Редкая рубрика #романвдорогу. У какой книги хорошие шансы поехать со мной в путешествие?

• она небольшая по формату и не слишком толстая, хорошо, если закончу за поездку;
• я уже читал что-то у автора или хорошо представляю, кто это и про что пишет;
• по возможности это реалистический роман, поскольку адаптация к выдуманному миру и его законам отнимает у меня ресурс;
• самое важное: книга не фигурирует ни в каких моих или чужих «обязательных списках для чтения», я не должен писать на нее рецензию или включать в подборку, в общем, с ней не должно быть связано никакой ответственности.

Недавно ездили отдыхать в Ленобласть, на бережок Финского залива, слушать волны и дроздов в сосновых ветках. С собой я взял роман Джулиана Барнса «Элизабет Финч», купленный три года как. По всем четырем критериям — идеальный текст, тем более что Барнса я люблю нежною любовью и однажды (вот так дата публикации там!) посвятил ему одну из лучших своих журналистских работ. Никаких шуток, это отличный текст моего авторства, с частичкой моей души!

Джулиана Барнса я люблю нежною любовью — я не говорил этого? — за то, что его тексты отличает какое-то глубочайшее уважение к человеку, к его чаяниям и душевным движениям. Это абсолютно антимизантропичный автор, во всем его творчестве не сыскать и двух-трех неприятных персонажей — в каждом герое есть что-то очевидно хорошее, какая-то светлая сторона. Уж как минимум — живейший интерес и попытка принятия со стороны автора. И это, конечно, то ощущение, которым хочется подпитываться, когда всё достало, когда на людей сам начинаешь немножко гавкать, а в телеграм всё приходят и приходят новые сообщения.

Мне уже давно не важно, о чем там пишет Барнс. Окей, у него есть одна книга на века, «История мира в 10 ½ главах», в случае с которой более-менее важно, о чем она. Окей, «Шум времени» — о Шостаковиче, это хорошо подняло писателю продажи в России и позволило мне однажды оказаться на нонфике в одном с Барнсом помещении, чуть-чуть подышать тем же воздухом (да, я вот настолько люблю его творчество). Есть книги про измену, про проживание потери, про современную и идеализированную Англию, ну да, ну да, само собой. «Элизабет Финч» тоже про что-то, например, про Юлиана Отступника. Или про дружбу. Или про ученичество. Или про отсутствие однозначно плохих и однозначно хороших людей.

Вообще не важно. Как говорят книжные блогеры, «Элизабет Финч» — это книга, которую можно прикладывать к местам, где болит. Это не комфорт-ридинг и не уютный детектив, вовсе нет, во второй главе завязнет и заскучает почти любой читатель, а первая и третья вовсе не интригуют и не особо полнятся событиями. Не читайте этот роман вообще, короче, не тратьте на него время, пока есть другие тексты Барнса.

А потом и «Элизабет Финч» к больному месту можно будет приложить!

Какую книгу нам с Лизой Раковой, писательницей и книжным блогером, посоветовала нейросеть? На первое место DeepSeek поставил роман Вигдис Йорт «Наследство», но его аргумент, что чтение семейной саги займет много времени, сыграл ключевую антирекомендационную роль: мы с Лизой в итоге бросили онлайн-монетку между романами Оксаны Даровской «Москва. Квартирная симфония» и Светы Лукьяновой «Я ничего плохого не делаю». Выпал второй.

Этот автофикшен-роман вышел в цифровом тамиздате «Папье-маше» и посвящен теме открытых отношений. Аннотация напирает на «кризис трети жизни», однако происходящее с автогероиней, пожалуй, имеет мало общего с возрастными кризисами — скорее на этих страницах описан кризис идентичности, с которым Света столкнулась в самый разгар социальных вихрей 2020-х гг.

Книга начинается с воспоминаний о детстве в 1990-е и о юности в 2000-е гг., и много удачных страниц посвящено той неловкости, которую взрослеющий человек испытывает поминутно. То ты крупновата. То у тебя парней нет, а у других уже есть. То тебя предают друзья, то ты сама от них отворачиваешься. Здесь текст Светы строен, бодр, и история движется в гармонии с диалектикой души: автогероиня ненавязчиво, умеренно отстраненно анализирует себя, подмечает много такого, что и ее описывает точно, и для читателей более чем relatable.

В момент, когда Света затрагивает ключевую тему — открытие отношений на фоне кризиса идентичности, — текст рассыпается на осколки. Линейное повествование, пусть и со скачками из одного временного периода в другой, уступает место хаотичному метанию — и формальному, и тематическому.

Глава-эссе, глава-драма, глава в жанре рэп-поэмы — безусловно, Света Лукьянова здорово владеет множеством литературных приемов, но в какой-то момент их как будто уже переизбыток. Почему автогероиня перешла на рэп? Почему она бросила важную сюжетную линию и теперь описывает один из аспектов гендерной теории? Почему в какой-то момент речь персонажей остается только на английском, без перевода? Вижу два ответа:

1. Мозаичность, полижанровость подчеркивает те ощущения, что автогероиня проживала в момент, когда поняла: ей жизненно необходимо открыть брак, отказаться от классических моногамных отношений, и в этом было очень много потерянности, неуверенности, стыда. Тогда этот прием сработал: в распаде видно цель, ясен замысел.

2. Писательница решила показать всё, что умеет в литературе, или просто собрала разрозненные фрагменты, написанные в разных обстоятельствах, под одним заглавием. Погоня за оригинальностью каждой главы лишила текст единства: на тарелке перед вами и черная икра, и манго, и дубайский кулич, а запивать это предлагается первоклассной крафтовой ипой. Для одного приема пищи — перебор, хотя всё по отдельности замечательно.

Ближе к финалу, в коротких последних главах, с текстом все-таки совершается некая дефрагментация, и он обретает определенную законченность. Но при всей талантливости каждой отдельной главы, при всех удачных находках и при всей остроте поднятой темы (сколько девушек пребывают в несчастливых отношениях, так как попросту не знают себя?), дебют Светы Лукьяновой кажется мне написанным не из того состояния и не с той психологической дистанции, с которой рождается по-настоящему классный автофикшен.

В этом хорошем и увлекающем тексте пока что слишком много самооправдания там, где читатель желает припасть к источнику силы и надежды. Кризис идентичности еще не преодолен, так что без сиквела не обойтись — и, боюсь, в сиквеле будет отдельная глава о том, стоило ли торопиться с публикацией «Я ничего плохого не делаю».

А вот тут можно прочитать отзыв Лизы, моей коллеги по необычному челленджу.

🦐 Придумали с Сашей Акулиничевым, писателем, главредом Psychologies.ru и автором канала "Вижу, слышу, пишу", периодически читать вместе книги и сравнивать впечатления. Выбор книги доверили AI (DeepSeek) (хотя на меня это вообще не похоже, идея Саши😁).

Сначала каждый дал список своих книг (в этот раз фокусировались в основном на автофикшне). Мой выбор желанного нечитанного:

1. Егана Джаббарова «Дуа за неверного»
2. Света Лукьянова «Я ничего плохого не делаю»
3. Аня Федорова «Но это не точно»
4. Михаил Захаров «Дорамароман»

Выбор Саши:

1. Александр Стесин «Рассеяние»
2. Иван Шипнигов «Непонятный роман»
3. Вигдис Йорт «Наследство»
4. Шанталь Акерман «Моя мать смеется»
5. Оксана Даровская «Москва. Квартирная симфония»

Проанализировав нашу задачу (два книжных блоггера, мужчина и женщина), DeepSeek вывел следующую подборку топ-3 для чтения:

1. Вигдис Йорт «Наследство»
Аргументы за:

Глубина и эмоции: Это семейная сага, которая исследует сложные отношения, память и прошлое. Если вы любите книги, которые заставляют задуматься и вызывают сильные эмоции, это отличный выбор.

Актуальность: Книга получила много положительных отзывов за свою многогранность и актуальность.

Для блога: Такие книги часто вызывают много дискуссий и обсуждений, что может быть интересно для ваших подписчиков.

2. Оксана Даровская «Москва. Квартирная симфония»
Аргументы за:

Атмосфера: Книга рассказывает о жизни в Москве через призму квартир и их обитателей. Если вы хотите что-то более легкое, но с яркими образами и атмосферой, это отличный выбор.

Близость к реальности: Описание жизни в городе может быть близко и понятно многим, что делает книгу relatable.

Для блога: Легкий и атмосферный текст может быть хорошим выбором для обзора, особенно если вы хотите разнообразить контент.

3. Света Лукьянова «Я ничего плохого не делаю»
Аргументы за:

Современность: Это современная проза, которая, вероятно, затрагивает актуальные социальные или личные темы. Если вы ищете что-то свежее и актуальное, это может быть отличным выбором.

Ирония и саморефлексия: Такие книги часто содержат элементы иронии и саморефлексии, что может быть интересно для анализа и обсуждения.

Для блога: Современные книги часто вызывают много дискуссий и могут привлечь внимание вашей аудитории.

Как выбрать:

📖 Если вы хотите глубины и эмоций: Выбирайте «Наследство».
📖 Если хотите легкости и атмосферы: Выбирайте «Москва. Квартирная симфония».
📖 Если хотите современности и актуальности: Выбирайте «Я ничего плохого не делаю».

Что мы в итоге выбрали, расскажу в следующем посте, а то много текста получается ❤️

Замутили небольшой эксперимент с писательницей и книжным блогером Лизой Раковой: попробуем прочитать одновременно какую-нибудь книгу и поделиться впечатлениями, вот это классическое «мужское/женское мнение» или как пойдет.

И хотя по вкусам мы с Лизой во многом совпадаем-пересекаемся, выбор Той Самой Книги — задача нелегкая. Мы решили обратиться к нейрочатику DeepSeek, чтобы он проанализировал наши вишлисты и нашел оптимальный вариант — в своем посте Лиза описала весь процесс.

Что я понял о советах нейронки?
• Она не очень умеет в глубину: тот уровень «о чем книга», что предлагает китайский прорывной чатик, доступен мне по умолчанию просто из чтения названия, не то что аннотации.
• Советы нейронки похожи на уровень очень старательного начинающего блогера, которому пока не хватает знаний и начитанности, но он очень-очень хочет сойти за умного и, пожалуй, с некоторой натяжкой сходит.
• Умение структурировать данные даже при минимуме исходных у DeepSeek довольно прокачано, так скажем, лучше, чем у журналиста-стажера, так что тут какую-никакую пользу извлечь можно.
• Если подобный уровень анализа выдает нейронка и когда к ней обращаешься с психологическими запросами, то у меня вызывают гигантское недоумение те, кто реально говорит, что джипити успешно заменяет им психолога. Ну да ладно, не торопимся с выводами.

В общем, смотрите ниже, что получилось!

Вот где не ожидал я мыслей об автофикшене, так это на сцене сегодняшней конференции Psychologies во время паблик-тока с Юлией Меньшовой и Нигиной Абаевой. Разговор при этом был о любви, поиске отношений и всяких там красных флагах.

(Вообще, люблю, когда такое происходят: сходятся как-то воедино разные ниточки, разные линии размышлений, разные кусочки твоей жизни/идентичности.)

Так вот, Юлия Меньшова в ответ на мой тейк про поколенческие различия в подходе к романтическим отношениям сначала сказала «Ну вообще обобщать не окей», а потом сразу добавила: «Но вот на днях брала интервью у 24-летней актрисы, и заметила кардинальную разницу по сравнению с 35-40-летними: молодые куда более открыто говорят о себе и личном, в том числе не красящем их и травматичном». А Нигина добавила, что умение говорить о себе и своих чувствах — хороший признак того, что сфера отношений чуть-чуть, но меняется к лучшему (от нарциссической парадигмы). Уж точно это полезнее, чем держать жестокую оборону.

Я был в секунде от того, чтобы произнести слово «автофикшен», но решил просто запомнить себе это наблюдение — для какой-нибудь лекции или вот для канала.

За видео бэкстейдж спасибо Нигине :)

Много в апреле появляется рекомендательных списков книг, но самый лучший неожиданно составили не книжные критики, а питерские силовики. Свежее «Отечество» Буркхарда Билгера, две книги Оли Птицевой (но не те, о которых вы подумали), нобелевская лауреатка Анни Эрно, «Евротрэш» Кристиана Крахта, только что попавший в лонгист «Международного Букера» — в общем, хорошие книги, спешите купить.

Отличный список, лучше многих топ-листов к нонфику, надо брать! И много автофикшена, кстати, например, чудесная Мэгги Нельсон и ее «Красные части».

Обещанный список главных книг на нонфике по мнению редакции Psychologies.ru — в который попал и текст, ставший победителем великого проекта Егора Михайлова «пакет с пакетами».

Евгения Некрасова «Улица Холодова»
Автофикшн-роман, который Евгения Некрасова, автор «Калечины-малечины», писала несколько лет. Родившаяся в 1985 году, Евгения рассказывает о взрослении в 1990-е гг. и о том следе, который эта эпоха оставила на ее судьбе, через не самого очевидного, но персонально важного для нее героя: журналиста «Московского Комсомольца» Дмитрия Холодова, который был убит на рабочем месте в возрасте 27 лет и рос в том же подмосковном Климовске, что и Некрасова.

Лучший автофикшн — это всегда скорее не автопортрет, а портрет эпохи или вовсе текст вне времени, и «Улица Холодова», несмотря на евгения-некрасова-центричность, определенно из тех романов, что выходят на такие обобщения и делают это органично и точно.

Автор этого книжного обзора как-то размышлял на Psychologies.ru о том, как травматические события «из новостей» отразились на целом поколении, но тогда я писал только о большой трагедии в Беслане. Евгении Некрасовой удается ухватить, как трагедия одного человека повлияла и на другого, и на контекст, в котором мы живем по сей день.

Забежал по традиции на нонфик, поздоровался с кучей людей и порадовался книге «Психология достоинства» Александра Асмолова в топ-листе. Не то чтобы конкретно Асмолов вызывал у меня какой-то особенный восторг, просто тема достоинства — это что-то такое очень важное в современной культуре.

Недавно одни исследователи сформулировали, что для нашей эпохи характерна культура жертвы — против культуры чести и культуры достоинства на разных предыдущих этапах. Люди стали крайне чувствительными к неуважению, ранимы к оскорблениям, шеймингу и всевозможным ущемлениях — столь же чувствительны, как представители культуры чести, только вот на дуэль вызывать не готовы и используют методы мести из арсенала культуры достоинства: засудить, наказать легально, удержать подальше от себя («отменить» или «добавить в чс»).

На Psychologies была классная статья на эту тему, спасибо Ирине за текст. По-моему, очень интересная мысль, с помощью которой можно что-то немножечко про нас самих понять.

Я составил и собственный топ-книг на нонфике, но не хочу нарушать правило «один пост — одна идея», так что поделюсь позже 😎

Немного поразмышлял в колонке для START о том, как менялись образы детей в кино и их сюжетная роль.

Если коротко: сначала дети были либо фоном, либо инструментом надавить на жалость, а потом взяли в руки сторителлинговые вожжи и затащили действие. Сегодня наличие ребёнка/подростка в фильме почти наверняка означает, что он и действие развивать будет, а не просто постоит в сторонке, пока родители ссорятся или, наоборот, спасают мир.

Очевидно, с этим моим тейком можно по-всякому спорить и находить разные контрпримеры, но пишу не для того — а чтобы порекомендовать классные фильмы:

• «Малыш»
• «Четыреста ударов»
• «Клуб „Завтрак“»
• «Солнце мое»

Ну и там много других, но «Солнце мое» — с особой нежностью!

Слушаю книгу Владислава Чубарова «Психология денег», и среди прочего автор затрагивает тему, которая у нас с коллегами обсуждается очень часто: зумеров и их подход к работе.

(Понимаю, что любые обобщения некорректны и возможны бесчисленные исключения, но тренд, о котором говорит Чубаров и с которым согласен я, и вправду есть!)

Резюме кандидатов, чей год рождения начинается с цифры «2», пишет психолог, часто предельно конкретны и содержат массу довольно личных подробностей, обёрнутых в фантик «И это тоже мое преимущество».

• «веду паблик о нишевом ромфанте на 1000 подписчиков» = «я креативна и умею работать с аудиторией»
• «я старший ребёнок из четверых» = «инициативен и легко организую небольшие команды»
• «заняла 10-е место по Тверской области в „Русском медвежонке“» = «обладаю высокой грамотностью и азартна»

А ещё, помимо этого, современные 20-летние прямо указывают пункты вроде «Не готова работать в сексистском коллективе» или «Если мы не совпадаем по политическим взглядам, вы как работодатель мне не подходите».

В этом есть немало дерзости, не всегда подкрепленной высокими хард-скиллами, но глобально и «Русские медвежата», и неготовность к сексизму — предельно разумные моменты для резюме. И тот факт, что зумеры всё чаще подчёркивают подобные моменты (в отличие от унылых-шаблонных резюме среднестатистических миллениалов), говорит прежде всего о том, что у людей чуть лучше с пониманием самих себя, своих потребностей, ценностей и границ. В конечном счете, если люди пребывают на работе по фану, а не с установкой «ну что делать, буду терпеть», выигрывают абсолютно все.

Я, например, больше 15 лет играю в ЧГК (= «могу быть командным игроком»), 7-кратный чемпион Волгограда (= «обладаю разносторонней эрудицией» и «стабилен в выборе команды» и «в моем родном городе в какой-то момент умерло ЧГК и не осталось конкурентов»), терпеть не могу дурацкие каламбуры в названиях команд и вопросах ЧГК (= «претендую на чувство меры и наличие вкуса»).

Кому-то покажется, что зумерские резюме с их «а ещё я была вожатой в лагере» пытаются компенсировать нехватку реального опыта и трушных карьерных достижений. Возможно. Но в таких резюме видно человека с его персональными потребностями и страстями, а не очередной коммуникабельный-стрессоустойчивый-проактивный винтик, который будет терпеть что угодно. Где-то, может, такие винтики и нужны, но надеюсь, всё реже.

«Работа террористов — проникать в наше бессознательное. Такой же всегда была и цель писателей, но террористы сделали шаг вперёд. Они — писатели нашей эпохи. Дон ДеЛилло сказал это за много лет до 11 сентября. Созданные ими картинки разнеслись по всему свету, колонизировали бессознательное каждого из нас. Измеримый эффект терактов, количество погибших и раненых, материальные разрушения не значат ничего. Важны картинки. Чем более символические картинки террористам удастся создать, тем успешнее их действия».

Это я продолжаю в год по чайной ложке читать шестой том «Моей борьбы» Карла Уве Кнаусгора, и в книге столько всего, что уже не понимаю: мне душно-занудно или это чистейший восторг. Вероятно, всё сразу!

Пятиминутка ненависти: мне категорически не нравятся «первоапрельские шутки» в медиа. Прям фу.

Журналистика переживает кризис доверия, фейки разлетаются за пару минут (даже коллеги в непосредственном моем окружении пару раз хоронили тех, кто не умер, и анонсировали то, что не случалось, а это всё очень опытные профи!), нейронки генерят что угодно на раз-два, все и так всех вечно в чем-то подозревают — но нет, ради дурацкой шутки журналисты решают еще глубже себя закопать.

Сколько-то лет назад все превозносили «экономику внимания», Netflix говорил, что главный его конкурент — это сон… Но сейчас, кажется, внимание у всех рассеяно безнадежно и мало что может по-настоящему его удержать. А вот «экономика доверия» как будто только актуальнее. Кому доверяют — у того и аудитория, лояльность, деньги. Того читают и смотрят.

Кстати, Елена Новоселова, с которой мы общались вчера, «купила» меня финальной главкой своей книги «Материнская власть».

Вся книга вообще представляет собой разбор кейсов, в которых отношения взрослых детей с матерями выстроены по-разному и с разной степенью функциональности. В финальной части психолог приводит и положительные примеры, когда сепарация случилась и отношения вполне равные-здоровые.

А в самом-самом конце, посреди благодарностей, Елена Новоселова советует два романа, в которых, по ее мнению, отлично разобраны сыновне- и дочерне-материнские отношения. И вот тут — респект — она ссылается на действительно крутые и неочевидные тексты:

• Петер Хандке «Нет желаний — нет счастья»
• Оксана Васякина «Рана»

Хотя, пожалуй, странно называть «неочевидными» романы лауреата Нобелевки по литературы и одной из главных и признанных писательниц-миллениалов. И все-таки я привык ждать куда более «каноничных» текстов в рекомендациях. Чуть ли не «Мать» Горького, кхм.

(Хандке продолжает меня преследовать! «Нет желаний — нет счастья» пока самый тронувший меня его текст.)

Оставлю это здесь.
Честно говоря, мы с Сашей приятно удивились, когда узнали, что Елена Новоселова согласилась прийти в наш подкаст «Человек Уязвимый».
Елена — медиастар в психологии. Она очень (!) публична и узнаваема. Я сама слушала и переслушивала ее эфира на радио «Серебряный дождь». Но, боже мой, боже мой … Ноль звездности, ноль пафоса, ноль желания поучить. Вау…

И да, это ролевая модель для меня: быть профи высокого уровня в психологии, так легко общаться с людьми и еще элегантно носить белые брюки в 66 лет 🔥

Эпизод с Еленой Новоселовой мы писали на тему зависти. И это будет очень - очень достойный выпуск по содержанию. Дождитесь. В мае.

Отдельное спасибо моему соведущему Саше Акулиничеву за кайфовое СО-ведение. И любимую студию Coworcast за атмосферу.
28.03.2025.

Надо признать: я тоже приятно удивился, когда Елена Новоселова согласилась прийти, и очень рад, что в итоге беседа получилась отличной. Бывает так, что вот сразу чувствуешь: будет удачно!

Как-то я вёл паблик-ток с Ксенией Собчак, и меня все спрашивали: «Ну как оно? Сложно?» — нет, в том-то и дело, что когда ты общаешься с профессиональным спикером, ты можешь выдохнуть по очень и очень многим поводам, зная, что крутой собеседник работает на общий результат и трудные моменты вырулит. Вот с Еленой Новоселовой та же история.

С незапамятных времён фиксирую все прочитанные книги на LiveLib (а ещё фильмы на Кинопоиске, а ещё музыку — автоматически — на Last.fm), причём на старте перенёс туда и свои читательские дневники со старших классов. Статистика читательской жизни, но за вычетом недочитанных книг (а они бы рассказали отдельную историю!).

Тупил, листал LiveLib, смотрел собственные оценки. За пять последних лет «10 из 10» я поставил всего десяти книгам:

• Эрнан Диаз «Доверие»
• Алексей Поляринов «Ночная смена»
• Катя Петровская «Кажется Эстер»
• Дэвид Гребер «Бредовая работа»
• Себастиан Хафнер «История одного немца»
• Карл Уве Кнаусгор «Моя борьба. Книга 3. Детство»
• Ференц Шанта «Пятая печать»
• Клаудиа Пиньейро «Элена знает»
• Эдриан Ньюи «Как построить машину»
• Мишель Фейбер «Прислушайся к музыке, к звукам, к себе»

Такая квинтэссенция меня: автофикшен, нацизм-Холокост, литкритика, музыка, «Формула-1», чуть-чуть такой слегка-умеренно-без-перегибов изощренной художки. Аж скучно, как я предсказуем 😅

Медиаповестка дико недолговечна, и это классно-иронично фиксирует канал «Забыто».

Квадроберы — забыты.
Лос-Анджелес — забыт.
Пророк — забыт.

Сегодня читаю лекцию, которую всю построю на примерах из «Переходного возраста»: этот сериал пока в оптимальной фазе между «еще не забыт теми, кто видел» и «еще может приманить новых зрителей». Такие лекции хороши вживую, но очень плохи под запись на камеру: нет ничего хуже, чем шутить позавчерашними мемами.

Второй эпизод нашего с Леной Помазан подкаста «Человек уязвимый» я начал с примера из «Аноры». Тема выпуска — сепарация, и фильм, непонятый многими зрителями в России, на самом деле в большой степени об этом. Переслушиваю перед выходом — и понимаю, что «Анора» в общем-то уже тоже забыта. Я не рассчитал во время записи: был конец декабря, и казалось, что уж до «Оскара» мы этот эпизод сведём и опубликуем. Но нет, не для того мы делаем подкаст со слоганом «Всё о нашем несовершенстве», чтобы всё точно рассчитать! 😂 Мне нравится: говори я на ту же тему сегодня, «Анору» бы уже не упоминал.

Гостья второго эпизода — Вероника Хлебова, экзистенциальный психолог, автор книг «Быть жертвой больше невыгодно» и «Сепарация. Как перестать зависеть от других людей». Очень живая получилась беседа, пролетела на одном дыхании — и почти без монтажных склеек в итоге.

Enjoy! Буду рад вашим отзывам и, конечно, подписке на подкаст на любой удобной для вас платформе 😎 Пока «Человек уязвимый» не забыт — расскажите друзьям!

Яндекс.Музыка | Apple Podcast

Полезное словечко появилось в английском сленге — брейнрот, то есть «гниение мозга». Это то, что мы чувствуем, когда посвящаем весь досуг тиктокам-рилсам и подключаемся к тысячам микроактивностей онлайн, а потом не можем сосредоточиться на чем-то более сложном: тексте длиннее 1000 знаков, разговоре глубже погоды-пробок-сериалов и т.д. Вместо мозга — уже не серые клеточки (в слове «клеточки» есть что-то твёрдое, кристаллическое), а бурая жижица, эдакий вторичный бульон, из которого никакая новая жизнь не произойдёт.

Все мы, наверное, это чувствуем хоть иногда. Я точно, регулярно.

Журналистка The Mirror Альма Мерфи — да, в таблоидах тоже бывают хорошие тексты — написала о том, как победила брейнрот. (Мы тут перевели.) Помогло ей простое советское чтение перед сном: спать стала крепче, концентрация вернулась, настроение улучшилось. Полностью согласен с Альмой: мне тоже помогает, особенно когда книга бумажная, пахнет, хрустит — ну вы знаете 🥹

Но вот в качестве примера того, что она читает сейчас ради победы над брейнротом, колумнистка называет «Кровавый меридиан» Кормака Маккарти. Вау. То есть написанная почти без знаков препинания история времён Дикого Запада о парнишке, который стремительно превратился в отъявленного мерзавца, и все вокруг тонет в кровище, песке, конском навозе и вообще гниет заживо — это лекарство от «гниения мозга»?

Не, ну так-то почему нет, не «Куриный бульон для души» же читать, добряки-оптимисты Бакман и Паасилинна быстро заканчиваются, а Флэгг когда там ещё одни «Жареные зеленые помидоры» напишет. Но совет от The Mirror прям ух какой радикальный, под брейнрот IV степени.

У моей бабушки всегда, сколько я ее помню, был один и тот же чайник, пузатый жестяной, с примятым боком. Лет двадцать назад она увезла его на дачу.

«Это мой любимый чайник, я купила его в ГДР в шестьдесят втором», — объяснила она недавно. И этот предмет, довольно нелепый и надоевший даже мне, вдруг обрел историю: оказывается, его перевозили из ГДР в Волгоград, а из Волгограда в Улан-Батор, а из Улан-Батора опять в Волгоград и затем уже в дачный поселок. Не каждый советский человек столько успевал повидать на своем веку.

Я вспомнил об этом чайнике-страннике, когда, гуляя по Улан-Удэ, заметил объявление «Автобус на Улан-Батор». О, а ведь это и правда совсем рядом, автобус Москва–Волгоград едет вдвое дольше! Интересно, в советское время тоже ходил такой автобус из Бурятии в Монголию?..

Предметы могут многое рассказать о владельцах и их семьях. Могут выступать связующим звеном между поколениями. Могут обрастать символикой с годами-десятилетиями. И, конечно, могут стать героями рассказов и книг: Жорж Перек («Вещи») и Милорад Павич («Ящик для письменных принадлежностей») вон вовсе создали романы-описи, в которых человечности больше, чем в иной психологической прозе.

Собственно, попробовать себя в роли Перека или Павича мы с Band и сайтом «Вокруг света» предлагаем всем желающим-пишущим. Опен-колл короткой прозы «История вещей» стартовал вчера и продлится до 30 марта: присылайте свои тексты (до 7000 знаков), а мы с главредом сайта выберем самые интересные!

Никогда я не был луддитом и не выступал против новых технологий, но вот наконец оскуфился пришли генеративные нейросети — и от ИИ-картинок меня уже просто мутит. В каждом втором медиа — безвкусные иллюстрации с глянцевыми дутыми ИИ-физиономиями. В соцсетях — состряпанные за минуту открытки в духе вотсап-шедевров с цветочками-свечками и надоевшие мемы «нейросеть представила, как…». Даже на автобусных остановках с баннеров на меня смотрят сгенерированные москвичи, призывающие жить долго, процветать и платить налоги.

Ладно, допустим, такова данность 2020-х гг., нам с этим жить — и ничего страшного. Но когда издательства, стремясь сэкономить 10 тысяч рублей, генерят обложки для книг, причем не для какого-то самиздата, а для реально топовых авторов — мне прям физически больно. Я ведь тот человек, который без конца повторяет: книги и журналы скоро станут продуктом элитного потребления и коллекционирования, чем-то вроде пластинок, и их цена будет оправдана качеством, штучностью, тактильностью. Но не с ИИ-обложкой же?..

В общем, на АСТ-Эксмо на прошлой неделе наехали, мол, чего ж вы свой гарантированный хит, новый том «Ведьмака», издаете со сгенерированной картинкой на обложке? Издательство возмутилось: камон, это рисовал настоящий художник, вот эскизы. Ок, ладно, тему можно закрыть, но тут в твиттере начался прекрасный флэшмоб: нарисуй обложку еще более упоротую, чем у «Перекрестка воронов» — и получилось намного, намного интереснее, чем любые мемы в стиле «нейросеть представила, как…». Ручной труд, штучный и с душой 😎

Авторы: АСТ-Эксмо, ArtemBizyaev, vitalyterletsky, blya_dinaa, j19suke, b0_crazy, mangoostov, evgenius123_, bozhedomka, SharkOffArt

Тут один популярный в медиасреде телеграм-канал наткнулся на описание книги Антона Секисова «Курорт», не прочитал, но на всякий случай сразу назвал «некоторой литературой» и собрал 800 реакций-какашек. Чем, видимо, лишил 800 человек простого удовольствия заглянуть в текст — и найти в нем что-то большее, чем «некоторая литература».

Роман о релоканте Мите, который зарабатывает на жизнь ведением аккаунта онлифанщицы Лизы Райской (читай: разбирает дикпики в личке и отвечает «ого, вот это да!») и скучает по оставшейся в Москве девушке Оле, — это не лучший текст не то что современной русской литературы, это не топ-3 даже у самого Секисова.

И все-таки это по-своему очаровательный текст, схвативший «ощущение момента». Автор фиксирует и пафосные речи одних людей, и ЧСВ других, и цинизм третьих, и растерянность вообще всех, кто в 2022-м релоцировался куда и как смог (а, впрочем, и тех, кто никуда не релоцировался). Фиксирует он это по-доброму, с большой (само)иронией, так что кое-где книга становится очень смешной — и ни капли не политизированной. Он балансирует на единственно верной для «больше, чем некоторой» литературы грани: «Автор, ты уж определись, за кого?» Да ни за кого. За жизнь и за людей.

Наверное, об этих событиях напишут еще и еще, и кому-то удастся ярче-эффектнее, с более крепким сюжетом, чем Секисову. Но чувство полнейшей дезориентации, почти абсурдной растерянности Антону удалось выразить чертовски хорошо — и не уверен, что подобное чувство можно выразить на серьезных щах. Такая вот первая текстовая ласточка «растерянного поколения».

А реакция популярного в медиасреде телеграм-канала энный раз напомнила мне, в чем фундаментальная слабость телеграма, твиттера и прочих «быстрых» площадок. Каждый, кто что-нибудь здесь пишет, рано или поздно утрачивает привычку останавливаться на 5 секунд, обдумывать сказанное и проверять самого себя на адекватность. Legacy media, как их с недавних пор пренебрежительно называет Илон Маск, тоже лажают, но вот эти 5 секунд перед нажатием в админке кнопки «Опубликовать» оставляют шанс спросить себя: «А если я не читал / не смотрел, имею ли я право осуждать?»

Хотя, стоит признать, что тот, кто поставил осуждающую какашку, может через сутки в другом месте встретить упоминание той же книги, не вспомнить о своей реакции и прочитать-полюбить. Ни какашки, ни сердца, ни большие пальцы особо ничего не значат, так что зря я про «800 человек, которые лишены удовольствия»: люди уже всё забыли! И это чуть-чуть обнадеживает.

В 2002-м в Волгограде трагически погиб 30-летний поэт Леонид Шевченко. Он шел под утро с концерта Вячеслава Бутусова, о котором должен был написать статью в газету, а когда «под утро» трансформировалось в «утро», его тело нашли с пробитым виском.

В 2012-м, к десятилетию гибели Шевченко, я написал пост в ЖЖ о нем — и на этот пост до сих пор ссылается Википедия. Тогда же мне пришла в голову идея написать большую статью о поэте, который по масштабу дарования кажется мне сопоставимым с Борисом Рыжим. Я договорился с главредом местного толстого журнала «Отчий край» о статье «в течение месяца» и начал собирать материал.

Я поговорил с кучей знакомых Шевченко, с его друзьями, поклонниками, начальством, коллегами и даже — это было настоящей журналистской удачей! — с матерью, которая прежде никогда смерть сына не комментировала. Я собрал тонну материала: диктофонных записей, сканов, видео из девяностых и чего только не. Статья должна была получиться офигенной.

Три месяца я общался с людьми, пару месяцев прокрастинировал, а потом по иронии судьбы вышел на работу в офис, который располагался в ста метрах от места гибели Леонида Шевченко, на улице Канунникова, названной в честь сталинградского журналиста, погибшего в годы войны. Благодаря всей собранной информации я знал даже конкретное место, где нашли тело поэта, и 5,5 лет ходил на работу мимо этой точки — чуть ли не каждый раз испытывая укол совести за то, что статья все еще не написана. Я был слишком мал, слишком слаб для этого текста — и не выдержал масштабной задачи.

Я думал поднять свои архивы к 20-летию убийства Шевченко, но весна 2022-го не располагала к творческому подъему, она была больше про сохранение собственных душевных сил. В общем, никакой статьи о Леониде Шевченко так и нет, бесценные записи раскиданы по разным жестким дискам и не систематизированы — зато чувство стыда никуда не делось.

Об этом стыде я впервые рассказал публично в выпуске подкаста «Человек уязвимый» с Ильей Латыповым. Так что для меня эта запись — особенная, какой-то большой и сложный шаг. Буду рад, если вы послушаете подкаст, поставите ему лайк и поделитесь со мной мнением! А еще — конечно, почитаете стихи Леонида.

Яндекс.Музыка | Apple Podcast

Ещё одна книга, которую я любил заочно, но никогда не читал: «Татарская пустыня» Дино Буццати. Идеальный текст для меня, некогда прочитавшего Кафку от и до, приходившего в восторг от «Уловки-22» и до сих любящего всякий абсурд-weird-fiction.

И чего я отказывал себе в удовольствии-то?

Младшего офицера Джованни Дрого, едва он окончил училище, отправляют служить в некую крепость Бастиани у черта на куличках, на краю какой-то пустыни, откуда вот-вот уже 20 лет как ожидается нападение варваров. В ожидании варваров (цитата из Кавафиса, ставшая заглавием романа нобелиата Кутзее, которому и Кавафис, и Буццати были милы) Дрого проводит сначала четыре месяца до медкомисссии, потом ещё некоторое время, потом ещё, ещё, ещё, варваров все нет, но скоро будут, ещё, аааа вот и жизнь позади, а вот и варвары наконец.

Офигенный текст, по-журналистски высушенный и даже немного голый. Хочешь — читай как роман-параболу, хочешь — как предчувствие или коллективное ощущение Второй Мировой войны (вышел в 1940-м), хочешь — как магический реализм раннего, но уже чуть более конкретного, чем у Фридо Лямпе, извода. Что делает роман ценным для меня? Конечно, своя вселенная (с этим полный порядок) и, конечно, многогранный образ, который не забудешь спустя годы (проверю).

Хотя поскольку я любил эту книгу уже дюжину лет, едва узнав о ней из «Чёрного лебедя» Нассима Талеба, можно зачесть мне и этот стаж. Образ крепости Бастиани — незабываем.

Тут Яна Верзун, автор романов «Зависимые» и «Музыка в пустом доме» и статьи о сексе на Руси, иронично написала «поздравляю с праздником всех женщин, кроме тех, кто читает только книги, написанные мужчинами».

Даже я в последние годы стараюсь соблюдать хоть какой-то баланс и читать побольше книг, написанных женщинами (что не всегда просто с классикой, но намного легче с современными текстами — и это добрый знак).

Любой топ — дело неблагодарное, тем более топ «за всё время». Поэтому вот топ-7 книг от авторов-женщин, которые я прочитал за последний год. (Российских не оцениваю, чтобы избежать конфликта интересов.)

7. Патти Смит «Год обезьяны»
6. Эми Липтрот «Выгон»
5. Ольга Токарчук «Правек и другие времена»
4. Жаклин Арпман «Я, никогда не знавшая мужчин»
3. Элизабет Гилберт «Большое волшебство»
2. Лорри Мур «Запертая лестница»
1. Туве Янссон «Шляпа волшебника»

Да-да, я перечитываю Туве регулярно, причем мы с Катей иногда перечитываем ее друг другу в слух. Так что до Туве не дотянуться никому, простите, дорогая Лорри.

С праздником всех! Женщины-писательницы — офигенные!

У всех нас есть свои comfort videos и comfort books. Типа что-то, что мы смотрим и читаем, когда на большее ресурса не хватает и надо отвлекаться да силы восстанавливать.

И если мои comfort videos — это бесконечные обзоры старых сезонов «Формулы-1», которые я едва ли кому стану рекомендовать (но если вдруг! вам это важно: обзор сезона-1994 я смотрел нууу пять, наверное, раз), то с comfort books есть шанс оказаться для кого-нибудь полезным.

Ничто так не перезаряжает меня так, как классные книги о музыке. Обещаю однажды составить список наиболее запавших в душу, а пока — одна рекомендация: «Хождение по звукам», обе части, от Льва Ганкина.

То, с какой любовью журналист «Серебряного дождя» пересказывает мутный странноватый лор альбомов группы Magma, придумавшей ради своих песен собственный язык, или иронизирует над Моррисси, надевающим вообще не нужный ему слуховой аппарат на выступление «в поддержку слабослышащих», выдаёт в Ганкине человека, влюблённого и в своё дело, и в жизнь. А главное — открытого к тому разнообразию, которое эта жизнь на самом деле нам предлагает. Нет никакого «плохого вкуса», есть только снобизм да нежелание открыться-отдаться новому, неизвестному, непонятному. Ну то есть нет, нет этого снобизма и нежелания — по крайней мере у Ганкина, у меня и, надеюсь, у читателей этого канала.

Ванлав.

В контексте скандала вокруг Оксимирона (который признан иноагентом, как мы узнали, вместе с окситоцином) вновь звучит дискуссия «Слушать ли музыку, написанную неприятным человеком?». У меня тут два соображения.

Первое — сугубо функциональное.

Культура добровольной отмены классно работает с кино: решил бойкотировать Романа Поланского, Вуди Аллена или всё, что спродюссировал Харви Вайнштейн, — окей, не смотришь их фильмы. Это сравнительно несложно. Но стоит признать: столь ярых борцов за справедливость, что они готовы отказаться от просмотра «Умницы Уилла Хантинга» и половины фильмографии Квентина Тарантино из-за непотребств Вайнштейна, днем с огнем не сыскать. Хотя продюсер с точки зрения появления фильма на свет означает не меньше, а то и больше, чем режиссер.

Культура добровольной отмены еще лучше работает с литературой: не читать Селина, Паунда и Гамсуна, потому что они фашисты, легче легкого, тем более что 99% публики не читали бы никого из них независимо от политических взглядов писателей. То же самое и с условными плагиатором Иличевским и потакательницей насилия Элис Манро: не читать сильно проще, чем читать.

С музыкой несколько иначе. Она сама тебя найдет: кто-то менее этически чуткий включит на вечеринке, или она заиграет в плейлисте торгового центра или крафтового кабака (да, даже Окси можно услышать в публичных пространствах в 2025 году). Что делать в этом случае? Пускаться в моральные дискуссии с людьми вокруг? Ругаться с менеджером и писать в жалобную книгу? Затыкать уши? Непонятно. А какой тогда смысл в бойкоте, который ты не соблюдаешь «по ситуации»? Это что-то из разряда «я свинину не ем, потому что запрещает религия, но раз уж друзья на шашлык позвали, то потерплю».

Второе — скорее, философское.

Отвечает ли автор за свои произведения после их обнародования, и отвечает ли произведение за то, что творит его автор? Вкладывает ли автор в текст какие-то «смыслы», или те рождаются каждый раз заново в голове слушающего/читающего/смотрящего? Может ли произведение отпетого мерзавца «повлиять» на меня, сделать меня мерзавцем, пусть поначалу и не совсем еще отпетым?

Не знаю, на эти вопросы у меня нет четких ответов, но из самих моих формулировок очевидно, что я склоняюсь к ответам «не отвечают; что бы автор ни ''вкладывал'', смыслы рождаются заново; не может». Поэтому каждую фигуру и каждое произведение я взвешиваю отдельно.

Наверное, если Поланский снимет фильм-апологию педофилии, я его смотреть не буду, но «Горькую луну» любить не перестану. Пожалуй, прекрасный роман «Голод» не страдает от того, что его автор поддержал нацизм, но я бы не стал зачитываться статьями позднего Гамсуна. Кажется, песни группы Noir Désir все такие же трогательные, пусть ее солист Бертран Канта и убил свою девушку, но Канта и не пытается вложить в свои песни ни смысл «я не виноват», ни смысл «убивайте своих девушек». Где-то есть та грань, за которой и я занимаюсь добровольной отменой, но чаще ограничиваюсь мыслью «блин, такой талант, а такой подонок».

Может, я тут и не прав.

*барабанная дробь*

Мне не раз говорили: «Записывай свой подкаст!» — и я кивал головой: «Надо, надо, давно хочу». Откладывал годами, как обычно.

Но прошлым летом ко мне с предложением, от которого нельзя отказаться, обратилась Лена Помазан, журналист, нарративный психолог и сооснователь Школы писательского мастерства Band: «Я планирую подкаст о психологии и ищу соведущего». Дальше Лена сказала свое фирменное: «Как тебе? Отзывается? Побудь с этим и вернись с ответом».

Короче, вы поняли: отозвалось, побыл, вернулся!

Сегодня на всех платформах вышел первый выпуск нашего подкаста «Человек уязвимый». Гость дебютной передачи — гештальт-терапевт Илья Латыпов, автор отличной книги «Один на один с жизнью».

В подкасте мы с Леной и нашими гостями, известными психологами, будем раскрывать с разных сторон тему слабости, уязвимости и всего, с этим связанного. Неофициальный слоган — «Всё о нашем несовершенстве»: его в заставке под джазовый аккомпанемент пропевает Мария Кресс.

Вообще, мне хочется, чтобы подкаст и оставался таким немного джазовым: да, мы готовим заранее вопросы для интервью (и какие-то из них даже заранее показываем спикерам, ха-ха), да, мы прикидываем, какие фильмы и книги стоит упомянуть в контексте беседы, но течение разговора — импровизированное, с ответвлениями и неловкими паузами.

Переслушивать запись, особенно когда она доступна всем — ужасно стыдно. Собственно, мы этого ожидали, а потому и посвятили пилот теме «Стыдно за свою слабость». Welcome, буду рад вашему фидбеку!

Яндекс.Музыка | Apple Podcast

Моя новая Римская империя — это смерть чудесного актера Джина Хэкмена вместе с женой Бэтси Аракаве и собакой.

Если кратко: их тела нашли в доме в Санта-Фе на этой неделе спустя почти 10 дней после смерти, без признаков насилия или отравления или суицида. Выглядит всё так, будто Джин, Бэтси и овчарка просто вдруг упали и умерли. И если в случае с 95-летним Хэкменом это не кажется чем-то поразительным, то что могло «убить» 63-летнюю Аракаву в ту же минуту, что и мужа? А нестарую немецкую овчарку?

Угарного газа в помещении и телах не обнаружили, равно как и других веществ, которые могли бы действовать подобным образом. Напоминает сюжет из фантастического фильма, где инопланетяне применяют ультразвуковое оружие, моментально «выключающее» всех homo sapiens на определенной площади.

Лучшие фильмы Джина Хэкмена с инопланетянами не связаны: это параноидальный «Разговор», слегка дурашливое роуд-муви «Пугало», бодрый экшен «Французский связной» и, конечно, «Семейка Тененбаум» Уэса Андерсона, фильм, которому присутствие Хэкмена добавляло и веса, и шарма.

За что я особенно ценю Джина Хэкмена — так это за то, что в какой-то момент (в 70 с хвостиком) он нашел в себе силы сказать «хватит», уйти из актерства и сосредоточиться на писательстве. Возможно, писатель он хуже, чем актер, но разве мы обязаны заниматься только тем, что получается круто? Что, если «крутое» утомило за десятилетия, а душа лежит к тому, в чем мы посредственность? Уверен, старик Джин прожил классные 20 последних лет — пусть уже и без премий или особого признания.

Библиография Джина Хэкмена (ничего не переведено на русский, да и в русскоязычной Википедии не упомянуто):

• 1999 — приключенческий роман о моряках Wake of the Perdido Star
• 2004 — детектив на основе реальной истории времен «Великой депрессии» Justice for None
• 2008 — приключенческий роман о побеге из тюрьмы в Гражданскую войну в США Escape from Andersonville
• 2011 — вестерн на тему мести Payback at Morning Peak
• 2014 — полицейский триллер Pursuit

Как же круто!

У Queen на последнем альбоме, в записи которого принимал участие Фредди Меркьюри, была песня Delilah — ее иногда принимают за какое-то чрезвычайно странное признание в любви («Ты делаешь меня счастливым, … когда писаешь на мой чиппендейловский гарнитур»), хотя на самом деле она просто посвящена кошке. Певец, умиравший от СПИДа, находил радость разве что в общении с котами — и Дилайлу любил больше всех. Так что, да, признание в любви.

На фото не Дилайла, конечно, и стул далеко не чиппендейловский. На фото мой кот Томас in his prime, который прожил 22 года и, кажется, умер сегодня счастливым. Две трети моей жизни, черт возьми! Я много раз шутил на работе, что к нам уже идут сотрудники младше моего кота — и где-то в глубине души этот водораздел по 2003-му я так и буду проводить.

Немецкий писатель Фридо Лямпе — ровесник Набокова, Борхеса и Хемингуэя, который, судя по его роману «На краю ночи», вполне мог бы снискать близкую к ним славу. «Мне никогда не везло с моими книгами», — горько заключил он, когда в 1944 году воздушный налет уничтожил весь тираж нового сборника его рассказов, а равно и всю его личную библиотеку. Да и вообще, везунчиком Лямпе не назовешь.

Родился Фридо в Бремене, однако добрых три года, с пяти до восьми, провел вдали от родных, в клинике по лечению костного туберкулеза. Вылечиться толком не удалось: мальчик остался хромым на левую ногу, что уберегло его от участия в двух мировых войнах — и вынудило часами просиживать дома за книгами. Гофман, Рильке, Сервантес, Достоевский, По — лишь немногие из его любимцев, чьи произведения Фридо фанатично коллекционировал всю жизнь, тратя на книги большую часть своих скромных доходов.

Дебютный роман «На краю ночи» вышел в свет в Берлине в октябре 1933 года. По иронии судьбы, на титульном листе стояла дата «1934», как и в наше время любят делать издатели под конец года, но в 1934-м книгу было уже не найти: тираж уничтожили, а произведение включили в список «опасных и нежелательных».

Действие «На краю ночи» разворачивается в течение одного сентябрьского вечера в прибрежном городке. Здесь нет ни главного героя, ни сюжета: читатель, переходя из кадра в кадр, словно бы смотрит фильм советской монтажной школы или, совсем анахронизм, «Магнолию» Пола Томаса Андерсона. «Дать читателю пережить несколько вечерних часов, от восьми до полуночи, в окрестностях большого порта; я пишу и вспоминаю квартал Бремена, где прошла моя юность», — цитирует Патрик Модиано одно из писем Фридо Лямпе.

Отец-циркач эксплуатирует своего мальчишку, и от сбегает; двое праздно шатающихся парней спонтанно идут смотреть боксерский поединок, который заканчивается скандалом; женщина стоит у смертного одра своего мужа и слышит, как за стенкой играют на флейте; гудит пароход, бегают крысы, таможенный инспектор привычно покупает братвюрст у уличного торговца. За что такую книгу запрещать? «Все лишь за то, что книга была прекрасна и пронизана печалью», — приходит к выводу Модиано. Но Модиано, когда работал над «Дорой Брюдер», читал перевод купированной версии.

Полная немецкая версия вышла только в 1999-м, к столетию Фридо Лямпе, и причина запрета стала наконец очевидной: в романе есть краткая сцена с намеком на однополую любовь и другая сцена с намеком на межрасовый секс. Автор-гомосексуал выпустил текст с такими эпизодами в разгар книжных пожаров Третьего рейха, а когда тираж был изъят, остался жить в Берлине и работать в том же издательстве. Кажется, на этом всё везение Лямпе и закончилось.

Годы войны Фридо провел в нищете на окраине Берлина, перебиваясь редкими редакторскими заказами и вымучивая свой сборник рассказов. Писатель перестал быть похожим на самого себя: недоедание и стрессы иссушили его. Так что когда в столицу Германии вошла Красная армия, и двое солдат потребовали у Фридо Лямпе документы, они сочли их подделкой: настолько этот 45-летний мужчина не был похож на собственное фото. Лямпе застрелили 2 мая 1945-го.

Когда «На краю ночи» вышла на английском, ее позиционировали как ранний образец магического реализма, однако магии в этом реализме не больше, чем гомоэротизма: какая-то капля, которую нужно еще постараться высмотреть. Мне этот роман, помимо «Магнолии» или там «Короткого монтажа», напомнил эдакую экранизацию песни Amsterdam Жака Бреля, с ее дерзкими финальными строками: «…Они ссут, как я плачу /Над неверностью жен, /В старом порту Амстердам». Жестоко, неприглядно, но почему-то чертовски поэтично.

Моим знаниям не хватает системности. Наверное, потому, что типичный мой путь изучения чего-либо — такое «интеллектуальное фланёрство»: прыгаешь из книги в книгу, из фильма в фильм, цепляешься за случайные гиперссылки и останавливаешься на чем-то, про что вчера и слыхом не слыхивал. А «Илиаду», к примеру, так и бросил еще до списка кораблей.

Параллельно с просмотром «Ста лет одиночества» и затем «Дома духов» я читал «Дору Брюдер» Патрика Модиано: раз уж веду курс по автофикшену, надо продолжать читать что-то в этом жанре-методе, а не погружаться в дебри магического реализма.

Небольшой роман Модиано посвящен случайному газетному объявлению от 1941 года, за которое автогерой зацепился глазами в конце 1980-х гг.: «Разыскивается девушка, Дора Брюдер, 15 лет» — и тому, как рассказчик/Модиано долгих 8 лет пытается восстановить по крупицам судьбу девушки, с которой его не связывает вообще ничего.

Модиано обычно сравнивают с Прустом, но Пруст доставал из самых глубин забвения события, свидетелем которых все-таки был; Модиано же родился в 1945-м, но пишет преимущественно о годах немецкой оккупации и восстанавливает Париж, в котором сам не жил никогда. Ну и заодно находит параллели с тем Парижем, который знает, и сличает свою жизнь с жизнью трагического поколения своих родителей.

Книга замечательна как методологическое пособие: дотошность рассказчика/Модиано в поиске деталей о безвестной Доре Брюдер — на зависть тем, кто пишет кандидатские диссертации по истории. Разве что в научном тексте нельзя избрать ту фирменную интонацию, за которую я Модиано люблю и ценю: это такое «лирическое всепринятие», что ли, «тихое сопротивление забвению». От романа про оккупацию, утраты и Холокост почему-то становится тепло.

В «Доре Брюдер», как и положено автофикциональным текстам, немало отступлений, второстепенных тропок, куда автор ступает на минуту, оглядывается — и возвращается на основную дорогу. Одна из таких побочных линий — страницы о немецком писателе Фридо Лямпе, который появляется в сюжете лишь потому, что родился в один год с отцом Доры Брюдер.

Ну и что? В отличие от Модиано, ненужную тропку лишь наметившему, я в этот момент, на 98-й странице, приостановился в чтении «Доры» — и бросился читать Фридо Лямпе. О котором расскажу отдельно в другом посте. Продолжение следует.

Исполнилось 100 лет журналу The New Yorker. Для меня это очень важное медиа — планка, к которой стоит тянуться.

В универе я писал научную работу о журнале «Русская жизнь», единственном случае в истории отечественной журналистики, когда «русский “Нью-Йоркер”» почти-почти получился. Пусть и всего на два года.

Тогда я скачал с торрентов архив всех номеров «Нью-Йоркера» за 80 лет существования, прочитал не один десяток статей за самые разные годы и, конечно, влюбился. Это сейчас та же «Хиросима» Джона Херси вышла отдельной книгой, а в 2007-м я читал его потрясающий репортаж с экрана, в ужасно неудобном формате — и мечтал, что обязательно буду покупать «Нью-Йоркер», когда вырасту.

Когда вырос, окончил универ и стал ездить в Москву по делам и концертам, я действительно покупал журнал: номера 2-месячной давности продавались в переходе на Тверской, около книжного «Москва», за 180–200 рублей. Потом появились еще и в Питере, в «Порядке слов», заметно дороже, но всё же. В разгар хипстерской эпохи возникла небольшая мода на «Нью-Йоркер»: журнал лежал даже в самом первом волгоградском барбер-шопе(!).

Однажды я даже купил один старый номер «Нью-Йоркера» на ebay — в те времена, когда в России работал PayPal. Хотел найти какой-нибудь номерок с рассказами Селинджера или там Евгенидиса, но стоили они заоблачно даже по меркам доллара по 35 рублей.

И вот это меня, на самом деле, радует: самые ценные номера — именно те, в которых выходили художественные тексты известных авторов (хотя в момент публикации они далеко не всегда были известными). И раздел Fiction в журнале — про то, чтобы оставить издание в вечности, а не просто срубить трафика/продать тираж здесь и сейчас. Иногда бывают, впрочем, исключения вроде «Кошатника» Кристен Рупеньян, который принес The New Yorker несколько миллионов(!) читателей.

Итого: я всё еще надеюсь собирать «Нью-Йоркер», когда вырасту. Пока получается так себе, хотя вот обложка, которой я оформил этот пост, висит у нас дома в качестве постера 😎 Как ни странно, «Кошатник» вышел в другом номере!

Моя слабость в кино и литературе — это всевозможные истории о первой неловкой любви. Чем более неловкой, тем в целом лучше. Вероятно, именно эта слабость когда-то привела меня в «КомпасГид»: там таких историй публиковалось предсказуемо много.

Среди фильмов о первой любви одним из моих любимых стал «Лето 42-го» — «лето» в названии уже само по себе обещает многое. Как-то особенно часто первая любовь происходит в какое-то особенное лето, а равно и величайшие coming-of-age произведения связаны именно с этим сезоном: «Вино из одуванчиков», «Сто дней после детства», «Гравити Фолз».

Этот фильм иногда называют «американской „Дикой собакой динго“», намекая на сходство с советской классикой — тематическое, атмосферное и кое-где даже сюжетное. Гораздо чаще эту историю взросления сравнивают с «Выпускником», в котором юный персонаж Дастина Хоффмана поддается чарам годящейся ему в матери миссис Робинсон (Энн Бэнкрофт). Но обе параллели все-таки не раскрывают то главное, ради чего «Лето 42-го» стоит посмотреть: любовь, особенно первая, всегда представляет собой комплекс чувств. И в этот комплекс могут входить любопытство, сочувствие, даже зависть — и это нормально.

А сюжет простой, но даже в своей простоте трогательный и многообещающий: трое 15-летних мальчишек проводят лето 1942 года на морском берегу в Новой Англии. И пока двое из них «подкатывают» к местным девчонкам-сверстницам, третий, Херми (Гэри Граймс) влюбляется в 22-летнюю Дороти (Дженнифер О'Нил), которая ждет возвращения мужа с фронта. Херми понимает, что вместе с летом закончатся и эти отношения, но вместе с тем он запомнит их на всю жизнь — а затем напишет об этом лете книгу. А по книге снимет фильм сам Роберт Маллиган, режиссер «Убить пересмешника» и «Человека на Луне».

Собрали с редакцией 10 фильмов про любовь, которые заслуживают просмотра. Тут всё, что полагается коллективной подборке: и здоровые отношения, и превращения в животных, и кровища-кровища.

Когда-то это был «канал по инвайтам» для узкого круга друзей, но за 7 лет концепция поменялась — и назрел пост-знакомство.

Меня зовут Александр Акулиничев, я журналист, главред, медиаменеджер, преподаватель и слегка писатель.

В этом канале я пишу о книгах, кино, музыке и поп-культуре в целом, иногда про медиа и всегда — про себя. Именно поэтому в заглавии канала три глагола в первом лице: тут собрана эдакая автофикциональная критика. Эдвард Хоппер на аватарке просто потому, что мне ужасно нравятся его картины.

Главредствую в Psychologies.ru, иногда пишу небольшие колонки, книжные и киноподборки с рецензиями. Всё собрано тут.

Про путешествия, биографии известных людей и всякую дичь вроде Олимпийского марафона 1904 года пишу для «Вокруг света».

Про книги писал в блог Storytel/Storyport, спасибо ребятам, что пока хранят.

Преподаю в Школе литературного мастерства Band. У меня есть совместный курс с писательницей Мариной Кочан «Автофишкн», а еще я гест-стар на курсе Стаси Соколовой «Как писать нон-фикшн».

В свободное время пишу рассказы и повести, вот что опубликовано:

📌 «Осьминог» — автофикшен о подводной Одиссее и поросенке Уилбуре;
�� «Ж.А.Г.» — магический реализм о поиске вдохновения на заброшенном кладбище в степи;
📌 «Гонзо-Пушкин» — ритмизованная зарисовка об одних сутках из жизни начинающего журналиста.

В 2024 году мой сборник рассказов вошел в лонг-лист премии «Лицей», и это было радостно, но пока без публикации. Всё впереди 😎

Наконец-то на русском переиздали рассказы Раймонда Карвера. Человеком он был, судя по всему, так себе (пил, абьюзил первую жену, исчезал с радаров для всех на долгие месяцы; справедливости ради, потом записался в АА, справился с зависимостью и даже побыл в сравнительно здоровых отношениях), но талантом обладал бешеным: каждый рассказ царапает душу, иногда соскребая заметный такой кусок.

При этом информации в тексте — минимум, меньше, чем даёт о своих героях Селинджер. Фотограф с крюками вместо рук стучится в двери одинокому мужчине и предлагает сделать снимок на фоне дома, и хозяин соглашается — таков сюжет рассказа «Видоискатель». А в диалогах и немногочисленных деталях — истории на роман. Например, когда фотограф говорит: «Ну да, у меня тоже были дети, как у вас» — и поднимает крюки вверх, типа, вот, последствие. Что? Почему? О чем он не рассказывает? А где дети домовладельца, а жена? Всё — в подтексте, и чистейшая читательская радость этот подтекст считать.

И так каждый раз, каждый, сука, раз.

Лишь однажды до этого со мной случалось такое, что я дочитывал чей-то рассказ до точки, останавливался на пять минут, обдумывал — и тут же начинал перечитывать. Это были «Дублинцы», но Джойс по сравнению с Карвером ужасно многословен, прямолинеен, но при этом сложен. Карвер — не сложен вовсе: награждает читателя за мельчайшее интеллектуальное усилие.

За группой ABBA в России закрепилось реноме светлого и почти всегда веселого диско-коллектива, но на самом деле то, что мы принимаем за свет и веселье — это встроенный в звук где-то на уровне аранжировок генератор ностальгии. Слушаешь Dancing Queen или там Happy New Year — и вспоминаешь с улыбкой старые добрые времена, иногда часто даже те, в которые сам и не жил вовсе.

Но вообще-то многие тексты ABBA — грустные, тревожные и уж как минимум неоднозначные.

К примеру, монотонная баллада The Day Before You Came: в ней лирическая героиня рассказывает, с высокой, даже почти душной степенью детализации, как она прожила день до встречи с неназванным («You») возлюбленным. Вышла из дома в восемь, села в метро, почитала газету, села за стол в 9:15, разобрала почту, вычитала документы в ожидании подписания, сходила на обед, пошел дождь, вернулась к бумагам — и это только первый куплет 6-минутного трека, прямо-таки «Горизонтальное положение» Дмитрия Данилова какое-то.

Изучающим английский будет интересно, что героиня везде использует модальный глагол must: I must have left my house at eight because I always do, явно не сомневаясь в рутинности и даже некоторой предначертанности происходящего. Было рутинно-привычно, никаких вариаций, а потом настал День, Когда Ты Появился.

Мне, правда, эта предначертанность напоминает скорее выражение из современного американского сленга: «10 сентября» там иногда называют «последний нормальный день». В тексте песни, на самом-то деле, ничто не указывает на наступившее счастье: You вполне мог оказаться абьюзером и мудаком, а вся песня — воспоминанием о понятной, простой жизни, которую уже не вернуть. И у меня есть пруф.

В третьем куплете, про вечер, героиня смотрит сериал «Даллас», в котором она и так видела все эпизоды, и читает книжку. Да не какую-нибудь, а «последнюю от Мэрилин Френч». Песня вышла в октябре 1982-го, и последней книгой Мэрилин Френч на тот момент было исследование на тему «мужчин, женщин, любви и власти в западной культуре» под названием «Shakespeare's Division of Experience». Вау! Но что-то я подозреваю, что скорее речь идет о другой книге Френч: ее главном романе «Комната женщин».

Это один из ключевых для американской поп-культуры феминистских текстов 1970-х: названием отсылает к «Своей комнате» Вирджинии Вулф, содержательно же представляет собой слегка автофикциональную историю о девушке Мире, которая бросила учебу ради Норма, будущего мужа, и стала домохозяйкой-женой-матерью, такой прям идеал не Cosmopolitan даже, а Reader’s Digest. При этом Мира интеллектуально превосходит Норма, чья карьера, чье удобство и чье эго стали ограничителями для Мириной самореализации. Легко вижу подобный текст в современном русскоязычном контексте — и даже странно, что на русском он не выходил никогда.

В общем, прикольно иногда вслушаться в ABBA. Пока писал этот пост, The Day Before You Came проиграла у меня трижды по кругу, и что-то мне уже совсем не весело.

Я дурею от этой прикормки: нонфикшен, в котором переплетаются история искусств, науки, войн, быта — и выстраивается цельная картина сложноустроенного мира, которая, конечно, ни разу этот мир не объясняет.

«Всё страньше и страньше» Джона Хиггса — из таких. Проследить влияние теории относительности на «Улисса», самопровозглашенного императора Америки Нортона I на повседневность людей в XX веке, дюшановского «Фонтана» на использование идиотских мемов в качестве триггерной фразы в начале поста в телеграм-канале «Вижу, слышу, пишу» — это правда круто, это прям заряжает верой во взаимосвязь всего и вся на свете.

«Обо всем и ни о чем», — оценил книгу кто-то из читателей в одном там сервисе, поставив опущенный вниз большой палец. А я готов этому «обо всем и ни о чем» хоть эмодзи с глазками-сердечками ставить, хотя бы за ощущение выхода из плоскости моего мышления.

Обо всем и ни о чем, ура! 😍

На днях исполнилось 30 лет фильму Ричарда Линклейтера «Перед рассветом». Сама по себе эта картина с молодыми-красивыми Итаном Хоуком и Жюли Дельпи — романтическая комедия с капелькой мелодрамы. Крутая, да, но «одна из». А в контексте двух сиквелов 2004 и 2013 годов — нечто намного большее. Я бы сказал, Линклейтер исследует движения тектонических плит судьбы.

Случайная встреча героев «Перед рассветом», американца и француженки, в поезде до Вены, одни неполные-незабываемые сутки в австрийской столице, а потом — расставание на 10 лет. Режиссёр умышленно ждал все эти годы, ждал, пока актеры изменятся и пока мир вокруг изменится — чтобы снять естественное и логичное продолжение, правдивую и потрясающую вторую встречу. И ещё раз ещё через 10 лет.

Итог — история любви, в которой главное не любовь вовсе, а то, какие мелочи порой на самом деле определяют ход нашей жизни (и дальше: жизни наших детей, но это уже третья часть). Одно не сказанное «вы говорите по-английски», одно не отправленное письмо (например, в издательство, в случае с персонажем Итана Хоука) — и не будет ничего. Будет что-то иное, но целый мир окажется нерожденным.

Ни секунды не сомневаюсь, что Линклейтер смотрел фильмы Кшиштофа Кесьлевского: «Декалог», «Двойную жизнь Вероники», возможно, «Случай». Либо же два мастера мыслят одинаково и восхищаются одним и тем же: как переплетаются жизни, как каждый момент определяет все, что будет дальше, и как же это поразительно — настолько поразительно, что Кесьлевский в этом изумлении-умилении перед миром буквально религиозен. Линклейтер — как будто нет, но в его наслаждении течением времени и изменениями есть какое-то глубинное принятие вещей в духе дзена.

Ещё более уверен я в том, что Линклейтер, берясь за «Перед рассветом», смотрел «Короткий монтаж» Роберта Олтмена. Тот взял несколько рассказов Раймонда Карвера и соединил в одну историю, в одной локации: герои Олтмена-Карвера живут в одном районе Лос-Анджелеса, живут очень по-разному несчастливо, и сами не понимают, как ощутимо и притом незаметно влияют друг на друга. Это влияние видят авторы и зрители: сначала на экране-странице, а потом и вокруг себя. Момент, когда ты понимаешь: не встреть я человека Икс тогда и при тех обстоятельствах, очень многое было бы по-другому, — это момент откровения. Кесьлевский счёл бы откровение это христианским, мне оно кажется скорее откровением первооткрывателя: эврика, яблоко по голове, e=mc2 за столом в патентном бюро.

Олтмен и Кесьлевский уже мертвы, а вот Линклейтер жив-здоров и снимает — причём чертовски амбициозно: в традициях «Отрочества» и «Before Trilogy» он взялся за проект, который будет сниматься 20 лет(!) по паре съемочных дней. В главной роли — Пол Мескал, и в целом все звучит так круто, что дожить до 2042-го ради просмотра кажется необходимым.

Когда я думаю о том, что на свете есть кино в духе «Перед рассветом», «Декалога» и «Короткого монтажа», я снова верю в человечество. И в искусство, конечно, хотя и осознаю — некоторые планки настолько высоки, что и пробовать страшно.

«Вещи, которые я не выбросил» Марцина Вихи — книга-опись, рассказывающая историю жизни автора, его семьи и всей Польши через предметы.

Автор-герой перебирает вещи, которые принадлежали его матери, вскоре после ее смерти. Вот картонная коробка с американским сахаром, с дарственной надписью: такие дарили в послевоенном 1946-м, и мать так никогда ее не открыла, берегла. Вот рекламный проспект про пылесос «Радуга», который наверняка бы сделал мать счастливее, но та его так и не купила. Вот бутылки от лимонада «Миранда», увидев которые, дед автора-героя сказал, что сидел в лагере Миранда-де-Эбро в Испании — но никак эту тему не развил.

Безделушки, пластинки, детские книжки, припрятанное «на всякий случай» непонятно что — в каждой семье есть такое, и нужно лишь небольшое интеллектуальное усилие, чтобы услышать, как вещи рассказывают историю, не рассказанную близкими, и даже где-то выводят мораль, а где-то — потешаются над нами. Марцин Виха это усилие совершил, и у него получился мудрый автофикшен-роман из разрозненных осколков. Без обвинений, без козыряния травмой, с какой-то теплой интонацией человека, влюблённого в жизнь. Тонкая книжка с большой душой.

Марцин Виха, писатель, дизайнер и художник, скончался вчера в возрасте 52 лет. Вещей, про которые он не написал, останется намного больше, чем вещей, которые он не выбросил.