Лучше быть нужным, чем свободным, пели старые барды Иваси в песенке про Глафиру и кусочек сыра. Говоря о том, что сегодня в мире стали модными антилиберальные тенденции, равно как и критика устоявшейся политической парадигмы («левой» по своей сути), с тем самым «правым» поворотом в экономике, многие забывают еще об одной функции демократии – ее
магических ритуалах. Суверенизация политики делает ее жесткой, а автократы всегда попадают в пространство борьбы за власть, неминуемо приводящей к интригам, смуте и распаду.
Собственно, идея о том, что люди могут не только драться за власть, но и договариваться, в свое время оказалась прорывной. Этому даже есть психологическое объяснение, когда уровень внутреннего развития человека стал настолько высок, что в Другом он перестал видеть исключительно угрозу, а понял, что с ним можно вести коммуникацию. Демократия, пришедшая на смену царям (в Греции) и вождям (в Скандинавии) также унаследовала определенную магию ритуала древних оракулов. Выборы стали фиксировать власть как некий совместный обряд, где одни – номинируют себя в качестве власти, а другие – ее подтверждают.
Современная демократия оказалась меж двух огней. С одной стороны, ритуал стал слишком будничным, утратил свою магию, а вместе с ней и сакральность власти. Кстати, последними, кто еще хоть как-то поддерживал театрализованную мистику власти, были, возможно, англичане с их буклями и аффективной речью в парламенте. С другой, современность требует все больше вертикального подчинения, из-за улучшения средств связи. Демократия была хороша в колониальном мире, где оторванные от метрополии элиты варились в своем соку, опираясь на торговый средний класс и выкачивая ресурсы из низовых сословий и даже рабов. Сейчас, когда империи могут быть и даже стали информационными, где любая директива идет секунду, а не неделю или месяц, директивное командование кажется более удобной формы выражения воли.
Да и люди, переставшие ценить достижения эпохи просвещения, свои гражданские права, предпочитающие патернализм, тяготеют к
авторитаризму. Быть нужным – понятно, а зачем быть свободным? От кого и для чего? Глеб Павловский
называл такой подход сговором власти и народа, которая в итоге превратилась в одностороннюю сделку с населением, утратившим право на ее обсуждение. Подавляющее большинство превратилось в аналог печати, которыми власть скрепляет любую свою метаморфозу. А неприятие отдельными группами населения каких-то аспектов новой сделки маргинализируется, как выступление против большинства.
Попытка либералов заклеймить такие режимы как
фашистские, тоже не кажется адекватной. Немецкие, итальянские и прочие модернистские режимы XX века – все тяготели к «пучкизму» как форме имперского сознания. Но по сути своей, были лишь своеобразной интерпретацией марксизма, как новой философии, подменившей собой божественное сознание после ницшеского Gott ist tot. Нынешние режимы постмодернистские, во всех смыслах. Их современная основа – не фанатики со сверхидеями, а такие же слабые политические режимы, выживающие за счет постоянных эскалаций.
Глобалистксий либеральный проект, похоже, строил (и вероятно еще строит) некую мировую парадигму постлиберализма, в котором уже нет места невостребованной народом свободы. Единый мир будущего, где нет места войнам, потому что нет для них причин. Разумеется, этот очень
рациональный и безопасный мир, в основе своей – кастрированный и стерильный. Так что, возможно, есть какая-то золотая середина, некий узкий коридор, в котором человечество могло бы удержаться между суверенными автаркиями и серым бюрократическим глобализмом.
Только вот без магического ритуала выборов, любая власть будет находится в позиции назначенца (неважно кем поставленного), легитимность которого всегда будет оспорена другим сильным соперником. При этом, театральная составляющая этих мистерий будет играть все большую роль, в мире, где внимание к информации становится главной ценностью.