— А спрашивать обязательно?
Олег елозит выбритой щекой по покрывалу перед тем, как наконец-то выпрямится и сесть.
— Точно не болит?
— Точно, Серый. В порядке...
Ни разу не привычно вот так... с трудом продирать глаза ближе к двенадцати.
— Сереж, тебе на работу не пора? — Олег спрашивает осторожно, тихо, будто пытается хотя-бы почву прощупать. Вчера Серый лёг спать абсолютно бескостный и заебаный, возникать не хотелось от слова совсем...
— Я взял отпуск, — коротко бросает он, глядя больше в телефон, потом садится на кровати, чувствуя на себе такой виноватый взгляд Волкова, — чего ты?...
Снова.
Разумовский легонько касается чужого загорелого лица.
— У тебя в холодильнике мышь повесилась.
Серёжа сдавленно смеётся. Нервно, как раненое животное. Вот, теперь приехал Олег, который не даст питаться одними дошиками с кофе и сидеть допоздна за ноутбуком.
— Я сам вешал, — Разумовский сползает немного назад, к потрепанной стенке с пыльными постерами Арии, позволяет Волкову удобнее устроится между собственных бёдер, — Могу заказать доставку, если так готовить тянет.
Олег хмурится почти обиженно, клюёт носом его куда-то в острую коленку. Серый уже тянется, опускает ладонь на чужие волосы. Знает, как Олег любит, как ему нравится.
У Сережи дрожат руки. Ладони опять неприятно взмокли, снова-снова-снова ноет в груди, пустота сейчас слишком ощутима.
Олег прижимается к нему ближе, роняет дрожащего Сережу обратно на кровать, обнимает ощутимо и крепко.
Разумовский знает, что вряд-ли дойдет до слез снова. Он выплакал уже свой максимум, наверное, уже давно. Последняя неделя выжала его до конца.
Серый не знает, почему Олег такой. Почему снова слушает его истерики, хотя сам изранен и уничтожен, казалось, хуже некуда. Это Сергей должен быть... таким, твёрдым, на которого можно положиться, а не Волков... сейчас должно быть именно так.
— Я здесь, Сереж, — Олег касается сухими губами костяшек пальцев. По спине пробегают мурашки, Сережа давит новый всхлип, — Я рядом, слышишь? — Целует в запястье, потом в уголок губ, потом куда-то, откуда должна была скатиться слеза. Олег почти не позволял себе такой нежности. Не привыкли они так, слишком открыто выражать свои чувства.
От этого щекотно, но по венам вместо страха и сырого холода моментально начинает течь мягкое тепло.
— Тебе все ещё страшно? — Олег смотрит на него, о боже, почему становится ещё и так хорошо?
Сергей сдавленно и согласно мычит, пытаясь зарыться в подушки, в жизни не вылезать, как же стыдно. Что он тут устроил, как маленький ребёнок, ещё и заставил Олега...
— Молчи, — Разумовский непонимающе пялится куда-то сквозь, Олег почти шепотом отвечает, — Не думай хотя-бы сейчас, хотя-бы немного...
Серый послушно закрывает глаза, будто боится, но так будет только хуже. Лишённый координации мозг точно не успокоится.
Серёжа снова вздрагивает, когда чувствует, что Волков медленно задирает футболку, гладит по впалому животу ладонью, от одного движения у него все вспыхивает. Разумовский чувствует горячее дыхание на собственное шее, ушной раковине.
— Сереж, Сереженька, можно я попробую? Тебе может стать лучше, просто расслабься, маленький, хорошо? Если не хочешь я не буду.
Серёжа тихо вхлипывает, кивает почти судорожно. Кровь приливает к лицу, окрасив в пунцовый от корней до ключиц, веснушки почти растворились.
Олег не трогает его пока, просто гладит. Вот, только сейчас уже задирает футболку повыше, когда подушечки пальцев касается с медленно сжимает сосок, ищ груди вырывается несдержанный стон.
Олег спрашивает ещё несколько раз, потом медленно стаскивает шорты, медленно гладит, потом по смазке толкается пальцами. Серёжа восхитительно скулит, до побеления костяшек сжимает подушку, так развязно подается навстречу.
Олега откровенно ведет от того, какой Сережа перед ним раскрытый и беззащитный. Его хватает совсем на чуть-чуть, вот он уже просит добавить пальцев и смазки, двигаться быстрее, ещё-ещё-ещё...
— Олеж, пожалуйста, Олеж, прошу, — Он открывает глаза, синие, восхитительно блестящие от слез.