Послесловие к семинару.
• Проклятие/грех
• Повисшие тело Антигоны как остановивший себя маятник
• Фиванский и общеевропейский цикл.
Христианский Первородный грех является в качестве фундирующий неисчерпаемой вины, вины причиной коей выступает желание знания. Воспользовавшись вольной интерпретацией мы могли бы успешно представить вхождение в поток означающих как акт пожирания греховного плода. Разве не результатом преступной трапезы явилось обнажения Пола? И тем самым первичного торможения - стыда наготы? В сцене с плодом происходит процесс первичной символизации, Ausstossung, Выталкивания реального и рождение символического порядка, на его утраченном месте. Именно в означающее мы жадно вцепляемся, утрачивая при этом Эдем как спекулятивный эквивалент реального.
Греховный плод здесь становиться негативным означающим конституирующим противоречие и тем самым рождая понятие Пол как таковое, противоречие не между мужчиной и женщиной, а раскол изнутри первого и второго.
Мы знаем, все же, с точки зрения христианства первичное, саморазрастающееся означающее есть Бог; можем ли мы сопоставить вкушение плода познания с актом в какой-то перспективе совпадающим с Эдипальным жестом, убийством отца? Не был ли плод познания чем то вроде божественных тестикул, первоэссенцией Бога. Что если Ева крайне специфическим образом совершает акт кастрации самого Бога? Таким образом выедая нечто из божественной гармонии , вводя вечный изъян в онтологию.
«И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его и ела; и дала также мужу своему, и он ел»
В этот момент и рождается преступное желание первоматери. Желание путеводной нитью идущее через Фиванский цикл, не обходя стороной и Гамлетовский вопрос, вопрос разрушительного материнского желания становится узловым элементом европейского мифа.
2.
Между Креонтом и Антигоной происходит битва за легитимизацию,
Именно Антигона вводит Эдипа из сингулярного рока во всеобщую необходимость. Эдип не был предан земле, он пропал, стерся с лица земли оставляя позади себя эхо пагубной жизни и символическое клеймо - проклятие рода возложенное на Паленика. Буквально, преступный статус дающий возможность ввести эдипальное проклятие в регистр закона гниет в теле Паленика, Антигоне остается только придать символизации, то что было невозможно погрести в случае её Отца. Брезжащий Эдип не отважился поддаться трагическому циклу и уйти с достоинством, как подобает герою.
Будучи отребьем, нежитью - он всего-навсего живой труп - живущий своей трусостью. Эдип не оставил черты, а следовательно, не утвердил некий предел, который так безвозмездно отстаивается Антигоной, он пронес в себе истину, но истину, так сказать, без основания.
В результате Антигона не только учреждает Эдипов миф погребением его репрезентативного греха в теле брата, но и завязывает полученный результат на своей шеи нерушимым материнским желанием (Иокасты). Рождая уникальную структуру, структуру не нарративного характера, но имеющую под собой неделимое, гомогенное, проще говоря, инцестуознный пробел, приостановку внутри бесконечных языковых различий. Имя этой приостановки, генеалогического элемента Фиванской истории, очевидно, Иокаста. Именно прорыв внутренней гомогенности даёт этой структуре завидную живучесть.
В случае Антигоны мы видим парадоксальную для христианства вещь - за преступление, за его увековечивание борются, борются сметая на своем пути каждого из уст коего выскользнет сомнение.
Забытое преступление и есть миропорядок, ибо как только новый миропорядок дает слабину он в этот же миг увековечивает проповедь ортодоксов. В отличии от Христианского падения в грех , разрастающееся онтологическим ресентиментом, проклятие Эдипа бродит впереди, а не позади него, вводя сверхдетерминацию лишь задним числом. Это крайне элегантная, даже можно сказать тактичная родительская детерминация - вкладывая в руки полную свободу, она одним еле заметным жестом, смещает оптику ситуации обнажая вид на топологически искривленный детский манеж.