Сегодня 110 лет со дня рождения Билли Холидей. По этому поводу «Джазист» публикует перевод фрагмента из
большого эссе британского критика Йена Пенмана — о записях Холидей с оркестром Тедди Уилсона, о ее голосе, исполнительской мощи и жизнерадостности.
«С 2 июля 1935 года по 10 февраля 1942 года Билли Холидей, выступая в сопровождении Тедди Уилсона и его ансамбля, записала двадцать одну песню. Из них как минимум семнадцать — совершенно незаменимые, краеугольные камни современной популярной музыки. Именно с них началось мое знакомство с Холидей.
Сначала меня привлекла ее темная сторона — "
Gloomy Sunday", "I Cover the Waterfront", "Solitude", — но вскоре передо мной открылись и другие миры. Если где-то и существуют более заразительные, воздушные мелодии, чем "Them There Eyes" или "Me, Myself and I", то мне о них ничего не известно.
Типичный темп дуэта Холидей и Уилсона — это не полноценный свинг и неоткровенный блюз, а нечто между: умеренное, размеренное движение, сплав джазовой изобретательности и легкого, ослепительного блеска. Даже в грустных песнях что-то сияет. В начале моего увлечения Холидей был момент, когда я снова и снова читал о несчастной Билли, возвращался к ее ранним записям с Уилсоном и думал: подождите-ка, да это же невероятно жизнерадостная музыка!
Кажется, ее мрачный имидж слишком раздут — возможно, из-за привычки критиков романтизировать мрачную сторону модернистской культуры. Большая часть ее творчества — это не страдание, а оживленность, легкость, кокетство. Это песни не о безысходной боли, а о пробуждающемся желании.
Даже в самых печальных композициях звучит что-то вроде последней, едва уловимой надежды. В ее версии "Gloomy Sunday" есть один из самых возвышенных моментов в истории популярной музыки, когда она поет: "I wake and I find you asleep / in the deep of my heart, dear" ("Просыпаюсь, а ты еще спишь / В глубине моего сердца, дорогая").
Трудно передать, как именно она произносит эту фразу — ее нарастающее интонирование, воздушность. Это звучит примерно так: "I wake and I find youasleep in the deep of my h e a r t" — как медленный подъем по ступеням от сна к бодрствованию. А заключительное "dear" — как длинная, накатывающая волна. А строчка "Little white flowers will never awaken you" ("Маленькие белые цветы никогда тебя не разбудят" (до сих пор кажется мне одной из самых странных в известных песнях — уместной скорее на надгробии, чем в эфемерных лирических стихах.
Когда я впервые влюбился в эту погребальную балладу, решил, что "маленькие белые цветы" — это похоронный букет. Но подходят ли для похорон такие цветочки? И, кстати, здесь сложно не вспомнить большие белые цветы, которые Холидей часто вплетала в волосы.
Что делает ее исполнение столь неподражаемым? Фирменный тембр — чарующе неопределенный: новый, до того не ощущавшийся в музыке тип наслаждения, в котором сочетаются дистанция и интимность. В этой туманной расплывчатости, возможно, кроется негласное политическое высказывание — иная форма сопротивления.
Всё то пространство, всю легкость и свободу, которые были отняты у Холидей в жизни из-за цвета кожи, она обретает в песне — как мечту о покое, движении, размышлении, об утопическом, воздушном пространстве без границ. Это не стоицизм блюза и не всеобъемлющая сила госпела. Ее песни скорее об утешении, игривости, беззаботности. И еще о чем-то, чему трудно подобрать имя. Тому, что противоположно тревоге».