Странное выдалось Рождество.
7 января в Нью-Йорке — это уже как бы и не праздник, а вполне рабочий день. Начавшие осыпаться живые ёлки, некогда украшавшие жилища американцев, переселились из тёплых нью-йоркских квартир во дворы, мусорные баки или прямо на тротуары. Они одиноко лежат и ждут своей печальной участи — скоро их уберёт с улицы какой-нибудь выходец из Пуэрто-Рико, одетый в кислотного цвета спецовочный жилет. Да. Гастарбайтеры есть и в Штатах.
Рождество закончилось.
Рождество началось.
В русском Святониколаевском соборе города Нью-Йорка служба начинается не рано, в 10 утра, и значительная часть её происходит на английском. Красиво. Привычные, казалось бы, для воцерковлённого православного человека гласы звучат по-новому: очень похоже на пение в храме католическом. Или англиканском. Или любом другом — христианском. Вроде бы очевидная общность истоков всех христианских церквей воспринимается вдруг как откровение.
Именно здесь впервые понимаю или даже скорее ощущаю — кожей — единство, настоящее и неподдельное...
Нью-Йорк нельзя назвать красивым городом — в европейском понимании этого слова. Нет здесь ренессансной роскоши Рима, рафинированной парижской эклектики и игрушечной, пряничной даже красивости Амстердама. Нью-Йорк огромен и порой нечист, промышленные окраины его — безобразны, а остров Манхэттен — административный центр города — переполнен машинами и людьми. Здесь, на Манхэттене, почти везде тень — от прямого солнечного света узкие улицы и чуть менее узкие авеню защищают небоскрёбы. Они — лицо города. Более того, они — его суть и его основная метафора. Гигантские здания толпятся, будто пытаются втиснуться друг меж другом и перегнать друг друга в величии. Как ни странно, им всем здесь находится место: и "старикам" в стиле ар-деко — Эмпайр Стейт и Крайслер Билдинг, и новому зеркальному зданию Всемирного торгового центра. Так находится здесь место и людям — представителям любых национальностей, конфессий, убеждений. Если в России толерантность — почти ругательство, то там — это жизненная позиция. Парадигма. Живи и дай жить другим.
Так, ни в одном другом уголке мира вы не найдёте памятник иммигрантам. А здесь, в Нью-Йорке он есть. Красуется в центре мемориального комплекса рядом с пристанью, откуда отправляются паромы с туристами на остров Свободы. Огромные океанские чайки летают вокруг монумента, словно караульные, одетые в белоснежную форму. Власти самого многонационального города мира хорошо понимают, что американская нация по сути сформировалась из иммигрантов разных поколений. Они помнят о них. И уважают их...
Нью-Йорк не стоит идеализировать: сумасшедший темп жизни, сравнимый, разве что, с московским, диктует свои правила. Но почему-то у нас люди выдыхаются и озлобляются, а там напротив, становятся терпимыми и улыбчивыми. В России говорят, что американские улыбки фальшивые. Мы так погрязли в своём мрачном философствовании, что уже не верим в возможность искреннего проявления положительных эмоций. И не то чтобы души нью-йоркцев были наполнены какой-то вселенской радостью, совсем нет! Скорее им свойственен эгоизм, тот самый разумный эгоизм — по Чернышевскому. Он-то и становится основой для всеобщей терпимости и взаимного уважения. Живи и дай жить другим. Американцы любят ближнего, как самого себя. А себя они любят очень. В этом их главное отличие от нас, их парадокс и, в конечном итоге, их сила.
Я не возьмусь судить о характере нации по государственной политике, по действиям НАТО, по антиолимпийской пропаганде в «Твиттере». Городское метро Нью-Йорка — вот лакмусовая бумажка, по которой можно понять о народе гораздо больше. здесь всё ещё уступают места женщинам и детям, чего я давно не видела ни в Москве, ни в Европе. Здесь в переходе голосистая чёрная дама вдохновенно исполняет госпел, и делает это лучше многих финалистов телепроекта "Голос", а рядом индейский ансамбль в аутентичных костюмах устраивает целое этнографическое шоу. Их не пинает полиция, напротив, она защищает их. Эти люди — такое же лицо нации, как и голливудские звезды.