Настежь окна и душу,
Ранний утренний блеск,
Улыбается, дышит
Пробужденный Франциск.

Знаю – уже простились
Семьдесят семь грехов,
Выбежал – причастился,
Арфы колоколов.

Умбрией обернулся,
Мглою линейной – мир,
Розовый развернулся
Новый ассизский Рим.

Мантией расстилаюсь,
Брошенной перед ним,
Под ноги попадаясь,
Я распеваю гимн.

Иван Елагин. «Ассизы» (1964).

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Опять серебряный апрель
Сияет нам улыбкой ясной,
Поет весенняя свирель
О Пасхе радостной и красной.

Скорей в веселые леса!
Ликуют горы, реки, веси;
Ручьи и птичьи голоса
Поют светло Христос Воскресе!

Свети, весна, и ветер вей,
Пылай, восток, светлее розы!
Засвищет в поле соловей
И шумно загрохочут грозы.

Как хмурая зима прошла,
Пройдут сомнения и беды;
И засияет нам, светла,
Заря нетленная победы!

Георгий Иванов. «Пасха 1916».

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Ночь из мертвых Воскресенья
И природы, и Христа.
Торжествуют все селенья,
Славословят все уста.

Звон Пасхальный колокольный
Льется в воздухе волнам;
Люд довольный, недовольный
В эту ночь спешит во храм.

Торжествующий звон красный
Радость на сердце родит,
И сомненья дух ужасный

На мгновенье отлетит.
Вдруг Божественность почуешь
И в природе, и в себе,
Веселишься и ликуешь…
И в довольстве, и в борьбе –
  Слава, Господи, Тебе.

Павел Кокорин. 1909 год.

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Восходит благовоние сырое
со дна долин, и в небе, над холмом,
на трех крестах во мгле белеют трое…
Там женщина, в унынии немом,
на среднюю, на черную вершину
глядит, глядит… Провидеть ей дано,
что в горький час ее земному сыну
всего живей воспомнилось одно…

Да, — с умиленьем сладостным и острым
(колени сжав, лицо склонив во мглу…),
он вспомнил домик в переулке пестром,
и голубей, и стружки на полу.

Владимир Набоков. На Голгофе (1921).

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Ты, кажется, искал здесь? Не ищи.
Гремит засов у входа неизменный.
Не стоит подбирать сюда ключи.
Не тут хранится этот клад забвенный.

Всего и блеску, что огонь в печи.
Соперничает с цепью драгоценной
цепь ходиков стенных. И, непременный,
горит фонарь под окнами в ночи.

Свет фонаря касается трубы.
И больше ничего здесь от судьбы
действительной, от времени, от века.
И если что предполагает клад,
то сам засов, не выдержавший взгляд
пришедшего с отмычкой человека.

Иосиф Бродский. «На титульном листе» (1962).

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Еще не раз вы вспомните меня
И весь мой мир волнующий и странный,
Нелепый мир из песен и огня,
Но меж других единый необманный.

Он мог стать вашим тоже и не стал,
Его вам было мало или много,
Должно быть, плохо я стихи писал
И вас неправедно просил у Бога.

Но каждый раз вы склонитесь без сил
И скажете: «Я вспоминать не смею.
Ведь мир иной меня обворожил
Простой и грубой прелестью своею».

Николай Гумилев. «Еще не раз вы вспомните меня» (1917).

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа,
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.

Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит —
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.

Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.

И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал.

Веленью божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспоривай глупца.

Александр Пушкин. 1836 год.

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Ужель в скитаниях по миpy
Вас не пронзит ни разу, вдруг,
Молниеносною рапирой -
Стальное слово "Петербург"?

Ужели Пушкин, Достоевский,
Дворцов застывший плац-парад,
Нева, Мильонная и Невский
Вам ничего не говорят?

А трон Российской Клеопатры
В своем саду?.. И супротив
"Александринскаго театра"
Непоколебленный массив?

Ужель неведомы вам даже:
Фасад Казанских колоннад?
Кариатиды Эрмитажа?
Взлетевший Петр, и "Летний Сад"?

Ужели вы не проезжали,
В немного странной вышине,
На старомодном "Империале"
По "Петербургской стороне"?

Ужель, из рюмок тонно-узких
Цедя зеленый Пипермент,
К ногам красавиц петербургских
Вы не бросали комплимент?

А непреклонно-раздраженный
Заводов Выборгских гудок?
А белый ужин у "Донона"?
А "Доминикский" пирожок?

А разноцветные цыгане
На "Черной речке", за мостом,
Когда в предутреннем тумане
Все кувыркается вверх дном;

Когда моторов вереница
Летит, дрожа, на "Острова",
Когда так сладостно кружится
От Редерера голова!..

Ужели вас рукою страстной
Не молодил на сотню лет,
На первомайской сходке - красный
Бурлящий Университет?

Ужель мечтательная Шура
Не оставляла у окна
Вам краткий адрес для амура:
"В. О. 7 л. д. 20-а?"

Ужели вы не любовались
На Сфинксов фивскую чету?
Ужели вы не целовались
На "Поцелуевом мосту"?

Ужели белой ночью в мае
Вы не бродили у Невы?
Я ничего не понимаю!
Мой Боже, как несчастны вы!..

Николай Агнивцев. «Вдали от тебя, Петербург» (1923).

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Не в треуголке на коне,
В дыму и грохоте сражений,
Воспоминаешься ты мне,
Веков земли последний гений.

Не средь пустынь, где вьется прах,
Не в Риме в царских одеяньях, —
Ты мил мне в пушкинских стихах
И в гейневских воспоминаньях.

Самуил Киссин. «Наполеону» (1910).

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Богоносец... Скорей чертоносец,
Зачумлённый блатною судьбой,
Гениальный беспутный уродец.
И вот всё же – ты мой, а я – твой.

Погляди, что ты сделал с собою
В мёртвой хватке за будущий рай,
Как покрыл планетарной тюрьмою
Свой бескрайний, безвыходный край.

О, святая, немая бездонность
Пустоты эмигрантского дня...
Я в тебе, ты – моя обречённость,
Ты во мне – обречённость твоя.

Кирилл Померанцев. 1985 год.

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Огневыми цветами осыпали
Этот памятник горестный Вы
Не склонившие в пыль головы
На Кубани, в Крыму и в Галлиполи.

Чашу горьких лишений до дна
Вы, живые, вы, гордые, выпили
И не бросили чаши... В Галлиполи
Засияла бессмертьем она.

Что для вечности временность гибели?
Пусть разбит Ваш последний очаг -
Крестоносного ордена стяг
Реет в сердце, как реял в Галлиполи.

Вспыхнет солнечно-черная даль
И вернетесь вы, где бы вы ни были,
Под знамена... И камни Галлиполи
Отнесете в Москву, как скрижаль.

Иван Савин. 1926 год.

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Опять на дорогах Италии:
порывисто дышит мотор.
Флоренция, Рим и так далее,
Неаполь, миланский Собор....

Блаженствует вечер каштановый,
над Лидо в полнеба закат, -
совсем, как в стихах у Иванова, -
сгорает и рвется назад.

Но мне ли теперь до Венеции,
до кружев ее базилик,
когда, оборвавшись с трапеции
в бессмыслицу, в старость, в тупик,

я вижу: в конце траектории,
на стыке дорог и орбит, -
огромное небо Истории
последним закатом горит.

Кирилл Померанцев. «На дорогах Италии» (1965).

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Ты не расслышала, а я не повторил.
Был Петербург, апрель, закатный час,
Сиянье, волны, каменные львы…
И ветерок с Невы
Договорил за нас.

Ты улыбалась. Ты не поняла,
Что будет с нами, что нас ждет.
Черемуха в твоих руках цвела…
Вот наша жизнь прошла,
А это не пройдет.

Георгий Иванов. 1955.

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Как я люблю в твоих глазах
Порывов девственных зарницы.
И дымку грусти, — и в слезах,
Дрожа, поникшие ресницы!

Томясь в темнице бытия,
В пределах низменных и тесных,
Душа небесная твоя
Во взорах светится небесных.

В сомненьях дни мои влача,
Забыв для временного вечность,
Я в них увидел — два луча,
Блеснувших в бесконечность.

Константин Льдов. 1895 год.

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

В начале марта

Под контрнаступлением весны
Позиции сдаёт февральский холод.
Как будто возвращаешься с войны
И видишь свой освобождённый город.

Вот Звёздный. Вот Садовое кольцо.
Вот переулок 3-й Лихачёвский.
Весенний ветер — как всегда, в лицо.
Знакомый шум дорог – родной, московский.

Войди во двор. Сними свой капюшон.
Достань ключи — ты помнишь эти двери.
Ты снова здесь. И ты опустошён,
Подсчитываешь зимние потери.

Всё больше чёрных дат в календаре.
Всё меньше остаётся тех, кто дорог.
А жизнь, по сути, просто знак тире.
С вокзала до конечной путь недолог.

Но время всё расставит по местам.
Пройдёт и эта грусть — и не иначе.
Ты начинаешь с чистого листа.
Налей вина и выпей за удачу.

Григорий Шерстнёв

#лм_поэзия

В этот день встревоженный сановник
К телефону часто подходил,
В этот день испуганно, неровно
Телефон к сановнику звонил.

В этот день, в его мятежном шуме,
Было много гнева и тоски,
В этот день маршировали к Думе
Первые восставшие полки!

В этот день машины броневые
Поползли по улицам пустым,
В этот день... одни городовые
С чердаков вступились за режим!

В этот день страна себя ломала,
Не взглянув на то, что впереди,
В этот день царица прижимала
Руки к холодеющей груди.

В этот день в посольствах шифровали
Первой сводки беглые кроки́,
В этот день отменно ликовали
Явные и тайные враги.

В этот день... Довольно, Бога ради!
Знаем, знаем, — надломилась ось:
В этот день в отпавшем Петрограде
Мощного героя не нашлось.

Этот день возник, кроваво вспенен,
Этим днём нача́лся русский гон, —
В этот день садился где-то Ленин
В свой запломбиро́ванный вагон.

Вопрошает совесть, как священник,
Обличает Мученика тень…
Неужели, Боже, нет прощенья
Нам за этот сумасшедший день?!

Арсений Несмелов.

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Откуда покорность эта,
Откуда эта любовь?
Расстрелянного поэта
Недавно брызнула кровь…

И снова сдвинула брови:
Певец над певцами, князь!
И, вспомнив о Гумилёве,
Я снова злобой зажглась.

Недавнюю эту рану
Рукой на груди зажму.
Кого обвинять я стану?
Кого «прощу и пойму»?

Тащить в подвал на расправу
Свою небесную весть,
Свою высокую славу,
Свою народную честь!..

И чья-то тупая морда
Направила свой наган
В него, идущего твёрдо,
Не сгорбившего свой стан.

За воина и поэта, —
Чей взор орлиный был горд, —
Расстрелять бы в ту ночь, до рассвета,
Сотню бездумных морд!

Марианна Колосова.

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Лишь беспринципный сын прогресса,
За Русь чье сердце не болит,
В Толстом не хочет видеть беса,
С которым Лев навеки слит.

Быть может «гений не осечка»,
Но где с толстовского пера
Антихристу с поклоном свечка,
Что всем давно признать пора.

И, чтя торжественным куплетом
Родимых образов творца,
Не в силах мы забыть при этом
Его кошмарного конца.

Он, против веры став открыто,
В кощунства лес попал густой
И у разбитого корыта
Поставил сам себя Толстой.

В его конце – большая драма!
Ведь он был благородный граф,
Но в жизни роль исполнил Хама,
Антихриста слугою став.

Вот почему в Христе писатель
Не обнаружил Божий лик
И стал святой Руси предатель,
Как самый первый большевик.

Пройдут года, вернет Бог счастье,
Сойдет с родной Руси позор,
Но за хулителя причастья
Не будет петь церковный хор.

«К пятидесятилетию кончины российского классика- творца шедевров «Война и Мир», «Анна Каренина» и рассказов «Свечка», «Трое нас» и других – графа Льва Николаевича Толстого».

Владимир Петрушевский. 1961 год.

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Не плачьте о мертвой России
Живая Россия встает,-
Ее не увидят слепые,
И жалкий ее не поймет.

О ней горевали иначе,
Была ли та горесть чиста?
Она возродится не в плаче,
Не в сладостной ласке кнута.

Не к морю пойдет за варягом,
Не к княжей броне припадет,-
По нивам, лесам и оврагам
Весенняя сила пройдет.

Не будет пропита в кружале,
Как прежде, святая душа
Под песни, что цепи слагали
На белых камнях Иртыша.

От Каспия к Мурману строго
Поднимется вешний народ,
Не скованный именем бога,
Не схваченный ложью тенет.

Умрет горевая Россия
Под камнем, седым горюном,
Где каркали вороны злые
О хищников пире ночном.

Мы радости снова добудем,
Как пчелы — меды по весне,
Поверим и солнцу, и людям,
И песням, рожденным в огне.

Николай Тихонов. «О России» (1918).

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Нет, я не буду знаменита.
Меня не увенчает слава.
Я — как на сан архимандрита
На это не имею права.

Ни Гумилев, ни злая пресса
Не назовут меня талантом.
Я — маленькая поэтесса
С огромным бантом.

Ирина Одоевцева. 1918 год.

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Нам расставаться долго надо:
Едва встречались мы с тобой.
(Так на граните Петрограда
Заря прощается с зарей.)

Глаза прозрачны без пощады,
Нет сил нарушить эту тишь…
Что расставанье вся отрада,
В том никого не убедишь.

Ну кто не скажет, что нам надо
Так страшно на земле любить.
И самой нежною наградой
Ты можешь сразу все убить.

Евгений Гессен. «Расставание».

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Ты был ли, гордый Рим, земли самовластитель,
Ты был ли, о свободный Рим?
К немым развалинам твоим
Подходит с грустию их чуждый навеститель.

За что утратил ты величье прежних дней?
За что, державный Рим, тебя забыли боги?
Град пышный, где твои чертоги?
Где сильные твои, о родина мужей?

Тебе ли изменил победы мощный гений?
Ты ль на распутий времен
Стоишь в позорище племен,
Как пышный саркофаг погибших поколений?

Кому еще грозишь с твоих семи холмов?
Судьбы ли всех держав ты грозный возвеститель?
Или, как призрак-обвинитель,
Печальный предстоишь очам твоих сынов?

Евгений Боратынский. 1821 год.

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Не для меня придёт весна,
Не для меня Буг разойдётся,
И сердце радостно забьётся
В восторге чувств не для меня!

Не для меня, красой цветя,
Алина встретит в поле лето;
Не слышать мне её привета,
Она вздохнёт — не для меня!

Не для меня реки струя
Брега родные омывает,
Плеск кротких волн других прельщает;
Она течёт — не для меня!

Не для меня луна, блестя,
Родную рощу осребряет;
И соловей, что май встречает,
Там будет петь — не для меня!

Не для меня, в саду растя,
Распустит роза цвет прелестный;
Погибнет труд мой безызвестный:
Цветок сорвут – не для меня!

Не для меня дни бытия
Текут алмазными струями,
И дева с чёрными очами
Живёт, увы! не для меня!

Не для меня весной родня
В кругу домашнем соберётся,
Христос воскрес! — из уст польётся
В день Пасхи там — не для меня!

Не для меня придёт весна!
Я поплыву к брегам абхазским,
Сражусь с народом закавказским…
Там пуля ждёт давно меня!

Офицер морской пехоты А. Молчанов. 1838 год.

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Нерасторопна черепаха-лира,
Едва-едва беспалая ползет,
Лежит себе на солнышке Эпира,
Тихонько грея золотой живот.
Ну, кто ее такую приласкает,
Кто спящую ее перевернет?
Она во сне Терпандра ожидает,
Сухих перстов предчувствуя налет.

Поит дубы холодная криница,
Простоволосая шумит трава,
На радость осам пахнет медуница.
О, где же вы, святые острова,
Где не едят надломленного хлеба,
Где только мед, вино и молоко,
Скрипучий труд не омрачает неба
И колесо вращается легко?

Осип Мандельштам. «Черепаха» (1919).

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Вы оделись вечером кисейно
И в саду стоите у бассейна,
Наблюдая, как лунеет мрамор
И проток дрожит на нем муаром.

Корабли оякорили бухты:
Привезли тропические фрукты,
Привезли узорчатые ткани,
Привезли мечты об океане.

А когда придет бразильский крейсер,
Лейтенант расскажет Вам про гейзер.
И сравнит… но это так интимно!..
Напевая нечто вроде гимна.

Он расскажет о лазори Ганга,
О проказах злых орангутанга,
О циничном африканском танце
И о вечном летуне — «Голландце».

Он покажет Вам альбом Камчатки,
Где еще культура не в зачатке,
Намекнет о нежной дружбе с гейшей,
Умолчав о близости дальнейшей…

За моря мечтой своей зареяв,
Распустив павлиньево свой веер,
Вы к нему прижметесь в теплой дрожи,
Полюбив его еще дороже…

Игорь Северянин. 1911.

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

«Не гоже человеку быть едину»,—
угрюмо изречение гласит.
Надену плащ и кепку зло надвину
и выйду. Мелкий дождик моросит.

Да, правду книга древняя сказала!..
По черным лужам ухожу во тьму —
на шум трамвая и на свет вокзала,
лишь только б не остаться одному.

Евгений Винокуров. 1958.

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

…И вот лежит на пышном пьедестале,
Меж красных звёзд, в сияющем гробу,
“Великий из великих” — Оська Сталин,
Всех цезарей превозойдя судьбу.

А перед ним в почётном карауле
Стоят народа меньшие “отцы”,
Те, что страну в бараний рог согнули, —
Ещё вожди, но тоже мертвецы.

Какие отвратительные рожи,
Кривые рты, нескладные тела:
Вот Молотов. Вот Берия, похожий
На вурдалака, ждущего кола…

В безмолвии у сталинского праха
Они дрожат. Они дрожат от страха,
Угрюмо пряча некрещёный лоб, —
И перед ними высится, как плаха,
Проклятого “вождя” — проклятый гроб.

Георгий Иванов. «На смерть Сталина» (1953).

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Я прошел от самого вокзала
До того знакомого окна,
Где меня когда-то ожидала
Школьница примерная одна.

И сегодня, как в былую пору,
Сквозь окошко льется ровный свет.
Только вот к дощатому забору
Чей-то прислонен велосипед.

Полоса медлительного света
Серебрит смородиновый лист.
Может, он хороший парень, этот
Неизвестный велосипедист.

На широкой улице, быть может,
Я его когда-нибудь встречал.
Но, наверно, он меня моложе:
Раньше я его не замечал.

И теперь, все это понимая,
Я в тени под кленами стою.
Спиц велосипедных не ломаю
И окошек девичьих не бью.

Что же тут особого такого?
Просто вспомню прежние года,
Покурю у клуба заводского,
Посижу тихонько у пруда.

А пойду на станцию обратно —
Обойду то место стороной:
Может, парню будет неприятно
Встретиться нечаянно со мной.

Константин Ваншенкин. 1951.

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

С берез, неслышен, невесом,
Слетает желтый лист.
Старинный вальс «Осенний сон»
Играет гармонист.

Вздыхают, жалуясь, басы,
И, словно в забытьи,
Сидят и слушают бойцы —
Товарищи мои.

Под этот вальс весенним днем
Ходили мы на круг,
Под этот вальс в краю родном
Любили мы подруг;

Под этот вальс ловили мы
Очей любимых свет,
Под этот вальс грустили мы,
Когда подруги нет.

И вот он снова прозвучал
В лесу прифронтовом,
И каждый слушал и молчал
О чем-то дорогом;

И каждый думал о своей,
Припомнив ту весну,
И каждый знал — дорога к ней
Ведет через войну…

Михаил Исаковский. «В прифронтовом лесу» (1942).

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Уже предчувствие весны
Сквозит повсюду,
И сердце снова видит сны
И верит чуду.

Все тоньше льды, снега рыхлей…
Какая нега!
О, солнце, солнце, — не жалей
Ни льда, ни снега!

Вонзай веселые лучи
В сердца и льдины,
Весна, — сапфиры размечи
И альмандины!

Пускай порою виснет мгла.
Томит ненастье —
Пасхальные колокола
Не лгут о счастье!

И птицы вешние не лгут —
О милом взоре…
Ручьи певучие бегут,
Пылают зори.

И сладок гул колоколов,
И сердцу снится…
Полна невиданных цветов
Весны кошница.

Георгий Иванов. «Весна».

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

В различных проявленьях бытия
Усматривал философ связь живую.
Так, например: я мыслю, значит, я,
По мнению Декарта, существую.

Тут логики несокрушимый вал,
Но верить ей не стану раболепно.
Я плохо мыслил, а существовал —
Осмелюсь утверждать — великолепно.

Как знать, на небе пятом иль седьмом,
А может быть, на небе двадцать третьем
Мы будем обладать иным умом
И логику совсем иную встретим.

И может быть, за этим звёздным рвом
Столкнёмся мы с совсем другим порядком,
И мозг, что был природы торжеством,
Слепой кишки окажется придатком.

Опять я убеждаюсь и опять,
Что жалок ум, что интеллект заносчив,
Что мир куда верней воспринимать
На глаз, на вкус, на нюх, на слух, на ощупь.

Иван Елагин. 1963.

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Ветер поземку стеллит,
Треплет трехцветный флаг, -
Глушит порыв метели
Топот и мерный шаг!

Это Бояр раскосый
Шел в ледяной поход!
Пели стальные осы,
Алый сочился мед…

Сам Генерал Корнилов
Родине обручил
Фронт, не имевший тыла,
Кроме своих могил…

Сквозь ледяные реки
Шли переправы вброд, -
Видимо в каждом веке
Свой сумасшедший год!

Только смертельный выстрел
Или в упор картечь
Право давали, быстро
Без приказания лечь…

Перешагнув, живые
Шли… соблюдая черед…
Только в одной России
Мог быть такой поход!

Князь Николай Кудашев. «Ледяной поход» (1948).

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Сумасшедший дом. Аккуратный парк.
Сумасшедшая русская: Жанна д'Арк.
Разрешили ей волосы стричь у плеч
И тяжелые двери свято беречь.

– Ах, – печально она говорит врачу, –
Я дофина увидеть скорей хочу.
О, поймите, я слушаю голоса
Каждый день по три, по четыре часа.

И со скукою врач отвечает ей:
– Был расстрелян в Сибири дофин Алексей,
А историю вашей дикой страны
Вы и здесь забывать никогда не должны.

Но однажды явившийся серафим
Показался царевичем ей сквозь грим.
Тут-то многое она поняла
(Поседела и от ворот отошла),

Что она – эмигрантка, а город – Париж
И что за нашей историей не уследишь.
Той же ночью спокойно она умерла,
И вошла в Ленинград, и дофина нашла.

И собор отыскала. Стоял Алексей,
Петроградской белой ночи бледней.
Ликовал почему-то советский народ
И уже собирался в какой-то поход.

Эмигрантская дева жива не жива
(Словно молния – в древо) и видит – Москва.
Петербург отступил, и уже Михаил,
Дрожь скрывая, стоит у бесчестных могил...

Анна Головина. «Был расстрелян в Сибири дофин Алексей» (1960-е).

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Я презираю хлеборезов,
Калек, ребёнков, стариков,
Зато люблю головорезов:
Танкистов, снайперов, стрелков,

Носителей смертей, убийцев...
С усмешкой злою на губе...
Раз подполковник Кровопийцев,
В окрестностях Курган-Тюбе,

Показывая ключ от "Града",
От зажигания его,
Сказал мне: "Вот он, ключ от Ада!"
И не добавил ничего...

Семь на семь страшные гектара,
(А может только три на три?)
Но столько Ада, столько жара,
Гектаров огненных внутри!

Я презираю хлебоедов!
Зато трагически просты,
Кто жжёт с утра, не пообедав,
Врагов, дороги и мосты...

Поскольку нео-гегельянец,
Поскольку я сверхчеловек,
Люблю я смерти пьяный танец,
На площадях и в устьях рек...

Талибы, или не талибы,
Война красива и проста...
А вы бы повернуть могли бы
Тот ключ с улыбкой на устах?..

Эдуард Лимонов

#лм_поэзия

Иду - и думаю о разном,
Плету на гроб себе венок,
И в этом мире безобразном
Благообразно одинок.

Но слышу вдруг: война, идея,
Последний бой, двадцатый век.
И вспоминаю, холодея,
Что я уже не человек,

А судорога идиота,
Природой созданная зря -
"Урра!" из пасти патриота,
"Долой!" из глотки бунтаря.

Георгий Иванов.

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

У всего есть предел: в том числе у печали.
Взгляд застревает в окне, точно лист — в ограде.
Можно налить воды. Позвенеть ключами.
Одиночество есть человек в квадрате.

Так дромадер нюхает, морщась, рельсы.
Пустота раздвигается, как портьера.
Да и что вообще есть пространство, если
не отсутствие в каждой точке тела?

Оттого-то Урания старше Клио.
Днем, и при свете слепых коптилок,
видишь: она ничего не скрыла,
и, глядя на глобус, глядишь в затылок.

Вон они, те леса, где полно черники,
реки, где ловят рукой белугу,
либо — город, в чьей телефонной книге
ты уже не числишься. Дальше, к югу,

то есть к юго-востоку, коричневеют горы,
бродят в осоке лошади-пржевали;
лица желтеют. А дальше — плывут линкоры,
и простор голубеет, как белье с кружевами.

Иосиф Бродский. «К Урании» (1981).

Страшись любви: она пройдет,
Она мечтой твой ум встревожит,
Тоска по ней тебя убьет,
Ничто воскреснуть не поможет.

Краса, любимая тобой,
Тебе отдаст, положим, руку…
Года мелькнут… летун седой
Укажет вечную разлуку…

И беден, жалок будешь ты,
Глядящий с кресел иль подушки
На безобразные черты
Твоей докучливой старушки,

Коль мысли о былых летах
В твой ум закрадутся порою
И вспомнишь, как на сих щеках
Играло жизнью молодою…

Без друга лучше жизнь влачить
И к смерти радостней клониться,
Чем два удара выносить
И сердцем о двоих крушиться!..

Михаил Лермонтов. «Опасение» (1830).

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

И стали все под стягом,
И молвят: «Как нам быть?
Давай пошлем к варягам:
Пускай придут княжить.

Ведь немцы тороваты,
Им ведом мрак и свет,
Земля ж у нас богата,
Порядка в ней лишь нет».

Посланцы скорым шагом
Отправились туда
И говорят варягам:
«Придите, господа!

Мы вам отсыплем злата,
Что киевских конфет;
Земля у нас богата,
Порядка в ней лишь нет».

Варягам стало жутко,
Но думают: «Что ж тут?
Попытка ведь не шутка —
Пойдем, коли зовут!»

И вот пришли три брата,
Варяги средних лет,
Глядят — земля богата,
Порядка ж вовсе нет.

Алексей Толстой. «История государства российского» (1868).

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Да будет так. Не мой же это дом!
Из тела никнущего жизнь Ты вынешь.
В смирении стою перед концом,
Но знаю, что Себя Ты не отнимешь,

Все это раньше быть могло,
Но медлил Ты, чтоб я и сердцем понял:
Отечество не Царское Село,
А благоденствие Твое в Сионе.

Кто псалмопевцу-грешнику ровня
В уменье петь и силе покаянья?
Но перед смертью есть и у меня
Свидетельство почетного избранья.

Николай Оцуп. «Да будет так».

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Он на трясине был построен
средь бури творческих времен:
он вырос — холоден и строен,
под вопли нищих похорон.

Он сонным грезам предавался,
но под гранитною пятой
до срока тайного скрывался
мир целый, — мстительно-живой.

Дышал он смертною отравой,
весь беззаконных полон сил.
А этот город величавый
главу так гордо возносил.

И оснеженный, в дымке синей
однажды спал он, — недвижим,
как что-то в сумрачной трясине
внезапно вздрогнуло под ним.

И все кругом затрепетало,
и стоглагольный грянул зов:
раскрывшись, бездна отдавала
завороженныx мертвецов.

И пошатнулся всадник медный,
и помрачился свод небес,
и раздавался крик победный:
«Да здравствует болотный бес».

Владимир Набоков. «Петербург» (1922).

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

В надежде славы и добра
Гляжу вперед я без боязни:
Начало славных дней Петра
Мрачили мятежи и казни.

Но правдой он привлек сердца,
Но нравы укротил наукой,
И был от буйного стрельца
Пред ним отличен Долгорукой.

Самодержавною рукой
Он смело сеял просвещенье,
Не презирал страны родной:
Он знал ее предназначенье.

То академик, то герой,
То мореплаватель, то плотник,
Он всеобъемлющей душой
На троне вечный был работник.

Семейным сходством будь же горд;
Во всем будь пращуру подобен:
Как он, неутомим и тверд,
И памятью, как он, незлобен.

Александр Пушкин. «Стансы» (1826).

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

День расцветал и был хрустальным,
В снегу скрипел протяжно шаг.
Висел над зданием вокзальным
Беспомощно нерусский флаг.

И помню звенья эшелона,
Затихшего, как неживой,
Стоял у синего вагона
Румяный чешский часовой.

И было точно погребальным
Охраны хмурое кольцо,
Но вдруг на миг в стекле зеркальном
Мелькнуло строгое лицо.

Уста, уже без капли крови,
Сурово сжатые уста!..
Глаза, надломленные брови,
И между них — Его черта,

Та складка боли, напряженья,
В которой роковое есть…
Рука сама пришла в движенье,
И, проходя, я отдал честь.

И этот жест в морозе лютом,
В той перламутровой тиши
Моим последним был салютом,
Салютом сердца и души!

И он ответил мне наклоном
Своей прекрасной головы…
И паровоз далеким стоном
Кого-то звал из синевы.

И было горько мне. И ковко
Перед вагоном скрипнул снег:
То с наклоненною винтовкой
Ко мне шагнул румяный чех.

И тормоза прогрохотали,
Лязг приближался, пролетел,
Умчали чехи Адмирала
В Иркутск — на пытку и расстрел!

Арсений Несмелов. «В Нижнеудинске».

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Ты, светлый житель будущих веков,
ты, старины любитель, в день урочный
откроешь антологию стихов,
забытых незаслуженно, но прочно.

И будешь ты, как шут, одет на вкус
моей эпохи фрачной и сюртучной.
Облокотись. Прислушайся. Как звучно
былое время — раковина муз.

Шестнадцать строк, увенчанных овалом
с неясной фотографией… Посмей
побрезговать их слогом обветшалым,
опрятностью и бедностью моей.

Я здесь с тобой. Укрыться ты не волен.
К тебе на грудь я прянул через мрак.
Вот холодок ты чувствуешь: сквозняк
из прошлого… Прощай же. Я доволен.

Владимир Набоков. «Неродившемуся читателю» (1930).

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Подобно витязям-варягам,
Чтоб воедино Русь собрать,
Идет на бой с трехцветным флагом
Без страха смерти наша рать.

Ей не страшны в пути лишенья,
Смешон кровавых страхов бред,
Она несет нам возрожденье
В сиянье радостных побед.

Начавшись каплей незаметной,
Она сплотилась в грозный вал,
Над нею флаг родной трехцветный
В лучах рассвета засиял.

К нему все те, кто сын России!
К нему все те, кто правды ждет!
Туда, где главы золотые,
К Москве он смелых приведет!

Князь Федор Косаткин-Ростовский.
«Трехцветный флаг», «Победная песнь Добровольческой армии».

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Февраль. Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочущая слякоть
Весною черною горит.

Достать пролетку. За шесть гривен,
Чрез благовест, чрез клик колес,
Перенестись туда, где ливень
Еще шумней чернил и слез.

Где, как обугленные груши,
С деревьев тысячи грачей
Сорвутся в лужи и обрушат
Сухую грусть на дно очей.

Под ней проталины чернеют,
И ветер криками изрыт,
И чем случайней, тем вернее
Слагаются стихи навзрыд.

Борис Пастернак. 1912.

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Совсем забыл, что книга пред тобою,
Что это в ней сияние зарниц,
И чьей-то жизнью — близкою, родною —
Повеет вдруг с развернутых страниц...

Здесь и вчера, и то, что будет завтра,
Весь человек — и сложный и простой,
А меж героев и художник — автор —
Он сам встает перед тобой живой.

Горит закат в изливах малой речки,
Склонясь к воде, купает ветви лес,
Глядит на Русь наш Чехов на крылечке —
Тишайшее из мировых чудес.

Иван Новиков. «За чтением Чехова» (1956).

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

И вечный бой.
Покой нам только снится.
И пусть ничто
не потревожит сны.
Седая ночь,
и дремлющие птицы
качаются от синей тишины.

И вечный бой.
Атаки на рассвете.
И пули,
разучившиеся петь,
кричали нам,
что есть еще Бессмертье…
… А мы хотели просто уцелеть.

Простите нас.
Мы до конца кипели,
и мир воспринимали,
как бруствер.
Сердца рвались,
метались и храпели,
как лошади,
попав под артобстрел.

…Скажите… там…
чтоб больше не будили.
Пускай ничто
не потревожит сны.
…Что из того,
что мы не победили,
что из того,
что не вернулись мы?..

Иосиф Бродский.

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Наши предки лезли в клети
И шептались там не раз:
«Туго, братцы... Видно, дети
Будут жить вольготней нас».

Дети выросли. И эти
Лезли в клети в грозный час
И вздыхали: «Наши дети
Встретят солнце после нас».

Нынче так же, как вовеки,
Утешение одно:
Наши дети будут в Мекке,
Если нам не суждено.

Даже сроки предсказали:
Кто – лет двести, кто – пятьсот,
А пока лежи в печали
И мычи, как идиот.

Разукрашенные дули,
Мир умыт, причёсан, мил...
Лет чрез двести? Чёрта в стуле!
Разве я Мафусаил?

Я, как филин, на обломках
Переломанных богов.
В неродившихся потомках
Нет мне братьев и врагов.

Я хочу немножко света
Для себя, пока я жив,
От портного до поэта –
Всем понятен мой призыв...

А потомки... Пусть потомки,
Исполняя жребий свой
И кляня свои потёмки,
Лупят в стенку головой!

Саша Чёрный. «Потомки» (1908).

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника

Был близок взрыв народных масс,
Все ждали меры радикальной, -
Взамен ее на этот раз
Кладут лишь пластырь либеральный.

Отсрочат час святой борьбы,
Отсрочат час освобожденья, -
И долго не найдут рабы
Путей спастись от угнетенья.

Василий Богданов, 1868.

Современной летописи, Традиционалистов и Вѣстника