расходов на международную помощь является скорее частью общего тренда, чем каким-то новым явлением, как может многим показаться. Просто Штаты долгое время являлись (и остаются) крупнейшим государственным донором на планете — поэтому закрытие или пересмотр множества американских программ и обсуждается столь широко.

Так, в США агентству USAID порезали бюджет и подчинили его Госдепу. Похожее управленческое решение было принято в Великобритании еще в 2020 году, когда их государственный фонд также был переподчинен профильному министерству. Европейские страны тоже постепенно берут курс на снижение расходов и более строгий контроль за ними.

Причем речь идет не столько о выделении средств на около-политические проекты (на которые тот же USAID тратил меньшую часть средств), сколько о поддержке развивающихся стран в целом. То есть о спонсировании проведения реформ, отраслей экономики, социальных и образовательных проектов, здравоохранения. Как правило, никакого систематического и позитивного эффекта от вливания денег в эти государства не наблюдается.

Поэтому стоит ожидать, что истории с закрытием государственных проектов по международной поддержке западными странами продолжатся.

Обратите внимание на полезную инициативу — в следующее воскресенье, 23 марта, в Петербурге гуманитарная инициатива «Сограждане» проведет благотворительный шахматный турнир в поддержку работы проекта. Собранные средства будут направлены на помощь пострадавшим мирным жителям из Курской и Белгородской областей:

— оказание психологической поддержки пострадавшим от боевых действий;
— проведение юридических консультаций, которые помогут разобраться с бюрократическими трудностями при получении социальной помощи;
— закупку продуктовых наборов, одежды, средств гигиены, бытовых принадлежностей и канцелярии для детей и взрослых.

Для участия в ивенте нужно зарегистрироваться по ссылке и оформить донат от 300 рублей.

Вчера в Белграде прошли самые массовые протесты из всех, что случались когда-либо в новейшей истории Сербии. По этому поводу перевел для своих подписчиков на Бусти и в Телеграме аж целых две статьи из Foreign Affairs и Journal of Democracy о современной сербской политике:

— Что происходит с политическим режимом в этой стране, в какую сторону он эволюционирует, и как это отражается на Балканах;
— В чем заключаются сила и слабость текущей протестной волны, правда ли она способна привести к смене власти;
— Как косовский вопрос и отношения Сербии с ЕС, Россией и США влияют на внутреннюю политику страны;
— Правда ли, что западные страны поддерживают сербскую оппозицию (Спойлер: далеко не все, не всегда и не во всем. А если такое и случается, то в основном всё ограничивается похлопываниями по плечу и выражением глубокой озабоченности).

Читать на Бусти
Читать в Телеграме

Ого, Андрей Николаевич Ланьков запустил Ютуб, это мы смотрим!

Первый ролик про договорнячок историю заключения перемирия между Южной и Северной Кореей.

Вышел ежегодный доклад проекта V-Dem о глобальном состоянии демократии: о чем в нем пишут?

Я здесь часто ссылаюсь на данные института Varieties of Democracy, который собирает и анализирует данные о демократии на долгой исторической перспективе. Вчера вышло очередное обновление их датасетов, а заодно и новый ежегодный доклад с данными за 2024 год — вот его основные выводы:

Третья волна автократизации продолжается

— Уровень демократии для среднестатистического гражданина мира откатился к показателям 1985 года. Если оценивать его только по странам, а не населению в них, то он соответствует значениям 1996 года.
— Количество автократий (91) впервые за 20 лет превысило число демократий (88). Либеральная демократия стала наименее представленным типом политического режима (29), в них проживает лишь 12% от мирового населения.
— 72% населения мира живут в странах с авторитарным режимом — это самый высокий показатель с 1978 года.
— Представленность демократий в экономическом плане (доля ВВП демократий от общемирового) снижается.
— Индикаторы, связанные со свободой самовыражения, в 2024 году снизились в 44 странах (в 2023 году — в 35 государствах), но повысились в 8. Ранее обозначенный тренд на деградацию этого направления продолжается.
— Индикаторы, связанные с честностью выборов снижается в 25 странах (но повышаются в 10), со свободой ассоциаций — в 22, с верховенством права – в 18.

Где происходит автократизация

— Консолидация уже существующих авторитарных режимов, либо откат демократии был зафиксирован в 45 странах. Наибольший спад показателей демократии происходит в странах Восточной Европы, Центральной и Южной Азии. В Европе впервые за 25 лет появилась закрытая автократия — Беларусь. Автократизация затрагивает в том числе Северную Америку и Западную Европу — там пока не происходит слома демократий, но ее индикаторы снижаются.
— 40% мирового населения живет в автократизирующихся странах.
— Основные направления, которые страдают от автократизации: свобода медиа, честность выборов, гражданское общество.
— 27 из 45 стран, где происходит автократизация, на старте этого процесса были демократиями. К 2024 году лишь 9 из них остаются таковыми. То есть доля успешных переходов к автократии составила 67%.

Где происходит демократизация

— Процесс консолидации демократии или движения в сторону этого режима зафиксирован в 19 странах. 12 из них на старте этого процесса были автократиями, 9 в итоге перешли к демократии, успешная трансформация случилась в 75% случаев.
— 6% мирового населения живет в демократизирующихся странах, большинство в Польше, Тайланде и Бразилии.
— Индикаторы, связанные со свободой слова, чаще всего растут в демократизирующихся странах. Вместе с ними растут верховенство закона и надзор за исполнительной властью.

Серая зона

— Авторы выделяют ряд стран, часть которых V-Dem считает электоральными демократиями, а часть — электоральными авторитаризмами, и при этом их точная оценка затруднена из-за потенциальных ошибок и неточностей (привет доверительным интервалам): Албания, Босния и Герцеговина, Фиджи, Гондурас, Кения, Малайзия, Мексика, Молдова, Намибия, Нигерия, Северная Македония, Замбия, Бенин, Гайана, Индонезия, Мавритания и Монголия.

Выборы 2024 года

— 2024 год был «годом выборов», поскольку общенациональные кампании проходили аж в 61 стране. Однако их результаты особенно не сказались на глобальных трендах, изменения случились лишь в 11 государствах.
— Так, в 7 из них случилась автократизация, а в 4 — демократизация.
— Авторы доклада указывают на два важнейших тренда, которыми сопровождались эти выборы: рост политического насилия и одновременно рост про-демократической политической мобилизации, когда электорат сопротивляется процессу автократизации.

P.S. пост с объяснением того, как работает категоризация стран по политическим режимам у V-Dem.

Пишут:

«Сам смысл социологических опросов состоит в предположении, что распределение ответов в выборке в целом соответствует распределению в генеральной совокупности. То есть мы должны предполагать, либо что все те, кто опасается участвовать в опросах, тем не менее никогда не отказываются в них участвовать, либо что сторонники мира все же реже соглашаются в них участвовать, чем те, кто принадлежит к партии войны, а значит, соотношение двух партий в опросах искажается в пользу нерепрессируемой и поощряемой точки зрения. Можно предположить, что именно этот эффект ведет к систематической перепредставленности в опросах "партии лоялистов"».

Действительно — принимать результаты ответа на вопрос «Опасаетесь ли вы принимать участие в опросах?» как достоверные нельзя ни в каком виде, потому что в противном случае мы совершаем систематическую ошибку отбора. В том числе и результаты на картинке.

P.S. Пару недель назад выходил интересный текст от автора из Левада-центра о высокой валидности их опросов. Делаем разбор?

​​Новые деспоты Восточной Европы: долгий путь к упадку демократии – Иван Крастев (ссылка)

Журнал «Неприкосновенный запас», номер 4, 2018

Иван Крастев, политолог и директор Центра либеральных стратегий (Болгария), вспоминает статью Сэмюэла Хантингтона «Третья волна демократизации», в которой отмечается, что за каждой волной демократии следует «попятная волна», приносящая вновь авторитаризм. Крастев выделяет Венгрию, Польшу, Чехию и Румынию для дальнейшего рассмотрения. Если в Чехия и Румыния, по его оценкам, достаточно близки к «попятному» авторитаризму, то Венгрия и Польша уже сегодня являются яркими примерами дедемократизации. В Венгрии лучше всех этот разворот сформулировал Виктор Орбан, предложивший концепцию нелиберальной демократии для Венгрии как альтернативу либерализму.

Крастев задаётся вопросом: почему «главным театром боевых действия в войне демократии против либерализма» стала Восточная Европа? Он сразу отмечает, что тезис о том, что рационально объяснить «всплеск популизма в Восточной Европе» нельзя, является ошибочным. Напротив, Крастев подчеркивает, что приход популистов к власти в восточноевропейских странах стоит рассматривать не как «обескураживающую случайность», но неизбежно «воспроизводимую закономерность». Крастев предлагает несколько объяснений, почему так происходит в Венгрии и Польше и почему приход популистов к власти может случиться и в других восточноевропейских посткоммунистических странах.

Во-первых, это экономические проблемы, но Крастев подчеркивает, что эта причина работает не всегда. Например, эта причина не объясняет, почему в Чехии, в которой уровень безработицы один из самых низких по европейским меркам, граждане проголосовали за популистские партии. Также Словакия является антипримером, так как «экономически благополучная» Словакия все больше голосует за местных популистов.

Во-вторых, это «язык истинных защитников нации от внутренних и внешних врагов». Все восточноевропейские популисты позиционируют себя как выразителей, даже не представителей, а выразителей интересов «истинных» венгров/поляков/чехов и т.д. Такая позиция отсекает другие политические партии, которые борются за голоса избирателей как представители всех венгров/поляков/чехов и т.д.

В-третьих, это «двусмысленное отношение к Европейскому союзу» граждан стран Восточной Европы, выражающееся в том, что именно они являются «самой проевропейски настроенной публикой», но они же голосуют за популистов, которые придерживаются евроскептицизма.

В-четвертых, это миграционный кризис 2015–2016 годов. Именно это во многом предопределило подъем популистов в Восточной Европе. Крастев отмечает, что страны Восточной Европы, особенно посткоммунистические, характеризуются этнической однородностью. Так, доля иностранцев в Венгрии всего 2%, а в соседней Австрии – 15%. Только 6% венгров родились не в Венгрии, а в Австрии – 16%. Отсюда рождается страх перед разнообразием, в том числе этническим и культурным. Также сказывается эмиграция молодежи из стран Восточной Европы, что приводит к тому, что на рабочих местах оказываются мигранты.

В-пятых, это «непреходящее и глубокое ощущение геополитической уязвимости региона». Три раздела Польши, подавление Венгерского восстания в 1849 году, Трианонский договор в 1920 году привели к тому, что жители этих территорий имеют исторические травмы. Они и привели к веру в то, что «расширение свободы ставит под угрозу национальную идею» (Иштван Бибо).

Резюмируя, Крастев пишет, что «восточноевропейский популизм – явление относительно новое, но при этом глубоко укоренившееся, поэтому нет никаких оснований полагать, что он исчезнет в обозримой перспективе». Особую опасность он видит в том, что этот популизм и нелиберальная демократия, которая, конечно, является авторитаризмом, зародились «в демократической среде».

@lighthouse_coase

Хорошее дополнение к посту об этническом федерализме от коллеги — работа Генри Хейла "Divided We Stand: Institutional Sources of Ethnofederal State Survival and Collapse" (2011). Ее основной вывод: этнические федерации, которые содержат в себе ядро в виде крупного моноэтнического региона с доминирующей этнической группой, в большей степени рискуют распасться.

Полезная таблица из статьи Лиама Андерсона с типами этнических федераций (полноценных и частичных — то есть смешанных), а также federacies — унитарных государств, в составе которых есть автономные регионы, организованные по этническому признаку. Например, Великобритания, к которой относятся Северная Ирландия, Уэльс и Шотландия.

Пожалуй, к ней у меня есть лишь несколько комментариев:

1. Автор определяет федерации де-юре, а не де-факто — то есть исключительно по формальным правилам.
2. Статья была написана аж в 2014 году, поэтому к числу успешных этнофедераций автор причисляет Эфиопию, где в 2020 году случилась гражданская война.

Кстати, закончил с написанием бонусной статьи из цикла о российском федерализме на своих платных площадках: Бусти и в Телеграме. В ней я разобрался, какие существуют траектории развития и эволюции региональной политики в России:

— устойчива ли текущая модель унитарного децентрализованного государства в условиях электорального авторитаризма, есть ли у нее подводные камни;
— насколько примеры других де-юре и де-факто федераций релевантны для анализа российского случая: Индии, Нигерии, Эфиопии и других.
— чем похожи и различаются подходы управления регионами России и Китая: правда ли эти режимы в этих странах учатся друг у друга и активно обмениваются опытом;
— про будет происходить с российским федерализмом в случае гипотетической демократизации;
— и на горячее: могут ли сбыться надежды фанатов раскрашивания конкурных карт (на всякий случай осуждаем) в обозримой перспективе?

Приятного прочтения!

Владимир Гельман.«“Недостойное правление”: политика в современной России» (2019). Читайте. Думайте.

«Новых людей» придумали в Югославии?

На этих выходных во время прогулки по Белграду зашел в одну винтажку. Как это часто бывает, в магазине было несколько коробок с разными значками. Среди них я нашел значок с лозунгами "НОВИ ЉУДИ" и "Za nova vremena". Сначала меня это очень сильно удивило: неужели партийный бренд «Новые люди» появился еще много лет назад на Балканах?

Все оказалось несколько сложнее и забавнее — это значок партии «Югославские левые» (Југословенска левица — ЈУЛ). Сооснователем и лидером этой коммунистической партии была Мира Маркович, супруга Слободана Милошевича. За время своего нахождения в парламенте JУЛ поддерживала правящий режим и была младшим партнером правящей Социалистической партии Сербии.

Спустя несколько лет после падения режима Милошевича его супруга и лидер JУЛ Мира Маркович эмигрировала в Россию, чтобы не быть арестованной сербскими или европейскими властями по делам о политических убийствах и мошенничестве. Сама партия просуществовала до конца 00-х и быстро сдулась

Как штурм Белого дома привел к становлению региональных диктатур

События 1993 года сыграли ключевую роль в формировании персоналистского режима в России. Конфликт между президентом Ельциным и Съездом народных депутатов завершился силовым разгоном парламента. В ходе штурма Белого дома погибло около 130 человек. Итогом стала полная победа Ельцина и принятие новой Конституции, значительно усилившей президентскую власть.

Обычно это событие рассматривают на федеральном уровне, однако оно имело серьезные последствия и в регионах. Александр Кынев в своей книге подробно описывает, как после 1993 года усилилась личная власть губернаторов. В постсоветской России установилось равновесие между представительными органами власти (советами) и губернаторами. Однако после ликвидации Съезда и Верховного Совета Ельцин начал демонтаж региональной системы советов. Указами президента они были распущены, на смену им должны были прийти новые представительные органы, чьи полномочия и юридический статус были существенно изменены.

Ельцину необходимо было контролировать регионы и в региональной политике он сделал ставку на исполнительную власть. Хотя Съезд в 1991 году принял закон о проведении прямых выборов глав администраций, Ельцин своим указом отложил выборы и ввел практику назначений губернаторов президентом, которые согласовывались с местными советами. В 1993 году во время роспуска советов и проведения выборов в новые представительные органы губернаторы по сути превратились в единственных носителей власти. Это дало им возможность влиять на состав местных парламентов и, как следствие, на региональное законодательство.

Кынев пишет:

Создалась новая ситуация, в которой глава администрации назначается президентом страны без выборов, подотчетен ему, имеет право вето на решения законодательного органа. Это вето могло быть преодолено лишь 2/3 голосов депутатов. Возможность выражения недоверия представительным органом главе исполнительного органа с апелляцией к Президенту и в Конституционный суд отменялась. Были ограничены нормотворческие и контрольные полномочия ассамблей – ранее они не ограничивались, советы имели право обжаловать решения исполнительной власти, приостанавливать их до рассмотрения суда. Решения о бюджете и расходах законодательной властью стали приниматься только с согласия правительства. Обжалование актов исполнительной власти не предусматривалось, при этом во многих регионах допускалось совмещение постов исполнительной и законодательной власти.


После выборов 1993 года в большинстве регионов произошла сильная ребелансировка власти в пользу губернаторов. А некоторые регионы и вовсе превратились в настоящие диктатуры. Показательным примером может послужить Калмыкия. Воспользовавшись событиями, президент республики Кирсан Илюмжинов распустил все местные советы. Оппозиция оказалась полностью вытеснена из политической жизни региона, а некоторые ее представители были вынуждены покинуть республику. Администрация установила контроль над средствами массовой информации. Единственная оппозиционная газета "Советская Калмыкия сегодня" печаталась за пределами республики и ввозилась в нее тайно. Кынев также указывает, что предпринимались попытки создать культ личности Илюмжинова.

Таким образом, после штурма Белого дома движение в сторону персонализации власти было по сути воспроизведено в регионах. Это также проложило дорогу к последующей дефедерализации – отсутствие системы сдержек и противовесов сильно упростило установление контроля центра над регионами.

Об этническом федерализме

Нахожусь в процессе написания бонусного поста из цикла статей о федерализме в России. Перечитываю старые источники и знакомлюсь с новыми — и в очередной раз фиксирую для себя, насколько неустойчивыми являются этнические федерации, то есть федеративные государства, в которых организация регионов основана на этничности.

Возьмем для примера Югославию, СССР и Чехословакию — хотя эти государства являлись федерациями лишь формально, в период демократизации в них проснулись федеративные институты. Единство этих стран держалось на всепроникающей вертикали правящих коммунистических партий — без этого элемента модель оказалась нежизнеспособной.

Можно вспомнить случай Эфиопии, так же этнофедерации и партийного авторитарного режима, где на фоне политических изменений в 2020 году случилась гражданская война. Также, этнический федерализм не прошел проверку временем в Эфиопии-Эритрее (1952-1962), Нигерии (1960-1967), Малайзии (1963-1965), Пакистане (1947-1971), Государственном Союзе Сербии и Черногории (2003-2006) — во всех этих случаях либо случилось переформатирование государственно-территориального устройства, либо распад государства с разными последствиями.

Из относительно успешных случаев построения устойчивого этнического федерализма можно вспомнить лишь полтора: Бельгию да Боснию и Герцеговину. Но здесь нужно помнить об исключительно удачных условиях существования той же Бельгии: высокая степень экономического развития, интеграция во множество международных структур, стабильные институты либеральной демократии и правопорядка. Что, правда, не мешает сепаратистским силам в этой стране иметь существенный уровень поддержки. БиГ же присутствует на мировой карте лишь около 30 лет, а суверенитет этого государства ограничен Дейтонскими соглашениями. При этом, в Боснии и Герцеговине регулярно происходят конфликты между разными уровнями власти (из последнего), а столь нужные для развития реформы стопорятся — так что перспективы существования этой страны пока весьма туманные.

В чем же заключаются причины нестабильности этнофедераций? Региональные элиты получают в свои руки серьезный рычаг давления на федеральный центр — угрозу сепаратизма и этнического конфликта. Также, многие этнофедерации возникали в условиях, которые в целом не способствовали политической стабильности — в бывших колониях со всеми вытекающими последствиями или в социалистических государствах, которые являлись федерациями лишь на словах.

Увы, как пишет политолог Лиам Андерсон, «cуществует только две институциональные альтернативы этнофедерализму в качестве средства решения проблемы управления территориально сконцентрированными этническими меньшинствами (по крайней мере, демократическим путем). Первая — унитаризм, при котором власть централизована и, предположительно, контролируется группой [этнического] большинства. Второй — некая форма федеративного устройства, при которой географическое расселение этнических групп не имеет значения для определения границ субнациональных единиц. Однако для того, чтобы привести аргументы в пользу альтернатив, необходимо доказать два факта: во-первых, что альтернатива имеет реальные шансы быть принятой; и, во-вторых, что выбранная институциональная альтернатива могла бы быть лучше, чем этнофедерализм».

(Я бы, правда, добавил сюда третий — смешанные федерации, где регионы организованы по разным признакам).

То есть этнические федерации зачастую являются следствием хрупкого негативного равновесия — компромисса интересов между разными сторонами, который в итоге никого не устраивает. А успешность альтернатив и реалистичность их выбора также оказываются под вопросом.

Ежедневно в России, Америке и остальном мире гражданское общество ведёт борьбу за свободу слова, защиту собственности и неприкосновенность частной жизни.

Узнать больше об актуальных глобальных процессах можно в медиа-журнале «ЁЖ» — там публикуются новости, многие из которых вы больше нигде не встретите на русском языке, а также авторские статьи о международной политике:

▪️Либерализм и либертарианство: как эти две идеологии понимают свободу, есть ли между ними противоречия?

▪️Что важнее для успешного политического проекта: сильный лидер или институты? Как оба этих фактора могут сыграть с реформаторами в позитивную или негативную сторону?

▪️Как повышение МРОТ отразилось на рынке труда Калифорнии? Экономический анализ результатов государственных регуляций.

▪️Кадеты и октябристы: стоит ли современным российским сторонникам свободы черпать свою преемственность из опыта оппозиционных партий начала XX века?

Подписаться на «ЁЖ»

#промо

Наджинг по-советски

В книге «Кто и как управляет регионами России» Александр Кынев описывает процедуру голосования на выборах в Советы народных депутатов следующим образом:

избиратель, голосовавший против единственного кандидата, должен был его вычеркнуть, для чего должен был идти в кабину (что позволяло легко идентифицировать голосующих против), для голосования “за” отметок не требовалось.


Этот механизм — классический пример наджа или подталкивания в поведенческой экономике. Он использует когнитивное искажение в пользу статус-кво: людям проще оставить все как есть, чем предпринимать дополнительные действия, чтобы что-то поменять.

Этот принцип лег в основу системы пенсионных накоплений «Save More Tomorrow» (SMarT), предложенной экономистами Ричардом Талером и Шломо Бернаци. В традиционной модели работник должен был самостоятельно принять решение о вступлении в программу, но большинство откладывали этот шаг. В новой системе участие стало опцией по умолчанию, а отказ требовал дополнительных действий. В результате число участников пенсионной программы значительно возросло.

По такой же модели opt-out были устроены выборы в Советы народных депутатов: поддержка кандидата не требовала когнитивных усилий, а выражение несогласия влекло за собой дискомфорт, а также потенциальные социальные последствия.

Сегодня Генпрокуратура признала нежелательной организаций ALDE — Альянс либералов и демократов за Европу, общеевропейскую политическую партию. Сейчас организация включает в себя аж 74 членов-партий по всей Европе, в том числе за пределами Евросоюза. Например, немецкую FDP, австрийскую NEOS и венгерскую Momentum. Значительную часть либеральной фракции в Европарламенте Renew Europe занимают представители этой партии.

Если не ошибаюсь, это первый случай признания таковой политической партии, а не НКО, медиа или университета. Интересно, что с 2006 года в организацию входит и российская партия «Яблоко» — получается, теперь ей нужно либо экстренно выходить из нее, либо вообще распускаться. Иначе получится как с движением «Голос», которое не носит такого статуса, но тем не менее ее члены сталкивались с привлечением по соответствующим статьям за связь с некой нежелательной чешской НКО.

Интересно, последует ли за этим волна признаний нежелательными национальных европейских политических партий, других общеевропейских организаций или фракций ЕП.

На днях ознакомился с интересным тредом в Твиттере о наблюдении на выборах в Бундестаг от петербургского экс-мундепа Никиты Юферева, у которого за плечами есть большой наблюдательский опыт в России. Вкратце: по мнению автора, организация работы участка, процедура голосования, подсчета итогов и т.д. в Германии выглядят менее строгими и надежными по сравнению с российскими. При этом, свободные, честные и конкурентные выборы проходят не в России, а в Германии.

И это неудивительно: зачастую, избирательные процедуры в развитых и старых демократиях со стороны могут показаться нам архаичными и не защищенными от махинаций. Например, в Швейцарии, США и некоторых других европейских странах уже не первое десятилетие массово используется почтовое голосование, к которому прибегает значительный процент избирателей. Правила наблюдения за подсчетом голосов не столь строгие. Много где выборы напрямую организуются исполнительной властью — например, в Австрии этим занимается МВД. А о «мастерском» уровне организации выборов в той же Германии или ряде американских штатов можно слагать легенды.

У любого мало-мальски знакомого с российскими выборами человека появление таких практик в РФ вызывало бы исключительно негативные эмоции — как же так, ведь это дополнительные риски фальсификации выборов (да!). Забавно, что зачастую этим любит пользоваться кремлевская пропаганда, когда в очередной раз заводит свою любимую шарманку о том, что выборы в западных демократиях якобы такие же, как и в России, но просто там манипуляции более скрытые (почему это так не работает — писал тут). Подобные нарративы очень удачно ложатся на нашу почву. И это неудивительно, поскольку доверие выборам, готовность в них участвовать и удовлетворенность демократией — связанные друг с другом вещи. Поэтому весь этот обратный карго-культ про украденные на Западе выборы так активно и продается российской аудитории.

На бумаге российский ФЗ-67 «Об основных гарантиях избирательных прав...», если очистить его от всяких поправок последних пяти лет, не так уж и плох по мировым меркам. Однако наш мир не функционирует строго по документам. Если провести голосование в Швейцарии по швейцарским процедурам, то мы получим свободные, честные и конкурентные выборы — потому что таковы институциональные условия. Если провести голосование в условном Таджикистане по швейцарским избирательным законам (представим себе на секунду столь абсурдный эксперимент), то мы получим таджикские выборы со всеми вытекающими. Это не означает, что никакие строгие правила по контролю за выборами не спасают от фальсификаций — нет, они могут помочь несколько снизить риски тех или иных манипуляций. Но первостепенное, конечно же, это институты — а потом все остальное. Выборы не сводятся ко дню голосования, а демократия — к выборам.

Ровно поэтому при исследовании того или иного случая следует обращать внимание не только на формальную сторону вопроса — что написано в законодательстве, но и на фактическую, чем и занимаются политические ученые.

Сегодня в силу вступили очередные поправки в иноагентское законодательство, по которым граждане с таким статусом обязаны открыть спецсчет, на который должна поступать вся прибыль от интеллектуальной собственности, сделок и т.д. Причем пользоваться этими деньгами им будет нельзя вплоть до прекращения статуса, что происходит крайне редко.

По этому поводу порекомендую свой прошлогодний пост, приуроченный к предыдущему раунду законодательных изменений — он все еще остается крайне актуальным.

Опубликовал на своих платных площадках финальную статью об истории российского федерализма — о периоде 2010-2020-х годов

По традиции делюсь отрывком:

Начиная с 2004 года, судьба глав регионов оказалась завязанной на лояльности президенту. Для сохранения поста следовало стабильно обеспечивать нужные результаты выборов. Но как это сделать? Построить рабочую вертикаль власти. И вот с этим все оказалось несколько сложнее.

Назначенные губернаторы, в особенности те, которые не являлись выходцами из регионов, в которых их поставили («варяги»), оказались в сложной ситуации. С одной стороны, они зависели от федерального центра, который номинировал и, при необходимости, освобождал их от должности. С другой стороны, они сталкивались с необходимостью выстраивать рабочие отношения с региональными элитами, которые зачастую имели собственные интересы и могли сопротивляться централизованной политике из Москвы. Так, многие «варяги» нередко сталкивались с трудностями в интеграции в региональные структуры и сопротивлением со стороны тамошних элит, что негативно сказывалось на управляемости регионов и результатах выборов. Кроме того, политические вопросы часто оказывались для губернаторов приоритетными по сравнению с решением социально-экономических задач. Пока на федеральном уровне все было хорошо, эти проблемы особо не проявляли себя, за исключением периодических политических скандалов. Однако когда в 2011 году структурные факторы сыграли не в пользу правящего режима, текущая региональная политика показала свою ущербность.

Выборы в Госдуму 2011 года стали поворотным моментом в политической жизни страны. Ранее популярная «Единая Россия» показала слабые результаты при голосовании по полностью пропорциональной системе, официально набрав лишь 49,31 % — пропорциональность, которая ранее вводилась ради усиления партии власти, в этот раз сыграла диаметрально противоположную роль (подробнее в этом посте). Причем столь скромные для ЕР цифры достигались за счёт массовых фальсификаций по всей стране — слабые губернаторы-назначенцы стремились добиться нужных результатов выборов любой ценой, что вызывало лишь мощное негодование со стороны избирателей. Чем это вылилось мы уже знаем: массовые протесты 2011-2012 годов прокатились по крупным городам по всей стране. Нужно было что-то делать.

Читать далее на Бусти
Читать далее в Телеграме

🎣 Охота на Левиафана: американский консерватизм и русский анархизм на рубеже эпох

15 марта в Москве «Фронда» проведет дискуссию об истории крайних идеологий и их роли в современной политике.

Как либертарианец Хавьер Милей победил на президентских выборах в Аргентине? Зачем в 2025 году читать Бакунина и Кропоткина? Откуда появился американский консерватизм, и причем тут Дональд Трамп? Почему постанархизм — идеология будущего?

На эти и другие вопросы ответят:

▪️ философ и специалист по истории русского анархизма Николай Герасимов;

▪️ Родион Белькович и Андрей Быстров, Центр республиканских исследований;

▪️ Олег Пырсиков, ведущий проекта «СтудВоля»;

▪️ Даниил Касаткин, главный редактор «Фронды».

Также на мероприятии можно будет приобрести новые книги Родиона Бельковича, Николая Герасимова и второй номер «Фронды». До встречи!

Где: Москва, Ленинский пр-кт, 146, «Аструс», зал «Альтаир»
Когда: 15 марта (сб), 18:00
Билет: Free donation от 200 рублей

Регистрация

Интересная публикация на канале «Эллинистика» со сравнением уровня урбанизации Античных цивилизаций с государствами Нового времени — важного показателя уровня экономического развития.

В посте автор канала особенно акцентирует внимание на том, насколько современные данные об урбанизации не соотносятся с классическим марксистским представлением об общественном прогрессе, для которого период Античности являлся более отсталым относительно последующих, в соответствие с идеями о формациях.

То, что марксизм является, мягко говоря, outdated theory, это довольно очевидно. Я же хотел бы обратить внимание немного на другое: при разговорах о феноменах демократии и государства многие обыватели зачастую сравнивают в лоб разные исторические периоды, что совершенно некорректно. Например, критикуют современную демократию с позиции ее несоответствия древнегреческой, упуская из вида, что Древняя Греция — это буквально конгломерат из самоуправляющихся городов, где политическими правами обладало меньшинство населения. Или забывают о том, что государства периода Античности или Средневековья это не то же самое, что национальные государства в Новое время и далее.

Поэтому такие простые и наглядные иллюстрации в том числе дают неплохое понимание того, насколько по-разному выглядели исторические эпохи.

Третья волна автократизации: сдержанные оценки

С интересом ознакомился с работой политолога Дэниела Трейсмана "How Great is the Current Danger to Democracy? Assessing the Risk With Historical Data" (2023), в которой тот исследует феномен третьей волны автократизации, которая продолжается в наши дни: насколько она масштабна, каковы ее основные индикаторы, и насколько велик риск падения демократии в устойчивых режимах такого типа.

Для этого Трейсман использует исторические данные проектов V-Dem, Polity IV, Lexical Index и Freedom House (признан нежелательной организацией) об уровне демократии, а также информацию о продолжительности демократических режимов, устойчивости политических институтов и экономические индикаторы. Он применяет регрессионный анализ, чтобы выявить связи между этими факторами и узнать, какие из них влияют на устойчивость демократии.

Выводы статьи довольно ожидаемы. Устойчивость демократического режима связана, прежде всего, с уровнем экономического развития (ВВП на душу), дееспособностью государства, адекватной и прозрачной правовой системой, а также продолжительностью демократического опыта. Уровень поляризации оказался связан с показателями электоральной демократии, но не либеральной — чем он выше, тем выше шансы на слом политического режима: «Несмотря на многочисленные обсуждения поляризации на Западе, большинство крахов либеральных демократий произошло в странах с низким уровнем поляризации, согласно данным V-Dem. Только 24% из них произошли в странах, которые в предыдущем году были поляризованы в "заметной" или "значительной" степени».

Также, автор оценивает вероятности слома либеральных и электоральных демократических режимов. Наибольшие шансы на автократизацию наблюдаются у тех стран, которые демократизировались в период третьей волны демократизации (1970-1990-е), а не у устойчивых либеральных демократий, вроде тех же США, крах демократии в которых особо активно любят предсказывать последние недели.

Означает ли это, что развитым либеральным демократиям ничего не угрожает? Нет, третья волна автократизации касается и их в том числе, однако масштабы падения индикаторов демократии в них не столь драматичны, чтобы привести к смене политического режима. Кроме того, не следует забывать о том, что свой вклад в нынешний взлет автократий делает и автократизация уже существующих недемократических режимов — индикаторы демократии также спадают в них, что дополнительно усиливает спад в глобальной перспективе.

Если обращаться к данным V-Dem, то на текущий момент у нас нет случаев слома демократии в странах с ВВП на душу выше $26,000 (в долларах США 2011 года) и продолжительностью демократического опыта больше 43 лет — крайними примерами являются Венгрия и Индия, соответственно. На протяжении 2000-2011 годов 17 авторитарных режимов демократизировались, а 15 демократий стали автократиями. Правда, население новых автократий составляет боле 2 млрд. человек (!) — спасибо Индии и Бангладеш, в то время, как население новых демократий лишь 200 млн. А в исторической перспективе число демократий остается на рекордном уровне.

Поэтому к оценке третьей волны автократизации следует подходить без чрезмерного алармизма и с вниманием к деталям.

Хорошая и полезная инициатива помощи курянам и белгородцам, которым пришлось бежать из приграничных районов — не могу не поддержать и вам советую.

К сожалению, сейчас основное внимание медиа приковано к проходящим переговорам — поэтому внимание их аудиторий сосредоточено на них, хотя продолжающиеся боевые действия и, как следствие, десятки тысяч пострадавших мирных жителей, никуда не делись.

Людям все так же нужна помощь.

Кстати, о национализме — рекомендую к просмотру диспут между Родионом Бельковичем и Романом Юнеманом о национальных интересах, который вышел на канале ЛПР СПб.

Получились увлекательные дебаты о национализме в классическом его понимании, которое, конечно же, неразрывно связано с идеями демократии и национального государства. Хороший повод ознакомиться с аргументами за и против.

Мои коллеги с канала Political Animals запустили свой первый онлайн-курс о национализме — от его истоков до современности:

— Можно ли создать нацию с нуля?
— Правда ли что национализм — это идеология, культивирующая ненависть?
— Когда, а главное, почему появились нации? Или они были всегда?
— Может ли национализм стать оружием в руках враждебного государства?

Лекторы:

— Евгений Берман: аспирант Университета Бар-Илана, преподаватель Faculty of Liberal Arts and Sciences (Montenegro);
— Арсентий Тропаревский: преподаватель Шанинки и РАНХиГС.

На мой взгляд, проект определенно стоит внимания!

Старт: 22 марта
Стоимость: 7500₽

Записаться

Пока готовил публикацию по теме, мой коллега по политологическому Телеграму подсуетился и выпустил свой пост о том, почему проведение президентских выборов в Украине сейчас затруднено — крайне рекомендую к прочтению. Вкратце: боевые действия и беженство нескольких миллионов избирателей не позволяют провести массовое голосование, а военное положение — полноценную конкурентную кампанию.

После ознакомления с литературой о вооруженных конфликтах у меня сложилось мнение, что при обсуждении текущих событий многие прибегают к некорректным и релевантным сравнениям.

Проводят ли демократии выборы в период ведения войн? Да, но есть нюансы.

Существует большой объем исследований, посвященных влиянию вооруженных конфликтов на общественное мнение и результаты выборов в западных странах во второй половине XX века — в особенности, США и Великобритании, но не только (Примеры: раз, два, три). Почему это нерелевантные для нашего случая примеры? Эти страны вели войны за рубежом, а не на своей территории — боевые действия касались этих государств лишь косвенно, не напрямую.

Что насчет Второй мировой войны? На территории США не проходили наземные боевые действия (заморские территории не в счет), поэтому избирательные кампании в этот период шли как обычно, единственной отличительной чертой тех выборов был лишь активно проявившийся феномен rally round the flag вокруг фигуры президента Рузвельта. В Великобритании же на протяжении 1940-1945 годов проходили парламентские довыборы в отдельных округах — здесь интересно то, что на период войны три крупнейшие партии (консерваторы, лейбористы и либералы) заключили официальный пакт, по которому при проведении кампаний они не выставляли кандидатов друг против друга, а договаривались о распределении мандатов заранее, поэтому конкуренцию им составляли лишь политики от малых партий, которые каждый раз с треском проигрывали. Опять же, на всем протяжении Второй мировой Великобритания контролировала свою территорию, за исключением колоний.

Некоторым может показаться близким пример Израиля — ведь там аж с 1948 года действует военное положение, но при этом проводятся регулярные выборы и меняется власть. Ну, начнем с того, что все парламентские выборы в этой стране проходили не во время активного ведения боевых действий. Так, Декларация о независимости Израиля была провозглашена 18 мая 1948 года членами Национального комитета — исполнительного органа местного еврейского самоуправления в подмандатной Палестине, который избирался Законодательным собранием Британской Палестины, избираемым напрямую местным еврейским населением. Выборы в ЗакС проводились в условиях отсутствия вооруженного конфликта. Первые выборы в Кнессет (парламент Израиля) состоялись лишь 25 января 1949 года, уже после завершения войны за независимость. Также можно вспомнить о выборах в Кнессет 1973 года, которые были отложены на два месяца именно из-за начала Войны Судного дня. В последующие десятилетия случалось такое, что Израиль проводил те или иные военные операции в период избирательных кампаний или около выборов, однако они были не столь масштабными, и в эти периоды Израиль также полностью контролировал собственные территории. Также, стоит отметить особые условия военного положения в стране, которые позволяют все эти десятилетия проводить конкурентные выборы, сохранять институты электоральной демократии, а также не слишком сильно ограничивать гражданские права и свободы.

Более специфические случаи — выборы, которые проходят сразу после завершения гражданских войн — тоже сомнительные кейсы для сравнения. Периодически случается такое, что выборы проходят в странах с вялотекущими внутренними конфликтами: Шри-Ланка в период партизанской войны с Тиграми освобождения Тамил-Илама, выборы в Колумбии или Мексике параллельно со внутренней войной против наркокартелей, выборы в Ираке и Афганистане после вторжений военных альянсов во главе с США — также очень далекие от текущего случая и очень необычные примеры, к тому же, далекие от стандартов электоральной демократии.

Что можно точно вспомнить из похожего? Снова Украина, но избирательные кампании 2014-2022 годов, когда государство не контролировало часть территорий, над которыми провозглашало собственный суверенитет — но тогда их жители хотя бы могли зарегистироваться в других частях страны, а боевые действия были не столь обширными. Или Российскую Федерацию на протяжении 1990-х, когда та не контролировала Чечню, хотя понятно, что масштабы здесь явно различаются.

Опыт подсказывает, что проведение свободных, честных и конкурентных выборов в условиях, когда государство не контролирует значительную часть собственной территории, вряд ли возможно.

Работа с количественными данными уже давно вышла за рамки STEM-дисциплин. В наше время без базового понимания математики разобраться в политологии, экономике и других социальных науках просто невозможно.

Увы, зачастую стандартные учебные программы плохо усваиваются — поэтому спустя много лет после получения образования многие люди продолжают бояться чисел и формул и не используют полученные знания на практике.

К счастью, существует образовательный проект Popmath, который помогает изучить математику через увлекательные и понятные форматы: интерактивные занятия, онлайн-материалы и яркие иллюстрации.

Сейчас Popmath открыл набор на два онлайн-курса:

📍 Математика для взрослых: для желающих получить прочную математическую базу с нуля. Предварительные знания не требуются.

📍Линейная алгебра: для тех, кто хочет разобраться в предмете поглубже и выйти за рамки базовых знаний математики.

Старт занятий — середина марта.

По всем вопросам к проекту можно обратиться в Телеграме: @popmath_support

#промо

Как международные связи и академический обмен могут работать на стабильность авторитарного режима: опыт Казахстана

В отличие от РФ, которая в последние годы сознательно сокращает международные связи в том числе в академической сфере, Казахстан продолжает активно взаимодействовать с внешним миром. Одним из ярких примеров этого является программа «Болашак», учрежденная еще в 1993 году.

«Болашак» предоставляет возможность казахстанским студентам обучаться или стажироваться за рубежом в топовых университетах и организациях мира за счет государства с последующим обязательным возвращением в Казахстан и отработкой стипендии. Официальная задумка программы заключается в том, чтобы повысить человеческий капитал страны и поставить на поток подготовку высококвалифицированных сотрудников для государства и экономики. Как эта дорогостоящая программа помогает казахстанским молодым специалистам понятно, но почему она выгодна для самого режима?

— Формирование лояльной и компетентной элиты. Выпускники программы занимают ключевые позиции в правительстве, бизнесе и академических кругах, становясь частью правящего класса и поддерживая существующую систему. Хотя здесь, справедливости ради, есть некоторые ограничения, вроде сопротивления бюрократии переменам и ограниченных возможностей по трудоустройству и карьерному росту для самих специалистов.

— Контроль над образовательным процессом. Государство жестко регулирует условия получения стипендии и последующего трудоустройства, что минимизирует риски формирования прослойки независимой от властей интеллектуальной элиты. Экономическая зависимость стимулирует лояльность.

— Легитимация режима. «Болашак» работает на позитивный имидж казахстанского государства, как внутри, так и вовне: модернизация, открытость миру, прогрессивность, вот это вот все.

— Защита от утечки мозгов. Требование обязательной отработки стипендии внутри страны снижает риски оттока квалифицированных кадров в другие государства.

На самом деле, далеко не все авторитарные режимы прибегают к активному огораживанию высшего образования и академии от внешнего мира, умело используя международные связи в собственных интересах. Здесь можно вспомнить и Китай, и Сингапур, но Казахстан, само собой, куда для нас ближе и понятнее.

Снова попадаем во всевозможные топы каналов о политологии и политтехнологиях — нраится. Как обычно оговорюсь, что читаю некоторые каналы из этих подборок.

Автор канала после ознакомления с литературой о случаях проведения выборов в период войны.