Несмотря на холодный мартовский вторник, в ЗАГСе Курчатовского района было многолюдно. Посетители толпились в холле, толкались и недовольно урчали, как голодные животы. Десятки мужчин и женщин — усталые, нервные и ершистые.
Высокая, стройная женщина с жирно татуированными бровями сверху вниз смотрела на ребенка — мальчика лет пяти. Он скакал вокруг мамы, словно дрессированная болонка, и скороговоркой повторял: “Шоколадку, хочу шоколадку, дай шоколадку, купи шоколадку, шоколадку, шоколадку. Дай! Дай! Дай”.
Мама оторвалась от телефона, который рассматривала, и неожиданно громко, но вместе с тем спокойно сказала: «А говна на лопате тебе не дать?». Даже не просто сказала, а скорее — предложила. Так обычно спрашивают — тебе чай с сахаром или без? Иссиня-черные брови, будто нарисованные углем, слегка приподнялись.
Ребенок, нисколько не смутившись, тут же переключился, отстал от матери и начал с любопытством рассматривать красочный буклет “Меры поддержки многодетных семей в Челябинской области". Дама зевнула, без улыбки посмотрела на сына и продолжила отрывисто скрести пальцем стекло телефона. У нее были фиолетовые ногти, как у покойника.
— А вы, молодой человек, куда? Тоже в третий? — спросила у меня пожилая женщина администратор.
— Не знаю, — ответил я, — дочка родилась, свидетельство о рождении где оформляют?
— Ну, так чего вы стоите? Вам в четвертый кабинет, там свободно. А в третьем разводятся. Опять под праздники все приперлись, каждый год одно и то же, — уже про себя стала бормотать дама.
Оказалось, что все эти люди кроме меня и еще одной старушки, пытавшейся доказать, что она родилась не в 1938-м, а в 1928-м году, явились в ЗАГС разводиться.
Отсюда — такое напряжение в воздухе. Оно и понятно — не самая приятная процедура. Развод — это, как ни крути, проигрыш, капитуляция, две дешевые гвоздики, брошенные на лавочку, где вы шептались. Печальный и опустошающий процесс. Особенно, когда о твоей ошибке кричат даже позолоченные барельефы с амурами под потолком.
“Помнишь, братец, помнишь, сестрица, как вы открывали эти же скрипучие двери под песню: ”Ах, свадьба, свадьба, свадьба, пела и плясала”, под крики “Горько” и шипение “Российского шампанского”? Как вы тогда уверенно улыбались и вас осыпали лепестками роз, и равнодушный фотограф предлагал встать так, чтобы на снимке получилось, что девушка позирует в ладони возлюбленного. А теперь эвона как вышло. Ну, ничего-ничего, пообвыкнитесь”, — говорил упитанный амурчик с отколотым носом, но его никто не слушал: каждый был занят собой.
Девушка на грани нервного срыва кричала: "Дайте мне хоть какую-то справку, что нас уже развели, для милиции. Милиция не выгоняет этого козла из квартиры, говорят, что пока документов о разводе нет, не имеем права, он же вас не бьет. А он меня замучал".
Зато в четвертом кабинете было хорошо, тепло и тихо. Благодаря тяжелой, дубовой двери, обитой железными пластинами (очень странной и нехарактерной для ЗАГСа), туда не проникал шум из холла. Уютную атмосферу дополнял неровный зеленый забор из расставленных на подоконнике сансевиерий — популярных комнатных растений, известных в народе, как "тещин язык". Окопались, — подумал я, — с одной стороны у них тяжелая дверь, с другой, у окна — тещин язык, не пролезешь.
Неотмирная, мечтательная женщина-столоначальница приятно улыбалась, быстро все расспросила, приняла документы и сделала свидетельство о рождении всего за пять минут. Солнце заливало кабинет, проникая сквозь частокол тещиного языка, и мне хотелось посидеть там еще чуть-чуть.
Внезапно благолепие разломала какая-то цыганка, ураганом ворвавшаяся в кабинет №4. Архетипическая, как с картинки, одетая по последней цыганской моде: в пуховом платке, кожаной куртке и юбке с кроссовками. Она размахивала стопками бумаг, говорила, очень быстро и малопонятно. "Солнышко, солнышко, возьми бумаги, спешу, на суд опаздываю, надо сделать, судят Алешу, 228, а он не виноват, я в среду приду".
Когда она вышла, грохнув на стол пачку бумаг, я спросил у чиновницы: