Губы Осаму — мягкие, тёплые, податливые — сохраняли лёгкий привкус терпкого виски, но от этого становились только более притягательнее. Голова пошла кругом, и в пьянящем вихре чувств Фёдор сам начал тереться о него, глубже проникая в его рот, исследуя, наслаждаясь.
Влажный поцелуй разорвался лишь на мгновение, но тут же сменился новым — ещё более жадным, глубоким, требовательным. Один за другим, поцелуи следовали бесконечной чередой, становясь всё слаще, всё пронзительнее, всё более опьяняющими.
Дазай был невыносимо, непростительно прекрасен.
И когда их трение достигло той точки, где граница между разумом и чистым инстинктом стирается, Фёдор уже буквально вбивал его в деревянную поверхность стола. Они не замечали ничего вокруг, не слышали ничего, кроме прерывистых, полных предвкушения вдохов друг друга. Но где-то на периферии сознания мелькнул отдалённый звук шагов. Кто-то шёл сюда?
Плевать.
Фёдор спустился вниз, нащупывая пах Дазая. Ладонь обвила плотную выпуклость, скрытую под тканью брюк — о Господи, Осаму правда возбудился. Пальцы чуть сжались, вызывая у Дазая низкий, сладостный стон — такой красивый, такой томный, что по телу Достоевского мурашки не то, что пробежали, а устроили целый марафон.
Дазай откинул голову назад, позволяя Фёдору впиться губами в его шею. Горячее дыхание обжигало чувствительную кожу, и Фёдор не терял ни секунды — целовал, покусывал, жадно оставлял влажные следы на каждом миллиметре открытой плоти. От него исходил дурманящий аромат — чуть резкий запах одеколона смешивался с едва уловимым шлейфом табака, и этот коктейль сводил с ума, доводя возбуждение до болезненной точки кипения.
Пока его губы исследовали шею, рука неумолимо продолжала свой путь вниз, ловко поглаживая вставший член Дазая через плотную ткань. Каждый толчок, каждое движение вызывало у него дрожь и редкие, нервные подёргивания, которые он пытался скрыть за привычной улыбкой. Ах, как же это бесило. Как же это сводило с ума.
Фёдор хотел большего.
Боже, он нуждался в этом.
Жажда была почти нестерпимой, когда его пальцы наконец расстегнули чужую ширинку и проникли под ткань боксёров.
Как же он хотел трогать его.
Везде.
Абсолютно везде.
Рука Фёдора плавно скользит по напряжённому стволу, чувствуя, как плоть предательски дёргается в ответ, мгновенно наливаясь тяжестью. Это зрелище вызывает у него тихий смешок — насмешливый, но одновременно пропитанный предвкушением.
Дазай, не раздумывая, полностью откидывается на стол, позволяя холодной поверхности коснуться разгорячённой кожи. В следующий миг он закидывает ноги на плечи Фёдора, и от этого небрежного, но до неприличия развратного движения бильярдные шары начинают катиться по столу, сталкиваясь друг с другом, словно фигуры в домино.
Но кому есть до них дело?
Фёдор по-прежнему погружён в свою игру — его рука настойчиво исследует чужие штаны, ловко обхватывая твёрдую, жаждущую ласки плоть. Дазай вздрагивает, его дыхание сбивается, а с губ срываются сладостные, почти жалобные стоны, от которых у Фёдора мгновенно пересыхает во рту. Боже, как же он прекрасен в этот момент.
Он извивается, запрокидывает голову, рассыпаясь в ласкающих слух всхлипах, и это невыносимо заводит. Фёдор чувствует, как горячая, налитая кровью плоть под его пальцами становится ещё твёрже, и, не отрывая взгляда от растерянного, пьяного от удовольствия лица Дазая, он большим пальцем надавливает на чувствительную головку, чуть массируя её, выводя того из себя.
Свободная рука скользит к собственному паху — через ткань брюк он ощущает болезненное напряжение, требующее внимания. Он возбуждён, на грани, и будь он менее терпелив, мог бы с позором кончить прямо сейчас.
Но нет. Всё его внимание сосредоточено только на Дазае.
Тот дрожит, судорожно вжимается в стол, едва дышит от слишком сладостного мучения, а затем, изогнувшись, практически выкрикивает:
— Ф-Федя!
Это было весьма громко.
А рука Фёдора всё продолжает нагло расхаживать в чужих штанах, с грацией и настойчивостью вора, пробравшегося в сокровищницу и не собирающегося уходить без трофея.
📱 | 👼
«какафония безумца.»