С точки зрения институциональной социологии, мы видим процесс нормативного изоморфизма (DiMaggio & Powell, 1983): чтобы выжить и быть признанным, тьюторское сообщество адаптирует язык — переводит «путь самоопределения» в «индивидуальный маршрут», «сопровождение» в «наставничество», «тьюториал» в «кураторский час» (это я фантазирую, надо доказывать). В такой адаптации происходит подмена: тьюторская риторика начинает обслуживать иные цели. Как писал Грамши, гегемония работает не через подавление, а через апроприацию: смыслы захватываются, чтобы транслировать иные отношения власти.

В этом смысле наставник побеждает. Не потому, что он лучше. А потому, что его социальная конструкция совместима с логикой политики. Наставник — это лицо системы. А тьютор — её тень: вызов, возможность, которая всё ещё не реализована.

Комментарий от Марии Чередилиной: “<…>Допускаю, что кто-то, прочтя Ваш текст, захочет защитить наставничество (там тоже есть место открытости запросу ребенка и среде, сопровождению, особенно в интерпретации МТА при исполнении проектов АСИ), но <…> у меня нет к нему [вашему объяснению] правок.”

Как вам такое размышление? Замечали ли подобное?

#socialconstructionoftargetpopulations #political_sociology@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow #тьютор

Тьютор против наставника: как две педагогические фигуры попали в разные социальные конструкции и политические роли
Хоть я и меняю поле деятельности в сторону антропологии, опыт в сфере образования никуда не делся. Я решил приложить озвученную теорию к проблеме тьюторства и наставничества в России. Текст ниже – мыслительный эксперимент, без какой-либо исследовательской базы. Как вам такое размышление? Напишите в комментариях свои за и против.

Тьюторство в России — редкий случай. Это идея, которая родилась снизу: из гуманистической педагогики, из клубов творческой педагогики и авторских школ, из работы Татьяны Ковалёвой, Александра Адамского и других энтузиастов реформы. Это была не административная инновация, а живое профессиональное движение. С конца 1980-х годов тьюторство оформилось как направление со своей методологией, профессиональной ассоциацией (МТА), программами подготовки и экспертной инфраструктурой.

В 2017 году тьюторская функция вошла в профессиональный стандарт “Специалист в области воспитания”. Это стало важным символом: тьютор перестал быть маргиналией, его деятельность обрела нормативный статус. В 2023 году стандарт был обновлён и дополнен. Но, как пишет Александр Адамский, в России инновация либо становится институтом, либо исчезает — или превращается в свою противоположность. Институционализация тьюторства не означала признания. Напротив, она обнажила конфликт между логикой идеи и логикой системы.

Образ тьютора формировался как фигура доверия и автономии. Это не администратор и не контролёр. Он не ведёт за руку, а сопровождает выбор. Он не предлагает шаблон, а помогает разобраться в себе. Чтобы такая фигура работала, нужна открытая среда, признание субъектности ученика, гибкость маршрута. Но вся эта логика плохо встраивается в структуру отчётности: тьютор не даёт готовых метрик, не подходит под KPI, требует доверия. Он не обеспечивает «управляемый» результат.

В терминах Schneider & Ingram, тьютор представляет группу с положительной социальной конструкцией, но без политической власти. Его ценят в профессиональном сообществе, но он остаётся маргиналом в системе. Формально признан, но реально почти нигде не встроен в штат. Тем временем, фигура наставника пошла иным путём — сверху вниз.

Наставничество — это сильная фигура в современной федеральной повестке. Она вписана в нацпроекты («Образование», «Учитель будущего»), включена в профессиональный стандарт «Педагог» и поддержана учреждением знака отличия «За наставничество». Это фигура, удобная для управляемой системы: наставник — старший, «свой», передаёт нормы и опыт, закрепляет и адаптирует.

Наставничество легко институционализируется. Под него создаются банки данных, регламенты, тесты, гранты, отчёты и KPI. Наставничество таким образом возможно интерпретировать как инструмент вертикали. Его логика — преемственность, предсказуемость, ценностная лояльность. И здесь — ключевой момент: наставник встраивается в политическую гегемонию. Его можно рассматривать не как педагогическую роль, а как медиатора государственной идеологии, особенно в связке с темами «традиционных ценностей» и «патриотического воспитания».

Тьютор, напротив, продолжает существовать в теневых зонах системы: в школах с индивидуальными маршрутами, в инклюзивных проектах, в негосударственных инициативах. Иногда — в сопровождении детей с ОВЗ, как в госпитальной программе “УчимЗнаем”. Но и там это исключительный контекст: программа действует вне массовой школы, не встроена в штатные расписания, развивается в гуманистическом треке и не тиражируется в СПО или ДО. Это — допуск в особом режиме, а не нормативное расширение.

Социальная политика как зеркало социальной конструкции
(на примере программы Medicaid)

Рассмотрим конкретный пример — Medicaid, крупнейшую программу медицинской помощи для людей с низкими доходами в США. На первый взгляд (особенно мой российский), это логичная поддержка, но в ее структуре зашит четкий посыл: не все бедные одинаково “достойны” поддержки.

Созданная в 1965 году в рамках Great Society, Medicaid изначально обслуживала группы, вызывающие общественное сочувствие: вдовы, инвалиды, пожилые. Эти группы относились к категории «зависимых» в терминах Шнайдер и Ингрэм: у них мало политической власти, но они воспринимаются как заслуживающие помощи. Им помогали патерналистски, с жёсткими условиями и бюрократией.

С 1970-х годов, особенно после истории Линды Тейлор — прототипа “welfare queen”, усилилась риторика, изображающая получателей пособий как ленивых, жуликоватых и расово кодированных. Рональд Рейган активно использовал этот образ в кампании 1976 года, что легло в основу политики 1990-х. Результат: реформа 1996 года (Personal Responsibility and Work Opportunity Act), которая ужесточила правила доступа к помощи и ввела ограничения. Хотя сама Medicaid формально сохранилась, логика «девиантной» конструкции просочилась в её практику. Возникли ограничения, штрафы, требования к работе и “POWER-счета”, как в случае программы HIP в штате Индиана, описанной в исследовании Крейга (2024). Малейшие ошибки в сроках оплаты могут привести к потере страховки.

В статье Zhu & Clark (2015) приводится показательный пример: несмотря на то, что Medicaid формально гарантирует право на медицинскую помощь, многие штаты устанавливают настолько узкие критерии и сложные процедуры, что люди с низким доходом — особенно без детей или в неэкстренной ситуации — часто не имеют фактической возможности получить помощь. Это иллюстрирует парадокс «права без доступа»: программа существует на бумаге, но архитектура доступа делает её недостижимой для многих нуждающихся.

***
Социальная конструкция – фильтр, через который пропускаются социальные ресурсы. В зависимости от того, как изображена целевая группа — как жертва обстоятельств или как мошенник системы — она либо получает помощь, либо сталкивается с подозрением, проверками и бюрократическим насилием. Medicaid — зеркало этих представлений.

В следующем посте буду спекулировать на тему социальной конструкции тьютора в РФ, есть интересная гипотеза.

#socialconstructionoftargetpopulations #political_sociology@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow

Четыре типа целевых групп

Чтобы понять, почему одним группам государство предлагает помощь, а другим — контроль и наказание, политологи Энн Шнайдер и Хелен Инграм предлагают смотреть не на эффективность политики, а на то, как общество воспринимает разные категории людей. Их теория основывается на двух измерениях: сколько власти у группы (ресурсов, влияния, доступа к принятию решений) и как она воспринимается обществом — как «заслуживающая» или как «подозрительная». Пересечение этих параметров даёт четыре типа целевых групп, для каждой из которых политика использует свои инструменты.

Привилегированные: Эти группы одновременно считаются и достойными, и влиятельными. Им доверяют, их ценят, их участие в жизни страны воспринимается как очевидная ценность. Это, например, ветераны, пожилые люди, малые предприниматели. Им государство предлагает поощряющие меры: субсидии на жильё, налоговые льготы, гранты, программы расширения доступа к медицине или образованию. Эти меры сопровождаются уважительным тоном, участием в публичных церемониях и символическим признанием. Их включают в повестку без лишнего объяснения, потому что образ уже работает на них: они — «свои», «заслуженные», «надёжные».

Соперники: Эти группы обладают влиянием, но воспринимаются в обществе скорее настороженно. Например, крупные корпорации, богатые налогоплательщики, нефтяные и фармацевтические лоббисты. С ними государство взаимодействует осторожно: они получают доступ к ресурсам, но не публично. Им выделяют субсидии, дают налоговые послабления, позволяют избегать регуляций, но всё это сопровождается сложными переговорами и стремлением сохранить видимость баланса. Политики боятся открыто выступать за их интересы, потому что эти группы могут вызвать общественное недовольство. Поэтому политика здесь – смесь компромиссов, закрытых соглашений и формального регулирования, которое часто работает не в полную силу.

Зависимые: Это группы, к которым относятся с сочувствием, но у которых нет политического веса. Это, например, дети, люди с инвалидностью, бедные пожилые женщины. Образ у них положительный: они “невинные” или “уязвимые”, заслуживают защиты. Но сами они не участвуют в принятии решений. Поэтому государство предлагает им помощь, но на условиях. Пособия выдают через проверки доходов, поддержку сопровождают обязательными курсами, отчётами, подтверждением “хорошего поведения”. Эти меры патерналистские: «мы знаем, что вам нужно, и дадим это — но вы должны подчиниться правилам». Им редко доверяют самим распоряжаться средствами или выбирать форму поддержки — за них всё решают другие.

Девианты: Эти группы лишены и силы, и сочувствия. Это, например, заключённые, люди с наркотической зависимостью, бездомные подростки, неавторизованные мигранты. Их образ — угроза, девиация, социальный балласт. В политике они практически не участвуют, их не спрашивают. Для них государство готовит политику исключения: депортации, тюрьмы, запреты, санкции. Даже если они обращаются за помощью, их заставляют доказывать, что они “исправились” или “заслужили” вторую попытку. Меры в их отношении почти всегда направлены не на развитие или защиту, а на изоляцию, исправление или контроль. И главное — эти меры почти всегда воспринимаются как естественные, потому что такова логика образа: раз “опасный”, значит — сам виноват.

Социальные конструкции могут меняться со временем, и положение группы может меняться. Например, мигранты могут быть “нужными работниками” или “угрозой национальной безопасности” — в зависимости от политического момента. Но пока общественный образ группы не изменится, сама структура политики останется прежней. И это — центральный вывод теории Шнайдер и Инграм: государственная политика — это правила и бюджеты, но и язык, в котором одни группы включаются как участники, а другие — как объекты воздействия.

#socialconstructionoftargetpopulations #political_sociology@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow

Формула связи социальных конструкций и политики

Итак, как именно социальные конструкции преобразуются в политику? Шнайдер и Ингрэм предлагают полезную формулу: социальные конструкции обосновывают повестку дня, цели политики, выбор целевых групп и выбранные инструменты. Давайте разберем каждый элемент.

Повестка. Социальные конструкции влияют на то, какие вопросы вообще попадают в политическую повестку дня. Проблемы, затрагивающие группы, которые мы рассматриваем негативно, могут игнорироваться, в то время как проблемы, затрагивающие позитивно рассматриваемые группы, становятся приоритетными.

Цели политики. Наши цели в отношении политики формируются тем, как мы видим целевую группу. Хотим ли мы их поддержать? Контролировать их? Наказать их? Эти разные цели проистекают из разных конструкций.

Целевые группы. Это ключевой момент. У политики должна быть цель: те люди, ради воздействия на которых направлена политика. Социальные конструкции напрямую диктуют, кто выбирается в качестве цели. Например, нацелена ли политика в отношении наркотиков на потребителей, дилеров или на тех и других? Нацелена ли экологическая политика на корпорации или на отдельных потребителей?

Инструменты политики. Наконец, социальные конструкции влияют на то, как мы решаем проблему. Предлагаем ли мы стимулы? Налагаем ли мы штрафы? Предоставляем ли мы социальные программы? Используемые инструменты отражают основные суждения о целевой группе.

В основе всего этого лежат рационализации. Это истории и оправдания, которые мы рассказываем, чтобы объяснить и узаконить наш политический выбор. "Эти люди ленивы, поэтому нам нужно сократить их пособия". "Эти люди жизненно важны для нашей экономики, поэтому нам нужно их поддерживать". Эти рационализации сильны, и они укоренены в социальных конструкциях.

В следующем посте расскажу про четыре типа целевых групп, которые выделяют Шнайдер и Ингрэм.

Schneider, Anne, and Helen Ingram. 1993. “Social Construction of Target Populations: Implications for Politics and Policy.” American Political Science Review 87 (2): 334–47. https://doi.org/10.2307/2939044.

#socialconstructionoftargetpopulations #political_sociology@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow

Что такое социальная конструкция?

Продолжаю тему, которую так или иначе уже поднимал тут в постах о футбольных фанатах #football_racism или о культун-сообразном менторинге #culturallyawarementoring

Как мы решаем, кто заслуживает помощи, кого нужно контролировать и кого игнорирует наша политическая система? Дело не только в фактах и цифрах – дело в социальной конструкции.

Социальная конструкция, по сути, это то, как мы коллективно определяем и понимаем различные группы людей. Эти определения не всегда основаны на объективной реальности; они формируются культурными ценностями, стереотипами, историческими нарративами и политической риторикой. Подумайте об этом: что приходит на ум, когда вы слышите термины "получатель пособия", "владелец бизнеса" или "преступник"? Эти образы часто нагружены предположениями и суждениями.

Шнайдер и Ингрэм (1993) утверждают, что социальная конструкция играет решающую роль в разработке политики. Политики и разработчики политики не действуют в вакууме. На них влияют эти уже существующие социальные конструкции различных групп, которые, в свою очередь, формируют политику, которую они создают. Это означает, что то, кто выигрывает от политики, кто несет ее бремя и как разрабатывается политика, глубоко переплетено с тем, как мы, как общество, относимся к тем, кого это касается.

В следующих постах подробнее рассмотрим, как это работает.

Schneider, Anne, and Helen Ingram. 1993. “Social Construction of Target Populations: Implications for Politics and Policy.” American Political Science Review 87 (2): 334–47. https://doi.org/10.2307/2939044.

#socialconstructionoftargetpopulations #political_sociology@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow

Как политические идеи — от прав человека до электронной бюрократии — распространяются по миру? Социолог Андреас Виммер предлагает смотреть не на абстрактную глобализацию, а на домены распространения — устойчивые сети стран и сообществ, где идеи движутся по каналам плотных связей.

Домены формируются через миграцию, торговлю, союзы, общую историю или даже просто внимание друг к другу — как у бывших колоний и метрополий, или у стран, связанных религией и языком. Например, Франция остаётся символическим центром для франкоязычных стран Африки, а США — для стран Латинской Америки. Виммер пишет: идеи распространяются в доменах не потому, что одна страна «главнее», а потому что существует постоянное наблюдение, подражание и заимствование.

Механизмы разные. Где-то работает прямая передача — через давление, как в случае с колониальной администрацией. Где-то — имитация, как с гражданским образованием в восточноевропейских странах после 1990-х. В доменах миграции и диаспор идеи передаются через социальные переводы: адаптированные версии возвращаются обратно — как, например, формы ислама, переосмысленные мигрантами.

Интересно, что одни домены устроены иерархично и плотно, а другие — слабо институционализированы и полицентричны, как, например, сети мусульманской диаспоры. Это влияет на скорость, глубину и способ распространения: идеи могут быстро охватывать весь домен или закрепляться точечно.

Виммер показывает, что мир — не единая система, а перекрывающаяся сеть маршрутов. Поэтому одна и та же идея — будь то демократия, протест или религиозная реформа — в разных странах принимает разные формы. Чтобы понять это, нужно не искать «модель для всех», а вслушиваться в логику конкретных маршрутов, по которым живут и меняются сообщества.

Domains of Diffusion: How Culture and Institutions Travel around the World and with What Consequences
Andreas Wimmer
American Journal of Sociology 2021 126:6, 1389-1438

#political_sociology@tutorinmoscow #заметки_PhD@tutorinmoscow