Почему боль болит и наслаждение наслаждает? Почему страдание страдательно? Формула "бытие бытийствует" Хайдеггера, над которой так потешались английские евреи в 20в., не так уж и глупа.
Чтобы не ходить вокруг да около, лучше сразу рассмотреть наш вопрос в оптике "Парменида". Тогда "боль болит" оказывается частным случаем проблемы бытия единого, и вопрос звучит уже так: почему единое самотождественно?
Честно говоря, фиг знает. На этот вопрос невозможно ответить. Платон, как верно отметил Шичалин, не смог не прибегнуть к вороху софизмов, Гегель ограничился определением бытия как "неопределённым непосредственным", а что у Хайдеггера, мы уже сказали. Во всех этих случаях язык просто даёт осечку. Но почему?
Наверное, не только потому что язык вещь ограниченная и сама по себе как бы слабенькая, но и потому что у нас нет референтного опыта. Говоря о бытии и его самотождественности, мы говорим о том, чего не испытывали. А если испытывали, не можем сказать. Даже такой мощный философ-мистик как Плотин, со слов ученика Порфирия, и тот возносился к Единому всего три раза, а когда возвращался, ничего не мог сказать, потому что, по его отзывам, мыслящее и мыслимое в этом состоянии схлопываются, и ум как бы отключается.
Иными словами, самотождественность для нас возможна только когда нас нет. Нельзя рукой ухватить себя за эту же руку, нельзя зубом укусить тот же самый зуб. Но когда ты исчезаешь, всё становится возможным. Может быть, поэтому Платон и сказал: истина открывается мёртвым.
В общем, легально на исходный вопрос ответить нельзя. Но дело в том, что само бытие никакой легальной игры не ведёт :) Не смотря на всё вышесказанное, почему-то мы живём в мире слегка самотождественного бытия. Именно поэтому боль болит, а страдание нас "страдает". Как это работает?
Всякое бытие, если оно тождественно себе, будет находиться внутри своих границ. Для такого бытия не существует поводов выходить за свои собственные пределы, не важно, по внутренним или по внешним ли причинам. Самотождественное бытие боли ни на что бы не влияло и ничего не делало. Но раз боль на нас влияет — мы её испытываем, корчимся, двигаемся, плачем — оно как бытие самотождественно быть уже не может. У этого бытия есть как бы интерес (например, интерес донимать нас).
В результате получается как бы бытие с протечкой, которое выходит за свои собственные границы. Тот, кто куда-то двигается и что-то делает, чего-то хочет. Тот, кто чего-то хочет, испытывает нехватку и недостаток. А тот, кто испытывает недостаток, несовершенен и неполон. Бытие всего того, что присутствует в нашей жизни, не полно, ему чего-то не хватает. Как птице, которой вырвали несколько больших перьев, и теперь ей в полёте нужно слишком сильно махать крылом.
В этой неполноте бытия можно усмотреть глубокое несовершенство мира, который либо кто-то сделал недостаточно хорошим с самого начала, либо кто-то сделал достаточно плохим. Может быть, вещи и явления вообще взывают к человеку — боль болит, наслаждение наслаждает, грусть грустна — чтобы он их спас. Или спас себя, сбежав из мира особым образом.