#somaesthetic
#sketch
***
Мингю был влюблён.
Влюблён, как дурак, и это мог увидеть любой даже за километр. Однако чем больше он старался запереть свои чувства на замок, тем сложнее их становилось контролировать, и поэтому терпеть день ото дня становилось всё сложнее.
В каком-то смысле, это было глупо. Потому что Вону не был похож ни на одного человека, в которых Мингю влюблялся до этого.
Обычно ему нравились яркие, спортивные, раскрепощённые люди — эдакие модели, по которым плачут обложки подростковых журналов, и которых вся школа потом могла бы единогласно признать местной нечистью, питающейся людским обожанием и чужими сердцами.
А вот Вону…
Что Вону, собственно?
У него смешно падали на лицо непослушные тёмные волосы, скрывая вечно бледное от недосыпа лицо, и не было в теле ни единой атлетической косточки — иногда казалось, что этого ребёнка не уносило ветром на улице лишь благодаря чуду, не иначе. Ещё Вону забавно щурился, когда не носил очки, кусал обветренные губы и сам же бил себя по ним за это рукой, будто заведённый, и выглядел несуразно, вечно кутаясь в огромные рубашки, в которых поместилось бы ещё три таких же Чона, как он сам, или свитера, полностью скрывающие его тонкое тело, словно кокон.
Но Мингю он почему-то всё равно нравился. До дрожи, до скрипа рёбер, до крика, вечно застревающего в горле, не давая дышать, стоило только мыслям о хёне проникнуть в голову хоть на секунду.
Вону ему нравился.
У Мингю каждый раз останавливалось сердце, когда он его видел. Обычно, если человек тебе нравится, у тебя в животе начинают порхать бабочки, а тело казаться ватным; у Мингю же внутри летали чёртовы огнедышащие драконы, сжигая все его внутренности этими нелепыми чувствами заживо, а руки и ноги деревенели, переполняясь грубым электрическим напряжением, будто он вот-вот должен был взорваться.
Мингю пялился. Слишком долго, слишком прямо и очевидно, чтобы этого не заметить. И Вону замечал — не мог не, даже несмотря на астигматизм, расстояние в два лестничных пролёта между ними или желание в упор не видеть Мингю и всего, что было с ним связано. Он ловил его взгляды в коридорах, в саду или на улице, если они случайно пересекались по дороге на учёбу, и Мингю был готов поклясться, что иногда хён ему даже улыбался, заставляя его трепетать и растекаться по полу маленькими жалкими лужицами, полными безусловного, почти щенячьего обожания.
Хён ему правда нравился.
Вону — тихий, правильный, скромный; он гордость школы и любимчик учителей, олимпиадник, завсегдатай библиотеки, частый посетитель в кабинете директора.
Вону другой.
Он словно пришёл во Вселенную Мингю из другого мира, наполненного запахом корицы, солнечным светом и мягкими облаками. Жизнь Мингю до этого кишела сплошными монстрами и напоминала огромное выжженое чьей-то неосторожной рукой чёрное пятно, а Вону ворвался в неё, словно лучик майского солнца, и всё там перевернул вверх дном, заставив мир сиять невиданными ранее красками.
Вону ему чертовски нравился.
Мингю не мог оторвать от него взгляд. Он смотрел нежно, со всей болью и любовью, которые умещались в его сердце, что уже давно трещало по швам, и словно норовили покинуть его пределы, и боялся отвести глаза. Он понимал, что это глупо и совершенно неправильно, но ничего не мог поделать, потому что его сердце, разум и душа выли 24 часа в сутки и приходили в некое подобие порядка только рядом с Вону.
Раньше Мингю боялся — боялся, что неосторожно упадёт в эти чувства с головой и просто утонет. Он боялся, что выхода тогда уже точно не будет, что Вону может его однажды слишком больно ранить, и что смысла дарить себя всего целиком кому-то, кто совершенно точно от тебя шарахается, просто нету.
Однако теперь всё, чего Мингю боялся — это то, что хён однажды мог просто исчезнуть, оставив за собой только горку пепла из сожжённых глубоко внутри надежд и слезливую горечь на языке, и оттого хватался за чужие руки с каждым разом лишь крепче.