Беспроигрышный рецепт от Наиба Букеле

Конгрессмен-республиканец из Техаса Брайан Бабин предлагает воспользоваться опытом захвата власти президента Сальвадора Наиба Букеле, чтобы сломить сопротивление американских судов.

Вообще это часть нового тренда. И он называется «incumbent power grab» (захват власти действующим главой государства).

Примерно с 2010-х (а сам тренд стал заметен еще с 2000-х) среди всех случаев коллапса демократии 64% пришлись на глав государств, решивших развалить демократические институты изнутри и узурпировать власть. И всего 36% пришлось на государственные перевороты.

Расскажу как это сделал Букеле.

В 2019 году он был избран президентом страны. После того как его партия получила большинство мест в парламенте, он лишил судебную ветвь власти независимости: он уволил судей из Конституционной палаты Верховного суда в 2021 году и поставил туда лояльных ему людей. В том же году подконтрольный властям Конституционный суд разрешил ему в обход ограничений баллотироваться на пост президента второй раз подряд.

Frantz, E., Kendall-Taylor, A., & Wright, J. (2024). The Origins of Elected Strongmen: How Personalist Parties Destroy Democracy from Within. Oxford University Press.

А.Т.

#комментарий

🔹Подпишись на Political Animals

У людей нет политических взглядов — есть только партия

Психолог Джеффри Коэн провел эксперимент, который показал: в политике важнее не то, что предлагается, а то, кто это предлагает.

На первом этапе участникам — убежденным либералам и консерваторам — представили два варианта социальной политики. Один был типично либеральным: щедрые выплаты, субсидии, поддержка образования. Другой — консервативным: скромные выплаты и акцент на личную ответственность. Все прошло предсказуемо: либералы предпочли щедрый вариант, консерваторы — более скормный.

Но все изменилось, когда то же самое было показано другой группе, но с одним важным отличием — теперь указывалось, какая партия поддерживает какой вариант. Результаты перевернулись. Либералы начинали одобрять скормную политику, если за ней стояли демократы. Консерваторы выражали поддержку щедрой программе, если считали, что ее продвигают республиканцы.

То, что казалось несомненно либеральным или консервативным, становилось приемлемым — если исходило от «своих».

Самое поразительное — участники не осознавали этого сдвига. После окончания эксперимента они уверяли, что оценивали предложения исключительно по содержанию, руководствуясь личной «философией государства».

То, что мы принимаем за политические убеждения, — это просто выражение групповой идентичности. Именно поэтому взгляды могут так быстро меняться вслед за партийным мейнстримом. Сначала — лояльность, потом — аргументы.

Еще недавно взгляды демократов и республиканцев на свободную торговлю были схожими. Однако после выборов и инаугурации Трампа они начали резко расходиться.

Демократы стали поддерживать свободную торговлю заметно сильнее, тогда как среди республиканцев поддержка пошла на спад.

Интересно также, что умеренный избиратель вслед за демократами стал склоняться в сторону свободной торговли.

По предварительным оценкам, прекращение внешней помощи США приведет к 25 миллионам дополнительных смертей в развивающихся странах к 2040 году.

Согласно препринту в Lancet, последствия окажутся катастрофическими:

■ 15,2 млн смертей от СПИДа;

■ 2,2 млн — от туберкулеза;

■ 7,9 млн — смертей среди детей от других причин.

Важно понимать, что это препринт — и оценки могут измениться после рецензий. Однако даже если цифры окажутся меньше, допустим в 2 раза, сокращение помощи не станет от этого хорошей идеей.

Make America Great Again!

Диктатор-миллениал против бумерской демократии – Как Найиб Букеле пришел к власти в Сальвадоре

Имя Найиба Букеле все чаще всплывает в медиа — в контексте миграционной политики Дональда Трампа и авторитарных симпатий на правом фланге. Кто он такой и как ему удалось монополизировать власть в Сальвадоре? На этот вопрос в своей статье отвечает политолог Мануэль Мелендес-Санчес.

■ Букеле — представитель нового типа автократов: он сочетает классические авторитарные практики (атаки на суды, прессу, парламент) с молодежной стилистикой и агрессивным использованием соцсетей. Мелендес-Санчес называет это миллениальским авторитаризмом.

■ Личный бренд, формируемый в медиа, — главный элемент политической стратегии Букеле. Стильная прическа, очки-авиаторы, мемы, тиктоки, отсылки к видеоиграм помогли ему собрать миллионы сторонников — особенно среди молодежи, которая обычно не интересуется политикой. Сам Букеле называет себя “самым крутым в мире диктатором”.

■ Чтобы понять, почему Букеле смог прийти к власти, нужно вернуться в 1992 год — время окончания гражданской войны. Тогда левые повстанцы и представители правящей хунты заключили пакт, согласно которому политические конфликты между ними будут решаться при помощи выборов. Так сформировалась сальвадорская демократия.

■ Этот компромисс между политическими силами обеспечил стабильность. Но в долгосрочной перспективе он стал камнем на шее сальвадорской демократии: (1) власть десятилетиями оставалась в руках ветеранов войны; (2) новые партии были отрезаны от финансирования и легкого доступа к выборам; (3) молодые избиратели, выросшие после войны, чувствовали себя недопредставленными в политической системе.

■ К 2018 году почти 80% сальвадорцев считали, что партии их не представляют. Люди видели коррупцию с обеих сторон и устали выбирать «все тех же». Это открыло окно возможностей для Букеле. Используя соцсети вместо традиционной партийной политики, он напрямую мобилизовал молодежь, обошел традиционные барьеры, победил на выборах, получил большинство в парламенте — и за одну ночь уволил независимых судей и прокурора.

Случай Букеле — это не латиноамериканская экзотика, а предупреждение для любой демократии, где система закрыта для новых игроков. Если вы воздвигаете барьеры, не пуская аутсайдеров в политику, рано или поздно появится тот, кто обойдет их через соцсети. Сильный цифровой бренд, грамотный таргетинг и умелая работа с народным недовольством могут превратить популярность во власть — и на ее волне снести сами демократические институты.

Интересное перформативное противоречие. MAGA на словах — это "защита" западной цивилизации. MAGA на деле — это политическое движение Третьего мира: культ личности, демонстративное невежество и полное презрение к правилам. Они начали депортировать мигрантов в сальвадорские гулаги, а потом собираются туда же отправлять местных преступников. Этим людям наплевать на Запад и его ценности.

Россия выбирает не диктатуру, а кризисный менеджмент

Существует стереотип, что граждане России являются сторонниками авторитаризма. Исследование политолога Генри Хейла бросает вызов этому расхожему мнению.

■ Хейл опирается на Russian Election Studies (RES) — серию исследований общественного мнения, которые проводятся в России с 1995 года. Ключевое внимание в статье уделено результатам опроса 2008 года, проведенного по итогам президентских выборов.

■ Большинство опрошенных считают, что Россия должна быть демократической страной. Однако многие понимают слово «демократия» не так, как это делают специалисты. Именно среди этих людей чаще встречаются антидемократические установки. Если уточнить, что под демократией понимаются права, свободы и честные выборы, то число ее сторонников возрастает.

■ Большинство респондентов одновременно являются сторонниками демократии и «сильной руки». Как объяснить такие противоречивые установки?

■ Для этого Хейл обращается к концепции делегативной демократии. Эту идею аргентинский политолог Гильермо О’Доннел использовал для описания режимов Латинской Америки. Странам этого региона сопутствовала политическая нестабильность. В силу этого они считали необходимым наделить одного человека чрезвычайными полномочиями для выхода из кризиса.

■ В рамках делегативной демократии лидер является сильным, но не всевластным — он все еще должен уважать законы и действовать по справедливости. Также у людей должна оставаться возможность сменить такого лидера на честных выборах.

■ Важно отметить, что Хейл не утверждает, что Россия действительно является делегативной демократией — он использует этот концепт как аналитический инструмент для описания политических установок россиян.

Таким образом, у граждан России нет врожденной склонности к авторитаризму. Их установки во многом сформированы травматичным опытом конца 1980-х — начала 1990-х годов. В общественном сознании закрепилась идея, что в период нестабильности стране необходим «кризисный менеджер», который восстановит порядок, после чего можно будет вернуться к стандартной демократии.

Однако, как предостерегает Хейл, логика делегативной демократии таит в себе риск. Получивший мандат доверия сильный лидер может со временем ослабить демократические институты и создать препятствия для своей законной сменяемости. В результате, несмотря на формальную поддержку демократии, страна может незаметно скатиться к авторитаризму.

Harvard Business Review провели опрос о том, как люди пользуются генеративным искусственным интеллектом. Самой популярной опцией оказалась психологическая терапия/общение.

С одной стороны, хорошо, что у большого количества людей появился бесплатный психолог. С другой стороны, мы не понимаем, насколько такая терапия в принципе эффективна.

Многие подходы в консультативной психологии построены на корректировке убеждений человека о мире — искусственный интеллект, напротив, не склонен возражать собеседнику.

Подписчики-психологи, что думаете об этом?

Американцы хотели бы, чтобы их сограждане работали в сфере производства. Но им самим не хотелось бы иметь такую работу.

Известный французский философ Мишель Фуко считал СПИД социальным конструктом.

Он говорил писателю Эдмунду Уайту:

Вы, американские пуритане, вечно придумываете какие-то заболевания.


25 июня 1984 года Фуко умер от СПИДа.

Главная альтернатива демократии

Сторонники демократии часто представляют ее как единственную альтернативу авторитаризму. Любого, кто ее критикует, они тут же записывают в сторонники диктатуры. Но это ложная дихотомия. В политической философии главной альтернативой демократии считается эпистократия — то есть власть тех, кто обладает знаниями.

Эпистократия не обязательно противостоит демократии. Напротив, она может с ней сочетаться. Представим демократию, в которой избиратели ответственно подходят к своему выбору, тратят время на изучение политики, разбираются в базовых принципах экономики и государственного устройства. Такая система была бы одновременно демократической и эпистократической. Но реальные люди не такие. Именно поэтому демократия становится уязвимой перед критикой.

Сторонники эпистократии также не предлагают установить диктатуру экспертов. Политическое устройство авторитарных режимов подталкивает их руководство к принятию некомпетентных решений. Власть знающих невозможна без механизмов обратной связи. Сторонники эпистократии не предлагают исключить массы из политики, а хотят дополнить демократию механизмами, которые повышают компетентность тех, кто принимает политические решения.

Джейсон Бреннан в книге Against Democracy составил полезную классификацию эпистократических предложений, разработанных учеными:

1. Ценностное голосование. Томас Кристиано предлагает, чтобы граждане голосовали не за конкретные меры, а за цели — например, что важнее: рост экономики или социальное равенство. А профессиональные политики и эксперты, получившие власть на выборах, решают, как этих целей достичь. Избирателям не нужно разбираться в социальных науках — им просто нужно определиться с приоритетами.

2. Ограниченное избирательное право или плюралистическое голосование. В этой модели голосовать могут только те, кто сдал квалификационный экзамен, подтверждающий базовые знания о политике и обществе. В другой версии, предложенной Джоном Стюартом Миллем, у всех есть один голос, но сдавшие экзамен получают дополнительные. Так повышается вес мнений информированных граждан.

3. Лотерея с правом голоса. Клаудио Лопес-Герра предлагает формировать небольшую, но репрезентативную группу граждан, выбранную случайным образом, которой доверяют принятие важных политических решений. Это стимулирует участников вникать в суть дела, потому что от них реально зависит результат.

4. Всеобщее избирательное право с эпистократическим вето. Бреннан также обсуждает предложение сохранить всеобщее голосование, но ввести совет экспертов с правом вето. Если власть принимает решение, явно вредное для общества (например, решает начать разрушительную торговую войну), совет может его заблокировать. Это своего рода страховка от некомпетентных действий.

Смысл эпистократии — не в замене демократии, а в ее настройке. Компетентность и участие граждан должны дополнять друг друга, а не исключать.

Рейтинг одобрения Илона Маска в США стремительно падает. Видимо, говорить все эти вещи можно только Трампу. Если рейтинг Маска -14, то рейтинг Трампа -5 – и это уже после начала торговой войны.

Зачем Трампу пошлины?

В эти дни у каждого есть теория о том, зачем Трамп вводит пошлины. Для противников Трампа — это просто глупость. Сторонники так и не смогли определиться, есть ли у пошлин экономическое ratio или же это лишь способ давления на другие страны.

У меня тоже есть теория. Пошлины — это логичное продолжение мировоззрения Трампа. Он воспринимает мир как игру с нулевой суммой: выигрыш одного означает проигрыш другого. Так же он думает и о торговле: либо выгоды и издержки двух сторон уравновешиваются, либо одна сторона выигрывает за счет другой.

Поэтому для Трампа так важен торговый баланс. В логике игры с нулевой суммой он — главный индикатор успеха. Сбалансированная торговля — это ничья. Профицит — вы обыграли другую сторону. Дефицит — вас обобрали. Пошлины, с его точки зрения, должны устранить дефицит и прекратить “обдирание” Америки другими странами.

В экономической теории такой подход называется меркантилизмом, и он был опровергнут еще Адамом Смитом. Смит доказывал, что как экспорт, так и импорт может сделать страну процветающей — в зависимости от того, как экономика работает в настоящий момент. В долгосрочной перспективе люди и страны выигрывают, когда им доступны наилучшие товары по наименьшей цене. Если у иностранцев есть такие товары, то имеет смысл их импортировать.

Смит связывал популярность меркантилизма у европейских чиновников с колониальной экспансией. Если мир — это игра с нулевой суммой, то колонизация — самый выгодный способ получить блага. «Либо мы их получим, либо они». У Трампа та же логика. Он упрекал США за вторжение в Ирак не потому, что оно было ошибкой с моральной точки зрения, а потому, что Америка не выкачала оттуда всю нефть.

Мышление в духе игры с нулевой суммой помогает понять и другие черты трампизма. Например, отношение Трампа к мигрантам: по этой логике, либо выгоду получают они, либо американцы — одновременно не выйдет. Та же логика лежит и в основе левой политики перераспределения. Именно поэтому Трампу удалось привлечь на свою сторону бывших избирателей Обамы из "рабочего класса".

Миф о рациональном государстве

В представлениях многих теоретиков международных отношений государства выступают как рациональные агенты, последовательно преследующие свои интересы. Однако реальность куда сложнее.

В книге Мир врагов Усама Халиль предлагает критическую историю американской внешней политики с войны во Вьетнаме до наших дней. Особое внимание он уделяет тому, как система принятия решений в США взаимодействует с информацией — и как эта информация искажается в головах политиков.

Халиль разбирает статью дипломата Ричарда Холбрука, который во время войны во Вьетнаме входил в специальную группу советников президента Джонсона. Осмысляя этот опыт, Холбрук писал, что советники двух президентов США — Кеннеди и Джонсона —

сокращали поток информации, идущей на верхние этажи и к президенту, сужали потенциальное понимание проблем, и попросту сослужили своему президенту плохую службу.


Даже при таком фильтре президенты получали данные о неудачах, но сознательно игнорировали их. Как подчеркивал Холбрук:

каждый из президентов получал значительные предупреждающие сигналы о том, что все идет не по плану, и каждый из них предпочитал игнорировать или преуменьшать их значение.


История международных отношений ставит под сомнение привычную модель рационального государства. Человеческая психология вносит серьезные коррективы в процесс принятия решений. Лидеры часто основываются на поверхностном анализе, а, приняв неверное решение, продолжают верить в его правильность до последнего. Также они имеют тенденцию окружать себя yes-people — теми, кто всегда приносит хорошие новости и подтверждают их точку зрения.

Как бороться с популизмом?

Многие противники правого популизма положительно восприняли запрет Марин Ле Пен на участие в выборах. Я не ее сторонник, но считаю, что у этого решения будут негативные последствия. Если вы действительно хотите нейтрализовать популиста, то лучший способ — не запрет, а включение в правящую коалицию*.

Чтобы эффективно противостоять популизму, нужно понять, на какой политической логике он основан. Для максимизации власти политики, как правило, используют две стратегии: закулисные переговоры с элитами и публичные — с массами.

В демократических системах переговоры с массами регулируются негласными правилами: нельзя обещать откровенные глупости и призывать к устранению самих основ системы. Популисты сознательно нарушают эти правила. Они делают ставку на массы – обещают людям все подряд в обмен на поддержку в устранении остальной элиты.

Такая стратегия не нова. Юлий Цезарь добился народной поддержки, пообещав землю, списание долгов, расширение гражданства и бесплатное зерно. Благодаря этому он получил возможность устранить элиту, заседавшую в Сенате, и установить диктатуру.

Может показаться, что лучший способ избежать диктатуры — просто запретить популиста. Но у такого подхода есть две серьезные проблемы. Во-первых, запрет подрывает легитимность системы — на этом фоне популист может стать популярнее. Снижение доверия к Сенату было одной из причин, по которой Цезарь получил народную поддержку. Во-вторых, запрет создает опасный прецедент. Даже если он формально законен, в будущем этот механизм легко может быть использован во зло.

Я думаю, что самая эффективная стратегия борьбы с популистами — это их интеграция в правящую коалицию. В условиях демократии существуют институциональные ограничения, которые делают захват власти крайне затруднительным. В такой системе популисты вынуждены выбирать second best option — стать частью политической игры. Они используют мобилизацию масс как переговорный ресурс, но готовы пойти на уступки и стать более умеренными.

Это подтверждается устойчивым трендом европейской политики: популисты становятся все более умеренными. Это видно на примере «Братьев Италии» и «Шведских демократов». В ту же сторону двигалось и «Национальное объединение» Ле Пен. За последние годы она активно приближала партию к мейнстриму: исключила из нее своего отца-антисемита, сменила название с «фронта» на «объединение», а риторику сместила в сторону более приемлемого национализма.

Все это делалось ради одного — чтобы вписаться в правящую коалицию. Если Ле Пен не удастся отменить вердикт суда, партия с высокой вероятностью снова радикализуется. Система станет менее легитимной в глазах французов, а образ жертвы может дать Ле Пен новых сторонников.

Запрет исключает популиста из системы, но не из политики. Он не решает проблему, а откладывает ее до следующего кризиса.

* Я не считаю запрет политическим преследованием. В предыдущем посте я писал, как он связан с антикоррупционной реформой во Франции. Здесь я спорю с теми, кто видит в запрете эффективную стратегию борьбы с популизмом.

Дело Ле Пен – как демократия ест саму себя

Комментаторы в Телеграме разделились на два лагеря. Одни возмущаются лишением Марин Ле Пен пассивного избирательного права и говорят о закате демократии. Другие считают, что преследование популистов — это нормальная форма защиты демократии от ее врагов. При этом обе стороны игнорируют самый простой вариант — что суд просто применил закон.

На мой взгляд, именно это и произошло.

■ Почти никто не сомневается, что Ле Пен виновна в растрате. Она и ее соратники из «Национального объединения» использовали деньги Евросоюза для оплаты помощников депутатов Европарламента, которые фактически работали на партию. Незаконность схемы признали и сами высокопоставленные члены партии — их переписка стала одним из ключевых доказательств.

■ Главной причиной споров стало лишение Ле Пен пассивного избирательного права: помимо четырех лет тюрьмы и штрафа суд запретил ей занимать выборные должности на 5 лет. Президентские выборы пройдут в 2027 году, и Ле Пен, лидировавшая в опросах, не сможет в них участвовать.

Соответствует ли это решение закону?

■ Суд квалифицировал действия Ле Пен как присвоение публичных средств. Это правонарушение подпадает под статью 432-17 Уголовного кодекса Франции и в качестве дополнительного наказания предусматривает лишение права быть избранным. Закон Sapin II 2016 года усилил санкции за коррупционные преступления и обязал суд рассматривать вопрос о лишении избирательных прав по таким делам. Именно на этот закон суд сослался в решении, указав, что действует в рамках воли законодателя ужесточить наказания за коррупцию.

■ Здесь важен политико-правовой контекст. Ужесточение законодательства, включая закон Sapin II и реформы 2017 года, произошло после громких скандалов — например, дел Жерома Каузака и Франсуа Фийона. Под давлением общественности парламент усилил ответственность за коррупцию.

■ Эти законы часто критиковали как принятые в спешке. Профессор права Бертран Матье отмечает, что они скорее отражали политическую реакцию, чем продуманный подход. Законодатели не учли возможные противоречия с избирательным правом — особенно с принципом свободного волеизъявления. В итоге суды оказались в положении, когда им приходится самим искать баланс между борьбой с коррупцией и защитой избирательных прав.

В деле Марин Ле Пен демократия начала есть саму себя. Закон, принятый демократически избранным парламентом на волне антикоррупционного популизма, оказался плохо продуманным и вступил в противоречие с избирательным правом. Здесь не было ни политического заговора, ни давления на суд — он лишь исполнил «волю народа», воплощенную в законе. Интересно, что сама Ле Пен раньше выступала за пожизненное лишение избирательных прав в случае коррупции. Если бы за это проголосовал парламент, то ее участь была бы еще более плачевной.

У Брайана Каплана нашел хороший комментарий к актуальным событиям:

Демократии часто проводят экономическую политику, которая причиняет вред большинству людей. Классическим примером может служить протекционизм. Экономисты различных политических убеждений на протяжении столетий указывали на его пагубность, но почти все демократии ограничивают импорт. Даже когда страны ведут переговоры о заключении соглашений о свободе торговли, они исходят не из того, что «торговля взаимовыгодна», а что «мы сделаем вам одолжение и будем покупать ваши товары, если вы ответите нам взаимностью». Конечно, эта мера не столь отвратительна, как Берлинская стена, но она вызывает большее удивление. В теории демократия призвана быть инструментом защиты от социально вредных политических мер, но на практике они для нее весьма характерны.


О причинах протекционизма:

Протекционистское мышление сложно искоренить, поскольку оно доставляет людям удовольствие. Когда люди голосуют исходя из ложных представлений, которые позволяют им хорошо себя чувствовать, демократия будет регулярно приводить к одобрению неправильной политики. Как гласит популярная в программистской среде поговорка, «мусор на входе — мусор на выходе».

Чем меньше американец следил за политикой, тем больше он был склонен поддержать Дональда Трампа, а не Камалу Харрис.

Основная проблема популизма в том, что его сторонников не сильно интересует политика. Если их кандидат сделает полную хрень, то многие из них просто не заметят этого.

График основан на данных Data In Progress.

Я думаю, что один из мотивов для начала торговой войны – это максимизация личной власти Трампа. Президент получает в свои руки сильнейший механизм влияния на бизнес – возможность предоставления исключений из режима тарифов. Доступ к нему и к его окружению становится критически важным для экономического выживания.

Демократия – это не волеизъявление

Evening Prophet неверно понимает критиков демократии. Они, по его мнению, предлагают ограничить возможность людей выражать свою волю на выборах. На самом деле критики считают, что люди в большинстве случаев не выражают свою волю на выборах.

В пользу этой позиции можно привести два аргумента.

■ Во-первых, существует проблема агрегирования разных волеизъявлений в единую общую волю. Сначала Кондорсе, а потом Кеннет Эрроу показали, что это сопряжено с рядом парадоксов.

■ Во-вторых, политическое волеизъявление предполагает наличие убеждений и базового понимания предмета голосования. Исследования показывают, что у большинства избирателей нет ни того, ни другого.

В США, например, большинство людей не знает, какая партия контролирует Сенат и на что тратятся бюджетные деньги. В разгар холодной войны большинство респондентов считало, что СССР является членом НАТО. У большинства американцев также нет политических взглядов. Обычный избиратель часто не понимает разницы между либералами и консерваторами, а его “предпочтения” по конкретным вопросам колеблются с линией партии.

Можно ли сказать, что человек, который ничего не знает о предмете голосования и не имеет политических взглядов, выражает свою волю на выборах? Я думаю, что нет. Современная демократия – это не про волеизъявление людей. Она просто не позволяет какой-то одной элитной группе узурпировать власть.

Хорошим решением будет подтолкнуть избирателя в сторону более информированного голосования. Political Animals в посте, на который отвечал Evening Prophet, предлагают сделать обязательным курс по политологии. Я бы пошел дальше и ввел экзамен на знание базовых фактов социальных наук, релевантных для голосования.

Такие решения не просто не противоречат волеизъявлению, они делают его более вероятным.

Циничный алгоритм

Листаю новый бестселлер — книгу Сары Винн-Вильямс Careless People. Винн-Вильямс шесть лет проработала главой отдела международной публичной политики Facebook*. Она помогала компании налаживать отношения с зарубежными правительствами.

В книге руководство компании предстает циничными корпоратами, сошедшими со страниц киберпанковской антиутопии. Их абсолютно не волнуют негативные последствия бизнеса. Наиболее вопиющие примеры связаны с работой алгоритма социальной сети. В апреле 2017 года в СМИ попал документ, из которого следует, что

Facebook предлагает рекламодателям возможность показывать таргетированную рекламу подросткам в возрасте от тринадцати до семнадцати лет на своих платформах, включая Instagram**, в моменты их психологической уязвимости — когда они чувствуют себя «ничтожными», «неуверенными», «встревоженными», «проигравшими», «тревожными», «глупыми», «бесполезными» и «неудачниками». Или когда они обеспокоены своим телом и задумываются о похудении. Проще говоря, когда подросток находится в хрупком эмоциональном состоянии.


Винн-Вильямс подробнее описывает механизм такой таргетированной рекламы. Например, девочка-подросток удаляет селфи. Алгоритм думает, что она в этот момент сомневается в своей красоте, — и подсовывает ей рекламу товаров бьюти-индустрии.

Я думаю, что нам нужно законодательство, которое бы регулировало или полностью запретило бы использование алгоритмов социальных сетей. По сути, они работают как наркотик, от которого страдают наиболее уязвимые члены общества.

* Facebook – продукт компании Meta, которая признана экстремистской на территории РФ.

** Instagram – продукт компании Meta, которая признана экстремистской на территории РФ.

Нострадамусы в погонах

Наткнулся на новость о том, что ЦРУ "подтвердило" существование Ковчега Завета, обратившись к экстрасенсу.

Этот случай не уникален. Спецслужбы нередко прибегали к подобным практикам — в том числе и в России. В 90-х СМИ часто обсуждали “Нострадамуса в погонах” — генерала КГБ Георгия Рогозина. Работая в КГБ, Рогозин начал практиковать чтение мыслей на расстоянии.

Его “мастерство” не осталось незамеченным. В 90-е начальник охраны президента Ельцина Александр Коржаков сделал Рогозина своим замом. Вместе с другим генералом КГБ Борисом Ратниковым они создали настоящий парапсихологический центр. Рогозин и Ратников читали мысли западных политиков, делали финансовые прогнозы и составляли гороскопы — часть этого попадала на стол Ельцина под видом данных разведки.

В интервью Российской газете Ратников рассказывал, как спецслужбы “побывали” в голове госсекретаря США Мадлен Олбрайт и обнаружили там ненависть к славянам:

За пару недель до начала бомбардировок Югославии авиацией США мы провели сеанс подключения к подсознанию госсекретаря Олбрайт. Подробно пересказывать ее мысли не стану. Отмечу лишь наиболее характерные моменты, подтвердившиеся уже после начала агрессии НАТО в Сербии.

Во-первых, в мыслях мадам Олбрайт мы обнаружили патологическую ненависть к славянам. Еще ее возмущало то, что Россия обладает самыми большими в мире запасами полезных ископаемых. По ее мнению, в будущем российскими запасами должна распоряжаться не одна страна, а все человечество под присмотром, конечно же, США. И войну в Косове она рассматривала лишь как первый шаг к установлению контроля над Россией.

Во-вторых, из мыслей Олбрайт следовало, что армия США применит в Югославии некий симбиоз химического и биологического оружия вкупе с боеголовками, содержащими радиоактивные элементы.

В 1999 году Рогозин и Ратников уже не работали на Ельцина, однако этот случай дает представление об их предыдущей деятельности. Вероятно, некоторые важные решения принимались президентом Ельциным на основании таких вот разведданных.

Поляризация в США также высока, как после Гражданской войны

Современную американскую политику часто описывают термином “поляризация”. Избиратели и элиты все дальше отходят от центра и все больше ассоциируют себя с радикальными позициями.

Как замерить уровень поляризации в США?

Один из способов — это посмотреть на уровень партийного голосования в Конгрессе. Голосование считается партийным тогда, когда большинство членов одной партии проголосовали против большинства членов другой.

Именно это сделал политолог Нолан Маккарти. График показывает процент партийных голосований в двух палатах Конгресса с 1877 по 2017 год. За последние десятилетия уровень партийного голосования значительно вырос и сейчас находится на уровне, сопоставимом с показателями конца XIX века — периода, следующего за Гражданской войной.

Как рынок спас СССР

В 1928 году в СССР началась коллективизация. Крестьян сгоняли в “коллективные хозяйства” (колхозы), которые должны были выполнять спущенный сверху план. Этот процесс привел к восстаниям, многочисленным смертям от голода, а также массовому исходу крестьян в города.

Коммунистам так и не удалось провести коллективизацию в полной мере. Полная имплементация плановой экономики довела бы всю страну до голодной смерти и новой революции. Поэтому они частично легализовали рынок и частную собственность.

Крестьянские подворья могли иметь небольшой частный участок земли, на котором можно было держать кур, коров или выращивать овощи и фрукты. Крестьянам разрешили продавать продукцию с этих участков на городских рынках по той цене, которую они сочтут нужной.

Джеффри Хоскинг отмечает, что произведенные не по плану товары стали важнейшим источником продовольствия. К 1950 году, по данным историка, 47 % мяса, 50 % молока, 61 % картофеля и 74 % яиц, которые продавались на рынках, были произведены на частных участках земли. Советское государство, хоть и пыталось регулировать частную торговлю, так никогда от нее и не отказалось.

По сути, ограниченный рынок и частная собственность стали политическим компромиссом между крестьянами и коммунистами. Без такого “рынка по плану” советский режим, скорее всего, был бы сметен крестьянским восстанием.

"Ельцин был скином" – как события 93 года привели к становлению авторитаризма в России

Прочитал статью политолога Владимира Гельмана о противостоянии Ельцина и Верховного Совета в 1993 году. Основная мысль автора заключается в том, что насильственное разрешение кризиса стало поворотной точкой в автократизации режима.

■ Гельман пишет, что при переходе от коммунизма к капитализму страны бывшего соцблока столкнулись с так называемой “дилеммой одновременности” — необходимо было одновременно строить рыночную экономику, демократию и национальное государство. Россия выбрала построение рыночной экономики в ущерб остальным двум задачам.

■ Команда Ельцина изначально не имела никаких стимулов строить демократические институты. Демократия предполагает возможность потерять власть на выборах. Экономические реформы, включающие “шоковую терапию”, всегда влекут за собой “долину слез” — значительное снижение уровня жизни. В силу этого проигрыш на выборах для Ельцина и его команды был очень вероятным сценарием. Осознавая это и не желая терять власть, они намеренно препятствовали построению демократии.

■ После коллапса Советского Союза в России автоматически сформировалась коалиция победителей, куда входили как Ельцин с его командой, так и Съезд народных депутатов с Верховным Советом. Гельман отмечает, что коалиция распалась по двум причинам: (1) она была слишком большой, чтобы эффективно распределять ресурсы, и (2) экономические реформы Ельцина вызвали несогласие среди многих членов Верховного Совета.

■ Гельман пишет, что в 1992–1993 годах у Ельцина было пространство для маневра. Он мог пойти на компромисс с Верховным Советом. Это предполагало бы частичный отказ от той стратегии рыночных реформ, которую предлагали реформаторы во главе с Гайдаром, в пользу более компромиссного варианта. Также он мог согласовать с Верховным Советом проект Конституции, где на президентскую власть налагались бы ограничения, и провести перевыборы президента и парламента.

■ Однако это было невыгодно. В результате власть Ельцина была бы сильно ограничена, или он и вовсе мог бы ее лишиться. Чтобы не допустить этого, Ельцин решил устранить конкурентов — он выпустил указ, который прекращал деятельность Съезда и Совета. В ходе вооруженной борьбы парламент был нейтрализован.

■ Гельман считает это событие поворотной точкой в развитии режима. По итогам была принята Конституция с расширенными полномочиями и минимальной ответственностью президента. Боязнь быть осужденным за переворот толкала Ельцина к тому, чтобы держаться за власть еще сильнее, а затем передать ее преемнику.

Русское мессианство

Национализм часто связывают с защитой интересов своего народа. Однако некоторые национальные проекты выходят далеко за эти рамки. В них нации приписывается особая судьба — исполнить великую миссию, претендующую на универсальное значение и не ограниченную интересами одной нации.

Социолог Энтони Смит называет такой национализм мессианским. Его исторические корни он видит в религии. Во многих религиозных традициях считалось, что Бог поручил определенному народу нести в мир свое слово. В Ветхом Завете Бог заключил с евреями завет: им гарантируется особый статус в обмен на служение божественной воле. Схожие представления о божественной избранности характерны для многих народов — армян, греков, ирландцев и американцев.

Со временем религиозная вера в избранность стала основой для национальной идеологии. Часто, как в случае сионизма, национализм включал в себя религиозный компонент. В некоторых случаях божественная миссия превращалась в светскую. Так, идея о предназначении протестантов Новой Англии нести слово Божие трансформировалась в убеждение, что американский народ призван распространять демократию по всему миру.

Доминирующая форма национализма в России — также мессианская. Историк Джеффри Хоскинг отмечает, что русские ассоциировали себя с двумя глобальными миссиями. Первая заключалась в распространении православной веры. Теологи Российской империи считали Москву Третьим Римом, а российского царя — катехоном, призванным спасти мир от антихриста. Именно эти идеи легли в основу славянофильского движения. Достоевский считал, что Россия должна спасти Запад от духовного падения. В «Дневнике писателя» он дал одно из наиболее точных определений мессианского национализма:

Всякий великий народ верит и должен верить, если только хочет быть долго жив, что в нем-то, и только в нем одном, и заключается спасение мира, что живет он на то, чтоб стоять во главе народов, приобщить их всех к себе воедино и вести их, в согласном хоре, к окончательной цели, всем им предназначенной.


Вторая миссия — это коммунизм. Советское государство должно было доказать миру, что жизнь без частной собственности возможна. Русским было предназначено стать основным расходным материалом для этой цели. В СССР только у нашего народа не было выраженной этнической идентичности — мы ассоциировали себя с советским государством и его миссией. Не имея ни дома, ни благополучия, мы пытались "осчастливить" других.

Мессианский национализм парадоксален — предназначение нации нередко идет вразрез с ее собственными интересами.

Интересно, что люди вроде Дугина никогда не приводят аргументы по существу, а всегда ad hominem:

X – плохо, потому что его используют враги, чтобы развалить Россию.


Хоть бы попытались опровергнуть методологию сравнительных политических исследований – там, на самом деле, есть много проблем.

Видимо, они считают, что логика и аргументация – это тоже изобретение Запада, чтобы развалить Россию.

Какие политические взгляды связаны с верой в теории заговора?

Долгое время считалось, что конспирология более распространена среди радикалов. Новое исследование показывает, что это не так. Вера в теории заговора связана не с радикализмом как таковым, а с комбинацией определенных политических взглядов — культурно правых и экономически левых.

■ Исследование социолога Флориана Бухмайра и политолога Анри Крувеля опиралось на опросы в 13 европейских странах. Для определения конспирологического мышления использовался специальный опросник.

■ Для определения политических взглядов исследователи составили 27 идеологических профилей: по каждому из трех вопросов — перераспределение, миграция и авторитаризм — можно занять три позиции: негативную, умеренную, позитивную.

■ Экономически левыми авторы считают тех, кто позитивно относится к перераспределению. Культурно правыми — тех, кто негативно относится к миграции и позитивно — к авторитаризму. Комбинацию этих установок авторы называют "национально-авторитарной солидарностью".

■ Сначала исследователи оценили влияние демографических факторов. Более склонными к конспирологии оказались молодые, малообеспеченные и менее образованные респонденты. Однако при добавлении политических установок выяснилось, что главные предикторы конспирологического мышления — это установки, которые составляют экономически левые и культурно правые взгляды.

■ Затем авторы протестировали не установки по отдельности, а их комбинацию. Наибольшую склонность к теориям заговора показала комбинация культурно правых и экономически левых взглядов. Наименьшую — противоположный профиль — экономически правые и культурно прогрессивные взгляды (либертарианцы или, как их называют авторы, "прогрессивные неолибералы").

■ Наконец, авторы выяснили, что сторонники теорий заговора чаще голосуют за правых популистов и чаще портят бюллетени.

Сухой закон убил СССР, но спас миллионы жизней

У Дэниэла Трейсмана в книге встретил интересные данные об антиалкогольной кампании, которую запустил Михаил Горбачёв.

■ «Сухой закон» значительно сократил государственные доходы. Налоги с торговли алкоголем составляли до 20 % поступлений. Это негативно сказалось на экономике и ускорило распад СССР.

■ Краткосрочное снижение употребления алкоголя сразу после введения запрета — до начала массового производства самогона — сократило смертность. По подсчётам А. В. Немцова, на которого ссылается Трейсман, «сухой закон» мог спасти более 1,2 миллиона жизней.

Эгалитаризм охотников-собирателей

Пролистал интересную книгу антрополога Кристофера Бёма Hierarchy in the Forest. Бём доказывает, что общества охотников-собирателей были эгалитарными. В отличие от обществ предков человека и аграрных обществ, в них не было явного лидера, а если и был, то он не злоупотреблял своей властью. Откуда такой эгалитаризм?

Он не был следствием демократических идеалов. Бём пишет, что основная причина эгалитаризма доаграрных обществ — это система социального контроля снизу. Лидеры подвергались всевозможным социальным санкциям — насмешкам, остракизму, а иногда даже убийству. Система санкций была возможна благодаря слаженной коллективной работе:

Представители обоих полов прибегают к высмеиванию или другим формам прямого социального давления, а также к остракизму, поскольку эта работа выполняется хорошо катализированной группой, которая должна быть в широком согласии, чтобы действовать эффективно. Именно эти санкции удерживают большинство потенциальных выскочек на своём месте.


Почему у охотников-собирателей получалось настолько успешно сотрудничать?

Часть ответа кроется в человеческой природе. У нашего вида больше когнитивных способностей, чем у других видов, и многие из них заточены под эффективное сотрудничество. Эволюция наделила нас способностью формировать и поддерживать коалиции. Мы легко распознаём своих и чужих, формируем коллективную мораль и наказываем “безбилетников”. Также у нас есть язык — он позволяет эффективно координировать коллективные действия.

В качестве ещё одного фактора Бём выделяет появление оружия — особенно метательного. Оно снижает важность физической силы. Группа людей может издалека убить зарвавшегося правителя.

Почему равенство уступило место иерархии в аграрных обществах?

Это случилось потому, что механизмы социального контроля ослабли. Сельское хозяйство и осёдлый образ жизни сделали возможным накопление капитала в одних руках, а возросший масштаб обществ уже не позволял так легко угрожать лидерам. Также аграрная экономика ограничила возможности для выхода: когда все земли заселены — тебе некуда сбежать от правителя.

Главный парадокс российской политики

В России у власти и оппозиции одна стартовая точка – Ельцин и его сторонники. Политика Ельцина сделала его ужасно непопулярным среди россиян.

Основной успех нынешней власти заключается в том, что она смогла сделать так, что перестала ассоциироваться с Ельциным – несмотря на то, что ее политика во многом является прямым продолжением его политики.

Основной провал оппозиции в том, что в глазах граждан она продолжает ассоциироваться с ельцинской турбулентностью. Значительная ее часть сотрудничала с первым президентом России и до сих пор продолжает его оправдывать. Многие из тех, кто не сотрудничал, продолжают его поддерживать и считают человека, расстрелявшего парламент в 93, отцом русской демократии.

Нынешние робкие попытки обвинить Ельцина в коррупции выглядят слабо. Люди в упор не хотят видеть слона в комнате – устранение конкурентов, государственный переворот и неудачные экономические реформы.

Ассоциация с 90-ми – это политическое самоубийство.

Чем американские левые отличаются от европейских?

В обзоре на новую книгу Эзры Кляйна и Дерека Томпсона "Abundance" попалась на глаза занятная мысль о различии между американскими и европейскими левыми. Хотя американский прогрессизм принято связывать с идеей сильного государства, на практике он делает обратное — подтачивает способность государства действовать самостоятельно и эффективно.

Авторы книги выделяют три ключевые политики, которые с 1970-х годов использовались для достижения прогрессивных целей в США:

1. Процедурные экологические законы. В добавок к прямым экологическим ограничениям законодательство в США позволяет любому человеку подать в суд на застройщиков, требуя доказательств соблюдения экологических норм. Это приводит к задержкам, неопределенности и увеличению расходов на проекты, даже если иски не подаются.

2. Требования к государственным контрактам. Например, на государство накладывается обязательства привлекать подрядчиков, которые относятся к меньшинствам и женщинам. Когда это невозможно, вводится требование обращаться к малым предприятиям – это сильно увеличивает затраты, потому что не позволяет экономить на масштабе.

3. Аутсорсинг. Реализацию государственных программ передают всевозможным прогрессивным НКО или консультантам. Это увеличивает расходы, поскольку у таких подрядчиков нет стимула экономить государственные средства.

Все три политики бьют не только по частному сектору, но и по государству. Процедурные экологические законы обычно применяются только к проектам с участием государства. Контрактные требования касаются исключительно госконтрактов. Аутсорсинг лишает государство необходимых возможностей для реализации социальных целей.

Американский прогрессизм ассоциируется с поддержкой большого государства. Но, как пишет Ноа Смит, на практике он часто сводится к использованию государства как посредника для распределения средств между различными «заинтересованными сторонами», при этом ограничивая его способность действовать самостоятельно и эффективно. Эта проблема не столь актуальна для европейских и азиатских стран с их сильными бюрократиями.

Такой прогрессизм мог возникнуть только в США с их либертарианской традицией. Вместо сильного бюрократического аппарата левые здесь опираются на косвенные юридические механизмы и частный сектор. Я уже писал о том, как это привело к появлению повесточки.

Большевики были неореакционерами?

В американской политике все чаще говорят о неореакции — правой идеологии, которую придумал американский блогер Кертис Ярвин. Ей увлекаются некоторые консерваторы, а либералы часто используют её для объяснения политики Трампа.

Что это за идеология и что с ней не так?

Основной мишенью Ярвина являются современные демократии. Он критикует их за неэффективность и дрейф в сторону социализма. Избиратель всегда глуп, а политик всегда продажен. Взамен Ярвин предлагает вернуться в старые добрые времена и учредить монархию. Однако это будет не монархия старого типа, а обновленный режим, устроенный по принципу современной капиталистической фирмы. У государства-корпорации есть совет директоров в виде крупных собственников, который избирает директора-монарха, принимающего ключевые решения.

Предложение превратить государство в корпорацию отнюдь не ново в политической мысли. Интересно, что оно исходило от людей с казалось бы противоположными неореакции взглядами — большевиков. Рыночнику и противнику прогресса Ярвину такое соседство вряд ли понравилось бы. Чем капиталистическая фирма могла привлечь коммунистов?

Ответ лежит на поверхности — большевикам нравилось авторитарное, иерархическое устройство фирмы. Как показывает философ Джеральд Гаус, есть большая разница между логикой рынка и логикой корпорации. Разделение труда на рынке основано на сделках между производителями и потребителями. Доходы первых зависят от их способности удовлетворять потребности последних. В корпорации ситуация абсолютно иная: разделение труда завязано на директора, который ставит задачи, распределяет обязанности и координирует действия.

Гаус пишет, что ценности фирмы противоположны ценностям рыночных игроков:

если в последнем случае главную роль играют самостоятельность, контракты и удовлетворение спроса на основе выгоды, то в первом акцент делается на подчинении лидеру, коллективной работе (под руководством начальника), постановке задач «сверху вниз» и вознаграждении в соответствии с представлением начальника о ценности работника для фирмы.


Больше всего в капиталистической фирме советским марксистам нравилось управление сверху вниз. Так же, как директор планирует производство в одной фирме, они собирались планировать производство целой страны. В капитализме они ненавидели лишь "хаос" рынка, а не иерархичную корпорацию. Именно она должна была заменить собой всё государство. В "Азбуке коммунизма" Бухарин и Преображенский писали:

Если все фабрики, заводы, всё сельское хозяйство — одна громадная артель, понятно, что здесь должно быть всё рассчитано: как распределить рабочие руки между разными отраслями промышленности, какие продукты и сколько их нужно произвести, как и куда направить технические силы и так далее — всё это нужно заранее, хотя бы приблизительно, рассчитать и сообразно с этим действовать… Без общего плана и общего руководства, без точного учёта и подсчёта никакой организации нет. В коммунистическом строе такой план есть.


Как и большевики, неореакционеры предпочитают власть "эффективного менеджера" свободе, конкуренции и спонтанному порядку. Они пытаются продать нам схожий с советским корпоративный авторитаризм, только в правой обёртке — с чуть большей долей рынка и монархической эстетикой. Монарх вместо генсека, совет собственников вместо политбюро.

Большевики, кстати, тоже не любили соборы.

🇺🇸 Друзья, хочу еще порекомендовать моего коллегу из Хижины дяди Тома. Телеграм канал посвящён США: культура, история, политика, здесь вы также можете получить хорошее настроение, насладившись красивыми фотографиями американской природы и городов.

Подпишитесь и вы узнаете,

🔹 как американская экспансия сохранила расовое неравенство

🔹 про женский образ Америки

🔹 о политическом кризисе и перепроизводстве элит

🔹 что тарифы существовали задолго до Трампа

🔹 про агротуризм и как он помогает выжить фермерам

🔹 с чего началась Америка

🔹 увидите необычные инсталляции, появляющиеся на просторах США

🔹 познакомитесь с американским искусством

🔹 и насладитесь архитектурой Чикаго

Советский Союз как азартная игра

Политолог Дэниэл Трейсман в своей книге сравнивает работу в советской системе с рискованной игрой в покер:

Работа в этой системе напоминала сложную игру в покер с высокими ставками, в которой одному игроку все время приходилось угадывать, какие карты находятся на руках у других игроков и как каждый из них будет играть. Неправильно угадав, можно было попасть в тюрьму, в психиатрическое отделение или, в лучшем случае, отправиться на неперспективную работу в какую-нибудь глухую провинцию.


Непредсказуемость такого рода проявлялась во всех сферах жизни, в том числе в журналистике. Трейсман приводит в пример реальную историю журналиста, которому поручили расследовать незаконную торговлю сувенирами капитаном китобойного судна. Перед ним возникла развилка. С одной стороны, он мог выполнить поручение и опубликовать разоблачительную статью. С другой — если статья будет опубликована, то у него могут быть проблемы, ведь у капитана могли быть высокопоставленные покровители.

В итоге после публикации статьи у журналиста действительно были проблемы. Подарки от капитана получали многие члены советского руководства, вплоть до Брежнева. Но журналисту повезло. Когда скандал дошел до генсека, тот все-таки предпочел пожертвовать предприимчивым капитаном. Однако отнюдь не все были столь удачливы — для миллионов людей ошибка в “игре” заканчивалась репрессиями, ссылками и разрушенными жизнями.

Я думаю, что один из главных критериев хорошей политической системы — это предсказуемость. Есть определенные юридические и социальные нормы, и тебе заранее известно, что будет в случае их нарушения. В авторитарных системах все иначе. Формальные законы существуют, но реальная власть строится на неофициальных связях и личных договоренностях. Не угадал, кто с кем связан и какие у кого интересы, — окажешься в серьезной беде.

Демократы хотят, чтобы их партия стала более умеренной

Согласно недавнему исследованию Gallup, 45% демократов предпочли бы, чтобы их партия стала более умеренной. Это на 11 процентных пунктов больше по сравнению с 2021 годом. В то же время, 29% хотят, чтобы партия стала более либеральной, а 22% предпочли бы сохранить текущий идеологический курс. Среди республиканцев ситуация обратная – большая часть опрошенных (43%) поддерживают сохранение текущего консервативного куса.

Запрос на умеренность виден и среди демократической элиты. Один из самых известных демократических интеллектуалов Мэттью Иглесиас написал статью с названием Манифест демократов здравого смысла. Он подчеркивает необходимость создания более широкой коалиции, где крайне левые не будут доминировать.

Иглесиас предлагает несколько принципов для обновленной партии, куда входит сочетание экономического роста с социальной защитой, приоритет общественного порядка, признание реальности климатических изменений без радикальных мер и признание того, что пол не является социальным конструктом.

Главный вопрос заключается в том, готово ли к изменениям руководство партии и демократические активисты. В социальных сетях Иглесиаса уже много раз назвали фашистом и даже угрожали убийством.

Иран – теократическая демократия?

Читаю книгу Никиты Смагина Всем Иран. Самое интересное в нынешнем Иране – это его политическое устройство, которое сочетает элементы демократии и теократии.

Демократический элемент системы проявляется в том, что парламент (Меджлис) и президент приходят к власти выборным путем. Теократический элемент выражается в существовании пожизненной должности религиозного “Верховного лидера” (рахбара), обладающего значительными полномочиями.

Выборы в Иране формально конкурентные, но проходят под жестким контролем теократических структур. Например, Совет стражей конституции, половина членов которого назначается Верховным лидером, решает, кого допустить к выборам. Несмотря на это, результаты голосования порой оказываются неожиданными, а смена президентов приводит к реальным изменениям в политике страны.

До конца 2010-х — начала 2020-х годов в стране действовал своеобразный «электоральный маятник»: реформаторы и консерваторы чередовались у власти, что поддерживало баланс и обеспечивало легитимность системы в глазах населения. Однако затем консерваторы смогли полностью взять под контроль политическое поле, сломав прежние механизмы сдержек и противовесов. Тем не менее, в 2024 году после неожиданной смерти президента Ибрахима Раиси на выборах победил реформист Масуд Пезешкиан, что показало, что электоральная интрига в стране еще возможна.

Как сформировался такой необычный политический режим?

Смагин отмечает, что ключевую роль сыграла внутриэлитная конкуренция. После смерти Рухоллы Хомейни в 1989 году борьба за дальнейший курс страны развернулась между консерваторами и реформаторами. Верховным лидером стал консерватор Али Хаменеи, а президентом — реформатор Али Акбар Хашеми Рафсанджани. Их соперничество привело к формированию политической системы, в которой выборные институты приобрели реальную значимость. Долгое время конкуренция между реформаторами и консерваторами поддерживала баланс, однако после 2020 года этот механизм был нарушен, что привело к кризису легитимности и массовым протестам.

Ельцин — популист?

В первой части документального сериала о 90-х Непрошедшее время Владимир Познер утверждает, что Ельцин — популист.

Так ли это?

Суммируя научную литературу по теме, политолог Шэри Берман дает популизму следующее определение:

Популизм, особенно его правый вариант, представляет собой политическое движение или партию, акцентирующую манихейское мировоззрение «мы против них», где «мы» обозначает «народ», часто определяемый в этнических или коммунальных терминах и воспринимаемый как вовлеченный в игру с нулевой суммой против «них» — либеральных элит, истеблишмента, а также меньшинств и/или иммигрантов.


Я думаю, что это определение популизма очень хорошо отражает то, кем был Ельцин.

Будучи частью советского истеблишмента, он пошел против него, обратившись к массам. Речь Ельцина на Пленуме с критикой Горбачева определенно была рассчитана на распространение через самиздат. Публичным жестом, направленным против элит, стало и его заявление о выходе из Коммунистической партии на Съезде КПСС. Каждое появление Ельцина — будь то поездка в автобусе или визит в поликлинику — проходило в сопровождении телевизионной камеры.

Но самое важное здесь — не само обращение к массам. Это делают все политики. Популизм Ельцина проявлялся в том, что он воспринимал схватку с остальной элитой как игру с нулевой суммой. Либо «мы» — российский народ, либо «они» — старая советская элита. Если они выигрывают, то мы проигрываем. Эта логика противоположна логике демократии. Демократия — это не игра с нулевой суммой, а кооперативная игра. Элиты заключают между собой пакт: каждая элитная группа получает шанс в какой-то момент прийти к власти по результатам выборов.

Владимир Гельман в книге Авторитарная Россия пишет, что все конфликты 90-х разрешились по принципу игры с нулевой суммой. Однако сами эти конфликты не обязательно были таковыми. У элит было пространство для переговоров. В терминах теории игр 90-е можно скорее считать игрой со смешанными мотивами: элитные группы могли либо заключить соглашение и перейти к демократии, либо одна из них могла уничтожить всех остальных. Последний вариант стал возможен благодаря Ельцину. Вместо того чтобы согласовать со Съездом народных депутатов новый проект Конституции и провести перевыборы, он в 1993 году предпочел уничтожить своих противников силой.

Ельцин — это не демократический политик, а худший пример популизма, который в итоге привел к установлению режима персональной власти.

Непреднамеренные последствия – Михаил Горбачёв и распад СССР

Сорок лет назад, 11 марта 1985 года, Михаил Горбачёв стал генеральным секретарём ЦК КПСС. В российском обществе существуют две противоположные точки зрения о том, как его правление связано с распадом Советского Союза:

1. Действия Горбачёва привели к распаду СССР. Он сделал это намеренно из плохих побуждений.

2. СССР распался независимо от действий Горбачёва.

Я считаю, что обе точки зрения являются ошибочными, и далее объясню почему.

Основная проблема первой заключается в неверном понимании мотивов Горбачёва. Он не был ставленником Запада и не желал своей стране зла. Горбачёв был наивным идеалистом, стремившимся реформировать советскую систему. Как отмечает историк Владислав Зубок в книге Коллапс, он принадлежал к особой прослойке советской элиты — региональной коммунистической интеллигенции. В отличие от московских циников, эти люди ещё не успели разочароваться в Марксе и Ленине. Читая последнего и наблюдая за советской системой, Горбачёв пришёл к выводу, что она нуждается в преобразованиях. Он не стремился к демонтажу СССР, а лишь хотел создать “социализм с человеческим лицом”.

Вторая точка зрения полностью игнорирует связь Горбачёва с событиями 1991 года. Зубок показывает, что именно горбачёвские экономические реформы привели экономику к катастрофическому состоянию. Введя институт кооперативов, Горбачёв позволил конвертировать безналичные деньги, использовавшиеся для расчётов между государственными предприятиями, в наличность. Это привело к разграблению государственного имущества и феноменальному росту инфляции. У Горбачёва было множество возможностей исправить ситуацию, наилучшей из которых был переход к рынку. Однако, будучи убеждённым социалистом, он отвергал эти решения и продолжал забалтывать советских граждан и партийную элиту.

Не менее фатальными для СССР оказались политические реформы Горбачёва. В советской системе высшая власть принадлежала КПСС. Формально главным органом был Верховный Совет, но на деле он лишь утверждал решения Политбюро партии. Горбачёв решил изменить эту структуру, передав часть власти новому выборному органу — Съезду народных депутатов. Параллельно также создавались региональные съезды.

Этот шаг подорвал монополию КПСС и породил двоевластие: партийные структуры утратили контроль над управлением страной. В союзных республиках съезды быстро стали центрами национального движения, требовавшими большей автономии, а затем и независимости. В РСФСР, у которой до реформ фактически не было собственных органов власти, Съезд народных депутатов стал политической ареной для Бориса Ельцина, который использовал его для укрепления своей власти. В 1990 году Верховный Совет РСФСР принял Декларацию о государственном суверенитете России, провозгласив приоритет российских законов над союзными. Это подорвало легитимность союзных институтов и сделало возможным окончательный демонтаж СССР в 1991 году.

Советскую систему погубила не злая воля, а сочетание идеализма и некомпетентности. Экономические реформы Горбачёва подорвали плановую систему, не обеспечив при этом условий для стабильного перехода к рынку, а политические реформы привели к ослаблению союзного центра и росту сепаратизма. В конечном счёте, Горбачёв стремился обновить СССР, но его действия привели к противоположному результату. Таким образом, ни утверждение о его злонамеренности, ни идея о неизбежности распада без его участия не выдерживают критики. Советский Союз не был обречён, но именно действия Горбачёва и их непреднамеренные последствия сделали его распад реальностью.

Хорошее дополнение к моему недавнему посту.

На графике снижение неравенства в Бразилии. Хорошо бы авторы такие графики сопровождали еще динамикой богатства в стране. А то снижение неравенства — дело, конечно, хорошее. Но этой информации недостаточно. Хотелось бы знать: это потому, что все стали богатые или потому, что все стали бедные. Неравенство в богатстве может быть плохим, но все таки лучше когда в стране есть хотя бы кто-то богатый (а кто-то бедный), чем когда все уравнены в бедности.

Эффект прохожего или почему вам могут не помочь в беде

В 1964 году в Нью-Йорке произошло жестокое убийство Китти Дженовезе. Издание The New York Times выпустило статью, в которой утверждалось, что 37 человек видели или слышали нападение, однако никто так и не вмешался. Позже выяснилось, что это утверждение было преувеличением, но публикация породила целую волну интересных исследований.

Прочитав статью, социальные психологи Бибб Латане и Джон Дарли провели серию экспериментов, которые выявили так называемый «эффект прохожего» – люди менее склонны помогать другому человеку в беде, если рядом находятся другие люди. Их выводы впоследствии были подтверждены множеством исследований, демонстрирующих, как социальное окружение влияет на готовность человека прийти на помощь.

Хорошей иллюстрацией эффекта может послужить эксперимент Латане и Джудит Роден. Испытуемым сообщили, что они будут участвовать в исследовании игр. По прибытии в лабораторию каждого участника встречала дружелюбная ассистентка, которая провожала его в отдельную комнату и просила заполнить анкету. Затем она уходила в соседний кабинет, откуда доносились звуки открывающихся ящиков. Спустя некоторое время испытуемый слышал, как ассистентка забирается на стул, затем раздавался громкий треск, звук падения, а после – крики:

Боже мой, моя нога… Я… не могу ею пошевелить. О… моя лодыжка! . . . Я… не могу снять эту… штуку… с себя!


Участников поделили на две категории. Первые были одни. Вторые находились в комнате с другим человеком, который казался им участником исследования, а на самом деле был подставным лицом. Этот «участник» оставался равнодушным к происходящему, никак не реагировал на крики женщины и продолжал заполнять анкету.

Результат эксперимента был следующим: когда испытуемые находились в комнате в одиночестве, 70% из них вставали и шли на помощь женщине. Однако в присутствии другого человека, который никак не реагировал на происходящее, на помощь решились лишь 7%.

Как объяснить эффект прохожего?

Латане и Дарли предположили, что ключевым фактором является диффузия ответственности: если рядом есть другие люди, человек думает, что кто-то другой возьмёт на себя ответственность и придет на помощь. Кроме того, значительную роль играет конформизм: если окружающие не реагируют, человек боится показаться глупым и предпочитает не вмешиваться.

Коллега написал пост, в котором утверждает, что либеральное государство несовместимо с национализмом меньшинств.

Мне кажется, здесь важно не путать два значения национализма:

1. установка членов нации, выражающаяся в заботе о своей национальной идентичности;

2. действия членов нации, направленные на достижение (или сохранение) самоопределения.

Либеральное государство, если оно не федерация, а национальное государство, не может предоставить меньшинству как группе право на самоопределение, то есть право образовать на своей территории новую политическую единицу. Это означало бы уступку суверенитета над определенной территорией.

При этом оно может обеспечить людям с разными национальными идентичностями возможность проживать на своей территории, не подвергаться дискриминации и пользоваться частью прав, доступных остальным гражданам.

Таким образом, либеральное национальное государство несовместимо с национализмом меньшинств во втором смысле, но не в первом.

Эффект прохожего или почему вам могут не помочь в беде

В 1964 году в Нью-Йорке произошло жестокое убийство Китти Дженовезе. Издание The New York Times выпустило статью, в которой утверждалось, что 37 человек видели или слышали процесс убийства, однако никто так и не вмешался. Позже выяснилось, что это утверждение было преувеличением, но публикация породила целую волну интересных исследований.

Прочитав статью, социальные психологи Бибб Латане и Джон Дарли провели серию экспериментов, которые выявили так называемый «эффект прохожего» – люди менее склонны помогать другому человеку в беде, если рядом находятся другие люди. Их выводы впоследствии были подтверждены множеством исследований, демонстрирующих, как социальное окружение влияет на готовность человека прийти на помощь.

Хорошей иллюстрацией эффекта может послужить эксперимент Латане и Джудит Роден. Испытуемым сообщили, что они будут участвовать в исследовании игр. По прибытии в лабораторию каждого участника встречала дружелюбная ассистентка, которая провожала его в отдельную комнату и просила заполнить анкету. Затем она уходила в соседний кабинет, откуда доносились звуки открывающихся ящиков. Спустя некоторое время испытуемый слышал, как ассистентка забирается на стул, затем раздавался громкий звук падения, а после – крики:

Боже мой, моя нога… Я… не могу ею пошевелить. О… моя лодыжка! . . . Я… не могу снять эту… штуку… с себя!


Участников поделили на две категории. Первые были одни. Вторые находились в комнате с другим человеком, который казался им участником исследования, а на самом деле был подставным лицом. Этот «участник» оставался равнодушным к происходящему, никак не реагировал на крики женщины и продолжал заполнять анкету.

Результат эксперимента был следующим: когда испытуемые находились в комнате в одиночестве, 70% из них вставали и шли на помощь женщине. Однако в присутствии другого человека, который никак не реагировал на происходящее, на помощь решились лишь 7%.

Как объяснить эффект прохожего?

Латане и Дарли предположили, что ключевым фактором является диффузия ответственности: если рядом есть другие люди, человек думает, что кто-то другой возьмёт на себя ответственность и придет на помощь. Кроме того, значительную роль играет конформизм: если окружающие не реагируют, человек боится показаться глупым и предпочитает не вмешиваться.

Мир откладывается?

Некоторое время назад я написал текст, в котором приводил аргументы в пользу того, что Трампу не удастся закончить российско-украинский конфликт в ближайшее время. Я утверждал, что цели российского и украинского руководства фундаментально противоположны, а у Трампа недостаточно рычагов, чтобы принудить стороны заключить мирный договор.

Перспективы урегулирования по-прежнему туманны, и теперь я хочу добавить еще одно соображение, которого не было в моем первоначальном анализе. Для этого мне понадобится сделать экскурс в современную теорию военных конфликтов. Почему они начинаются?

Большинство теорий военных конфликтов пытается найти актора или группу акторов, которым конфликт выгоден: элиты, диктаторы, капиталисты и так далее. Безусловно, установки людей, принимающих решения, необходимы для объяснения. Однако они не являются достаточными. Конфликт интересов и ценностей — неизбежный компонент международных отношений, но при этом государства не находятся в состоянии перманентного военного противостояния.

В своей книге The Causes of War историк Джеффри Блейни доказывает, что полноценная теория военных конфликтов должна учитывать не только цели, но и средства. Когда лидеры одного государства намереваются атаковать другое, им важно понимать, получится ли у них победить. Для принятия решения важны такие факторы, как военная мощь обоих государств, потенциальная реакция других стран, внутренняя сплоченность, состояние экономики и личные качества руководителей. Только если лидер оценивает свои шансы на победу как высокие, он решается отдать приказ о начале боевых действий.

Теория Блейни также позволяет объяснить, как стороны приходят к миру. В ходе противостояния они постоянно обновляют информацию о возможностях друг друга. Мирное соглашение возможно только тогда, когда обе стороны осознают, что дальнейшие боевые действия не принесут им дополнительных выгод.

Я думаю, что российско-украинскому конфликту еще очень далеко до этой точки. Обе стороны предпочитают продолжение боевых действий компромиссному миру. Каждая из них считает, что в долгосрочной перспективе у нее хватит возможностей, чтобы победить или, как минимум, добиться более выгодных условий на будущих переговорах.

Это особенно видно на примере российской стороны. Учитывая собственное военное и экономическое преимущество, а также раскол среди западных союзников Украины, российское руководство уверено, что сможет одержать победу.

Надежда на скорый мир — не более чем wishful thinking.

Как добиться успешного прекращения огня?

Исследовательская группа Ceasefire Project проанализировала 2203 случая прекращения огня с 1989 по 2020 год. Что можно узнать из исследования?

■ 40% (882) оказались успешными: 450 закончились подписанием договора о мире, 432 продержались до итоговой даты или достижения цели.

■ 14,5% (323) были в силе в указанный период.

■ 33% (725) провалились, и боевые действия возобновились.

■ Остальные либо так и не начались (62), либо у исследователей не было достаточно данных для оценки (211).

Что способствует успеху?

Исследователи выделяют три ключевых фактора:

■ Политический процесс, направленный на устранение причин конфликта.

■ Международный мониторинг. В 80% случаев без внешнего контроля боевые действия возобновлялись в течение года.

■ Первые 100 дней. Если перемирие продержалось этот срок, его шансы на успех значительно возрастают.

Исследование показывает, что прекращение огня часто бывает успешным, а иногда позволяет достигнуть мирного соглашения. Однако, для того, чтобы это произошло, нужен политический процесс, направленный на устранение изначальных разногласий.

Источник

Хотите разбираться в истории не по учебникам, а через захватывающие сюжеты и неожиданные повороты?

Рекомендую канал Братья Гракхи. Вместо скучной хронологии – события и идеи, которые формировали мир таким, каким мы его знаем.

На канале вы узнаете:

Как провал Коминтерна в Китае определил стиль сталинской политики

Каким образом массовая миграция от репрессивного режима привела к расцвету Нидерландов

Как маленькая Сербия сорвала планы большой Австро-Венгрии в 1914 году

Почему Николай I умалчивал о коррупции в высших эшелонах власти

Что ссора между двумя городами может поспособствовать распаду колониальной империи

Что общего у советской и западной академии? Любовь к Сталину

Психолог Ханс Айзенк (да-да, автор того самого теста IQ) в предисловии к своей книге о политике пишет о проблемах, с которыми столкнулся в западной академии.

Вслед за многими социальными психологами после Второй мировой войны он начал исследовать авторитарные черты личности. Немец с еврейскими корнями, перебравшийся в Англию, он пытался осмыслить собственный опыт жизни при авторитарных правителях.

Айзенк заметил, что авторитарные черты проявляются не только у правых, но и у левых политиков. Общаясь с другими психологами, он часто сравнивал Сталина с Гитлером, а коммунизм – с нацизмом. Это, однако, полностью противоречило духу времени:

«Дядя Джо» пользовался огромной популярностью у розовато-левацкой интеллигенции, которая не имела никакого желания серьезно разбираться в фактической стороне кровавого режима Сталина, приведшего к гибели около 50 млн невинных людей (цифра, конечно, неточна, но истинного числа его жертв, полагаю, мы никогда не узнаем). Это было время, когда в Великобритании победил социализм, представленный лейбористским правительством и Лондонской школой экономики, основанной супругами Вэббами, которые посетили СССР и после возвращения оттуда заявили, что они видели будущее и «оно работает». Поэтому все в ужасе отшатывались от всякого, кто осмеливался приравнивать коммунизм к фашизму! Меня избегали, и в британских научных кругах я никогда не переставал быть персоной нон-грата. Американские ученые не отличались в этом от своих британских коллег. Мои ответы на их доводы в основном пропускались мимо ушей; а в критике доминировали эмоциональные аспекты.


Удивительно, но в какой-то момент истории за критику Сталина можно было столкнуться с проблемами в академии по обе стороны железного занавеса.

Рынок не противоречит социальной справедливости – объясняю на пирогах

Для большинства людей рынок и социальная справедливость воспринимаются как взаимоисключающие понятия. Я полагаю, что это не так, и далее объясню почему.

Философ Джейсон Бреннан предлагает интересный мысленный эксперимент. Представьте, что вам и ещё нескольким людям необходимо распределить между собой пирог. Ваша первая интуиция будет нарезать его на равные доли. Однако этот пирог не обычный, а магический – его размер меняется в зависимости от того, как его нарезать. Представьте, что он может увеличиться в размере, если его нарезать на неравные доли, но останется таким же, если нарезать поровну.

Здесь возникает конфликт между двумя ценностями:

1. Если вы цените равенство, то нарежете пирог на равные доли, но тогда каждый получит меньше.

2. Если вы цените благополучие, то нарежете пирог неравно, но каждый получит кусок побольше.

Этот эксперимент наглядно демонстрирует моральные дилеммы, связанные с функционированием рынка.

Рыночное неравенство доходов стимулирует людей эффективно использовать свои таланты. В результате выигрывают не только наиболее успешные, но и все общество – благодаря улучшению экономических условий и появлению новых возможностей. Например, высокооплачиваемый IT-специалист создаёт полезные технологии, повышающие качество жизни всех граждан.

Конфликт между левыми и правыми в вопросах экономики – это по сути выбор между равенством и благополучием. Правые выступают за свободный рынок, обеспечивающий каждому больший кусок, несмотря на неравенство. Для левых такой сценарий является неприемлемым. Вмешиваясь в рынок и ломая систему стимулов, они предлагают каждому одинаковые, но меньшие куски.

Здравый смысл подсказывает мне, что благополучие важнее равенства. Не стоит оценивать справедливость, сравнивая людей друг с другом – значение имеют лишь абсолютные величины. Если мы действительно заботимся о социальной справедливости и благополучии наименее преуспевающих, то не можем игнорировать рыночные механизмы.

«Политичка» – авторский канал о политике, обществе и технологиях женским взглядом: по максимуму непредвзято, иногда жёстко, но всегда интересно.

Подписывайтесь, читайте и комментируйте – в открытом для всех чате общение без цензуры!

Как штурм Белого дома привел к становлению региональных диктатур

События 1993 года сыграли ключевую роль в формировании персоналистского режима в России. Конфликт между президентом Ельциным и Съездом народных депутатов завершился силовым разгоном парламента. В ходе штурма Белого дома погибло около 130 человек. Итогом стала полная победа Ельцина и принятие новой Конституции, значительно усилившей президентскую власть.

Обычно это событие рассматривают на федеральном уровне, однако оно имело серьезные последствия и в регионах. Александр Кынев в своей книге подробно описывает, как после 1993 года усилилась личная власть губернаторов. В постсоветской России установилось равновесие между представительными органами власти (советами) и губернаторами. Однако после ликвидации Съезда и Верховного Совета Ельцин начал демонтаж региональной системы советов. Указами президента они были распущены, на смену им должны были прийти новые представительные органы, чьи полномочия и юридический статус были существенно изменены.

Ельцину необходимо было контролировать регионы и в региональной политике он сделал ставку на исполнительную власть. Хотя Съезд в 1991 году принял закон о проведении прямых выборов глав администраций, Ельцин своим указом отложил выборы и ввел практику назначений губернаторов президентом, которые согласовывались с местными советами. В 1993 году во время роспуска советов и проведения выборов в новые представительные органы губернаторы по сути превратились в единственных носителей власти. Это дало им возможность влиять на состав местных парламентов и, как следствие, на региональное законодательство.

Кынев пишет:

Создалась новая ситуация, в которой глава администрации назначается президентом страны без выборов, подотчетен ему, имеет право вето на решения законодательного органа. Это вето могло быть преодолено лишь 2/3 голосов депутатов. Возможность выражения недоверия представительным органом главе исполнительного органа с апелляцией к Президенту и в Конституционный суд отменялась. Были ограничены нормотворческие и контрольные полномочия ассамблей – ранее они не ограничивались, советы имели право обжаловать решения исполнительной власти, приостанавливать их до рассмотрения суда. Решения о бюджете и расходах законодательной властью стали приниматься только с согласия правительства. Обжалование актов исполнительной власти не предусматривалось, при этом во многих регионах допускалось совмещение постов исполнительной и законодательной власти.


После выборов 1993 года в большинстве регионов произошла сильная ребелансировка власти в пользу губернаторов. А некоторые регионы и вовсе превратились в настоящие диктатуры. Показательным примером может послужить Калмыкия. Воспользовавшись событиями, президент республики Кирсан Илюмжинов распустил все местные советы. Оппозиция оказалась полностью вытеснена из политической жизни региона, а некоторые ее представители были вынуждены покинуть республику. Администрация установила контроль над средствами массовой информации. Единственная оппозиционная газета "Советская Калмыкия сегодня" печаталась за пределами республики и ввозилась в нее тайно. Кынев также указывает, что предпринимались попытки создать культ личности Илюмжинова.

Таким образом, после штурма Белого дома движение в сторону персонализации власти было по сути воспроизведено в регионах. Это также проложило дорогу к последующей дефедерализации – отсутствие системы сдержек и противовесов сильно упростило установление контроля центра над регионами.

Ассимиляция – это миф?

Читаю книгу экономиста Гаретта Джонса Culture Transplant. Ее главный тезис заключается в том, что мигранты не ассимилируются полностью. Напротив, они постепенно делают страны, в которые приезжают, похожими на те, из которых уехали.

Джонс иллюстрирует свою идею на примере итальянской кухни: с одной стороны, итальянцы переняли некоторые американские пищевые привычки, но, с другой — именно они изменили кухню Америки, привнеся в нее пиццу и пасту. В каком-то смысле итальянцы сами “ассимилировали” американцев.

Автор приводит интересные исследования о том, как культурные установки мигрантов сохраняются на протяжении нескольких поколений. Возьмем социальное доверие — то есть ответ на вопрос: «Можно ли доверять большинству людей?» Средний уровень социального доверия в стране происхождения мигранта предсказывает его доверие другим людям, а также доверие его потомков вплоть до четвертого поколения. То же самое верно и для других культурных установок: мигранты передают своим детям бережливость в отношении финансов и семейные ценности.

Все эти установки очень важны для благополучия принимающих стран. Социальное доверие, например, влияет на качество политических институтов, а также на экономику, снижая транзакционные издержки. Книга Джонса показывает, что культуру мигрантов изменить крайне сложно: социализация в семье оказывает гораздо более сильное влияние, чем новая культура или любая программа по интеграции.

Если Джонс прав, то государствам следует в первую очередь принимать мигрантов с таким бэкграундом, который наилучшим образом впишется в принимающую культуру.

О критике Джонса поговорим в следующих постах.

Почему люди поддерживают авторитарные режимы?

Власть в авторитарных режимах часто некомпетентна и склонна к насилию. Это должно вызывать недовольство, однако мы часто сталкиваемся с обратным: люди, живущие при авторитарных режимах, поддерживают свою власть даже больше, чем в демократиях. Почему так происходит?

Возможно, причина в политической культуре. Одни группы попросту более склонны к "сильной руке", чем другие. Эта гипотеза особенно нравится людям в России – причем как "либералам", так и "патриотам". К сожалению (или к счастью), она так и не нашла эмпирического подтверждения. Как отмечает политолог Григорий Голосов, исследования общественного мнения обнаружили волатильность политической культуры – она сильно меняется в зависимости от внешних обстоятельств. Здесь разумно предположить обратную связь – именно политический режим влияет на культуру, а не наоборот. Голосов отмечает, что основным механизмом такого влияния является контроль за средствами массовой информации.

Монополизируя медиа, авторитарная власть фактически монополизирует и политическое предложение. В демократических странах граждане могут выбирать из множества политических сил, и это естественным образом создаёт разногласия, а также формирует институт оппозиции. В авторитарных же режимах информация подаётся в строго заданных рамках, что существенно ограничивает выбор. Однако одного контроля над медиа недостаточно для обеспечения лояльности. Люди видят коррупцию, сталкиваются с некомпетентностью власти, а иногда даже подвергаются репрессиям — и всё равно продолжают поддерживать режим.

Я думаю, что ключ к объяснению этого феномена лежит в психологии. Вместо того чтобы искать культурные особенности, стоит обратить внимание на когнитивные механизмы, присущие всем людям. В условиях авторитарного режима некоторые из них способствуют формированию лояльности:

■ Предубеждение в пользу авторитета (authority bias) – мы склонны верить и подчиняться людям, облечённым властью, даже когда их приказы нелогичны или аморальны. Эксперимент Стэнли Милгрэма ярко продемонстрировал этот механизм: испытуемые, следуя указаниям учёного в лабораторном халате, «наказывали» человека ударами тока, несмотря на его крики (на самом деле он был актёром). Большинство продолжало подчиняться, поскольку воспринимало экспериментатора как непререкаемый авторитет. В авторитарных режимах этот механизм заставляет людей оправдывать решения власти, даже если они явно несправедливы или абсурдны.

■ Внутригрупповой фаворитизм (in-group–out-group bias) – мы склонны предпочитать членов своей группы другим людям. Эксперименты Тэшфела показали, что даже случайное деление людей на группы – например, «мы любим Клее», а «они любят Кандинского» – порождает фаворитизм. В авторитарных режимах верхушка монополизирует право говорить от имени "нас" и постоянно угрожает опасными "ими". В таких условиях нелояльность властям ложно приравнивается к нелояльности своей группе или даже работе на противника.

■ Рациональное невежество – люди не склонны получать дорогостоящую информацию, если это не несет больших выгод. Политическая осведомленность является затратной: нужно читать, анализировать, искать альтернативные источники. Она также не приносит никаких выгод: повлиять на результат политического процесса невозможно даже в демократиях – что уж говорить об авторитарных режимах. Люди предпочитают не искать информацию и делегировать выработку позиции окружению и авторитетным фигурам.

Поддержка авторитарных режимов объясняется не особенностями культуры, а универсальными когнитивными механизмами, которые в условиях политической монополии играют на руку власти. Апелляция к культурным факторам показывает низкий уровень дискуссии в Восточной Европе, а иногда самый обычный расизм.

Коллеги из Шанинки приглашают принять участие в секции «Еврейские исследования и израилеведение» на международной студенческой конференции «Векторы-2025», которая пройдет в сотрудничестве с Еврейским музеем и центром толерантности. В этом году организаторы уделяют особое внимание исследованиям этничности и национализма, включая вопросы идентичности, миграции, межэтнических взаимодействий и политики.

Тематические направления:
• Израиль: история, политика, экономика и общество.
• Антисемитизм: история и современность.
• История и культура еврейских общин мира.
• История и культура еврейских общин Российской империи и СССР.
• Современные еврейские общины.
• Еврейская идентичность.
• Еврейские миграции и алии.
• Еврейская литература и текстология.
• Еврейское искусство.
• Иудаизм.
• Еврейская философия.
• Еврейские языки: лингвистические и социолингвистические исследования.

Организаторы ждут участников как в очном, так и онлайн-формате – социологов, политологов, антропологов, историков и других специалистов-энтузиастов.

Дедлайн: 5 марта.

Подробнее по ссылке.

Наджинг по-советски

В книге «Кто и как управляет регионами России» Александр Кынев описывает процедуру голосования на выборах в Советы народных депутатов следующим образом:

избиратель, голосовавший против единственного кандидата, должен был его вычеркнуть, для чего должен был идти в кабину (что позволяло легко идентифицировать голосующих против), для голосования “за” отметок не требовалось.


Этот механизм — классический пример наджа или подталкивания в поведенческой экономике. Он использует когнитивное искажение в пользу статус-кво: людям проще оставить все как есть, чем предпринимать дополнительные действия, чтобы что-то поменять.

Этот принцип лег в основу системы пенсионных накоплений «Save More Tomorrow» (SMarT), предложенной экономистами Ричардом Талером и Шломо Бернаци. В традиционной модели работник должен был самостоятельно принять решение о вступлении в программу, но большинство откладывали этот шаг. В новой системе участие стало опцией по умолчанию, а отказ требовал дополнительных действий. В результате число участников пенсионной программы значительно возросло.

По такой же модели opt-out были устроены выборы в Советы народных депутатов: поддержка кандидата не требовала когнитивных усилий, а выражение несогласия влекло за собой дискомфорт, а также потенциальные социальные последствия.

Наследократия – почему наследство становится важнее работы?

The Economist пишет, что сегодня в странах Запада капитал все чаще передается по наследству и это формирует наследократию – общество, где финансовый успех зависит не от работы, а от происхождения. К концу 2010-х стоимость наследства составила 10% ВВП. Это значительно превышает показатели второй половины XX века и постепенно приближается к цифрам начала прошлого столетия. В 2025 наследники в богатых странах получат по наследству 6 трлн. долларов.

Почему так?

Издание выделяет 3 основных фактора:

■ Рост стоимости активов. В первую очередь это касается недвижимости: её стоимость стремительно растёт из-за ограниченного предложения, вызванного государственными регуляциями. Например, стоимость жилья, принадлежащего британцам, возросла с 1 трлн. фунтов в середине 90-х до 7 трлн. на данный момент.

■ Демографические тренды. Поколение бэби-бумеров накопило огромные активы и передаёт их наследникам. В США люди старше 65 лет владеют 50% национального богатства (82 трлн. долларов).

■ Замедление экономического роста. В последние годы экономический рост в развитых странах замедлился. Чем ниже рост ВВП, тем важнее становится переданное богатство. В странах с высокой динамикой, таких как Ирландия, роль наследства меньше, а в Германии и Италии – значительно выше.

Современная экономика всё больше напоминает страницы реалистических романов XIX века, где успех определяет не талант или трудолюбие, а удачное рождение или брак.

Что делать?

■ Налоги на наследство. В последние десятилетия во многих странах они были снижены или вовсе отменены. В The Economist считают, что справедливая налоговая политика могла бы перераспределить часть сверхкрупных состояний и снизить зависимость общества от наследственных капиталов.

■ От себя добавлю, что развитым странам также следует придерживаться политики экономического роста, важной частью которой является дерегулирование. Регуляции сдерживают рост. В условиях его замедления наследственный капитал становится важнее труда.

Принято считать, что свободный рынок – это источник несправедливости. Философ Джон Томаси в книге Free Market Fairness доказывает обратное: рынок создает экономический рост, который приводит к более честному распределению ресурсов. Пример Ирландии это подтверждает: либо мы создаём экономику, где успех строится на труде и таланте, либо превращаемся в общество, где главное — родиться в “правильной” семье.

Ссора в Овальном кабинете – что это было?

Украинское руководство, очевидно, не хочет трамповской сделки. Что они должны были сделать, чтобы её избежать и не лишиться финансирования? Ответ прост – им надо было убедить Трампа в том, что они на самом деле готовы к сделке, а Россия – нет. На вчерашней встрече случилось обратное.

Зеленский начал пресс-конференцию с заявления, что ни на какие компромиссы он не готов, и стал показывать Трампу фотографии военнопленных. Далее в каждом ответе на вопросы журналистов он прибегал к жёсткой риторике в отношении российского руководства и давал понять, что придерживается максималистских требований. Трамп большую часть встречи был дружелюбен и несколько раз эксплицитно давал понять, что продолжит поддерживать Украину, если сделка провалится. Главным лейтмотивом его ответов было желание заключить мир.

Под конец, отвечая на вопрос, Трамп сказал, что агрессивная риторика лишь отдалит соглашение. Вице-президент Вэнс добавил, что словесные выпады Байдена в адрес России провалились как тактика. И тут Зеленский начал спорить с Вэнсом, утверждая, что Россия не будет соблюдать режим прекращения огня. Здесь важен контекст: до этого участники встречи отвечали на вопросы журналистов, и тут Зеленский вдруг начинает спор. Причём его тезис заключается в том, что переговоры с Россией бесполезны. Тут Трамп, который всё время говорил о переговорах, конечно, не выдержал, и началась перепалка, которую мы увидели в соцсетях.

Как я сказал вначале, если украинское руководство не хотело сделки, но хотело денег, оно должно было убедить Трампа в своей договороспособности. Зеленский полностью провалил эту задачу. Зачем надо было все 50 минут говорить, что не пойдёшь на компромиссы? Зачем начинать спор на пресс-конференции? Зачем отвечать на тезис, который направлен не против тебя, а против политических оппонентов тех, с кем ты ведёшь переговоры? Возможно, это некомпетентность, а возможно, просто перенапряжение.

Последствия ссоры нам только предстоит узнать.

Как сделать страну богаче? Позови китайцев

У экономиста Гаррета Джонса встретил интересную мысль о том, как бедные страны могут увеличить благополучие своих граждан. Джонс предлагает им пригласить в страну китайских иммигрантов и сподвигнуть их остаться на всю жизнь, например, освободив от налогов.

Как это поможет экономике?

Во-первых, китайские иммигрантские сообщества супер успешные. Много внимания уделяется образованию и предпринимательству, у китайцев также высокий уровень сбережений. Во-вторых, в странах, где Китайские мигранты представляют большинство, таких как Сингапур и Тайвань, очень высокий уровень жизни и государственного управления. В-третьих, в Китае все еще много небогатых людей, которые могли бы легко согласиться на переезд.

Даже несмотря на снижение доверия в обществе и вероятность этнических конфликтов, такая политика со временем может окупиться. Если китайцы попадут на высокие позиции в правительстве и в бизнесе, то это с высокой вероятностью приведет к экономическому росту. Со временем это также может повлиять на национальную культуру и заставить людей изменить свои экономические установки на более эффективные.

Как отмечает Джонс, "миграция создает трансплантацию культуры, делая места, куда приезжают мигранты, очень похожими на те, которые они покинули".

Парадокс равенства

Читая о прошедших выборах в Германии, наткнулся на интересный график. С начала 2010-х годов немецкие молодые женщины начали становиться значительно более левыми, чем мужчины. На самом деле, это общемировой феномен. Схожие цифры можно увидеть в большинстве западных демократий.

Почему так происходит?

Хорошее объяснение этого тренда можно найти в психологии. Психологи говорят о парадоксе гендерного равенства: чем больше в обществе равенства между мужчинами и женщинами, тем более явной становится разница в их поведении. Это проявляется в выборе сферы деятельности, личностных чертах, сексуальных связях и многом другом.

Причина парадокса проста — мы разные. В патриархальных обществах женщины вынуждены перенимать некоторые мужские черты. Когда общество становится более эгалитарным, женщины могут выбирать то, что им больше по душе, — так различия между нами становятся более заметными.

Именно это объясняет разрыв в политических предпочтениях между мужчинами и женщинами на Западе. Эти страны попросту самые эгалитарные. Исследования показывают: чем более богатой и равной является страна, тем больше в ней разницы в моральных суждениях между мужчинами и женщинами. Опросы в США демонстрируют этот разрыв по таким политическим вопросам, как аборты, социальное перераспределение, ядерное оружие и милитаризм.

Женщинам просто больше нравятся левые — и никто не заставит их голосовать за кого-то другого.

Альтернатива для Германии нарастила поддержку в наиболее бедных регионах, тогда как социал-демократы, напротив, теряют этот электорат.

Эти выборы только подтвердили то, о чем уже давно говорят социальные ученые: за левых голосуют образованные и обеспеченные элиты, а правым, наоборот, отходят голоса "рабочего класса".

Еще в 1958 году британский социолог и левый активист Майкл Янг в своей книге "Подъем меритократии" выразил сомнения в способности лейбористов удержать голоса рабочего класса. По его мнению, ключевой причиной этого является меритократическая идеология.

Получая высшее образование, левые активисты начинают гордиться своей эрудицией и академическими достижениями, что создает пропасть между ними и теми, чьи интересы они намерены представлять.

На самом деле, они не готовы услышать.

Левые помогают черным?

У Майкла Хьюмера встретил интересную мысль: американские воукисты не помогают черным, а делают им только хуже. Ложная идеология мешает черным интегрироваться в общество.

Прогрессисты пытаются убедить черных в том, что в Америке есть системный расизм. При этом единственным доказательством этого тезиса является миф о том, что американские полицейские постоянно стреляют в черных. В реальности это происходит очень редко, а когда происходит, у нас нет никаких оснований считать, что расизм был причиной.

Левые активисты и медиа подают и раскручивают каждый такой случай как пример системного расизма. Например, они утверждали, что офицер полиции Дориан Уилсон стрелял в Майкла Брауна, когда тот просто стоял, подняв руки вверх. Что кроме расизма могло заставить человека так поступить? На массовых митингах активисты поднимали руки вверх перед полицией в знак солидарности с Брауном.

Экспертиза, однако, установила, что в момент выстрела Браун бежал на Уилсона. Все это случилось после того, как подозреваемый в краже Браун атаковал Уилсона в его же машине. После расследования и судебного вердикта активисты начали утверждать, что слоган "руки вверх" – это лишь метафора большей социальной проблемы расистского насилия (которой на самом деле не существует). Нет худшего примера догматизма – они признают, что готовы соврать лишь бы продвинуть свою ни на чем не основанную повестку.

По мнению Хьюмера, такая риторика лишь усугубляет разобщенность в обществе. Черным внушают, что они окружены враждебной системой – это формирует у них недоверие к белым и государственным институтам. Недоверие мешает им налаживать конструктивные социальные и экономические связи, которые могли бы способствовать их интеграции и процветанию. В итоге те, кто якобы борются за права черных, на самом деле лишь усиливают их изоляцию.

Коллеги из Political Animals запускают курс про национализм!

Я думаю, что это отличная возможность получить новые знания по двум причинам.

Во-первых, без понимания национализма невозможно понять современную политику. Конфликт между Россией и Украиной, противостояние Израиля и Палестины, рост правых популистов на Западе — во всех этих процессах национализм играет одну из центральных ролей. После периода глобализации наступил откат: мы вновь чертим границы, и чаще всего — по национальному признаку.

Во-вторых, это лучшее предложение на рынке. В отличие от большинства российских спикеров, Political Animals постоянно озвучивают интересные идеи и читают научную литературу не только на русском (примеры: 1, 2, 3). Учитывая качество преподавания политологии в России, я думаю, что на этом популярном курсе вы погрузитесь в тему гораздо глубже, чем студенты-политологи в стенах российских университетов.

В ожидании курса прочитайте нашу публичную дискуссию о нациях, социальных конструктах, рациональности и этике: 1, 2, 3.

Либеральная? Нет, антипутинская оппозиция

Российскую несистемную оппозицию часто называют либеральной. Я думаю, что это неверно, и далее объясню, почему.

Либерализму сложно дать определение. Если вы посмотрите статью, посвященную ему на Стэнфордской философской энциклопедии, то вместо определения обнаружите лишь вопросы, по которым либералы не согласны друг с другом. Однако мы можем оттолкнуться от одного необходимого условия либерализма – веры в моральное равенство. Либералы считают, что все люди обладают равным моральным статусом – на этом основана либеральная доктрина прав человека.

Очевидно, что не все российские оппозиционеры разделяют эту идею. Многие из них считают, что русские как нация значительно хуже других. Иногда нас сравнивают с агрессивными милитаристскими орками, иногда, в более мягкой версии этих взглядов, утверждают, что мы имеем предрасположенность к “сильной руке”. В обоих случаях делается вывод, что мы не заслуживаем правительства, которое уважало бы наши права, – а лишь диктатуру или оккупационную администрацию. Эти взгляды представляют собой самый обычный расизм, который несовместим с либеральными убеждениями.

Возможно, российская оппозиция либеральна в другом смысле. Под либерализмом часто подразумевают прогрессизм западного типа или wokism. Воукисты не верят в моральное равенство, а скорее выступают за защиту тех, кого считают угнетенными – чего бы это ни стоило. Такое определение не лишено смысла. При распаде Советского Союза будущие российские либералы поддерживали сепаратизм национальных республик. Это можно объяснить не только стратегическим союзом в борьбе против федерального центра, но и убежденностью, что народы этих стран несправедливо угнетались советской империей. Из этой же убежденности они поддерживали Чечню, а сейчас – Украину.

Однако российские оппозиционеры расходятся с woke-движением по многим пунктам. Самый важный – отношение к Западу. Типичный прогрессист ненавидит Запад и винит его во всех проблемах современного мира. Типичный российский оппозиционер, наоборот, боготворит Запад и ассоциирует себя с ним. Кроме того, российские оппозиционеры, в отличие от воукистов, не имеют единой позиции по вопросам культуры, миграции, экономики и ближневосточного конфликта. Думаю, прогрессисты вряд ли оценили бы их шутки про поездки Лаврова в Африку.

Как тогда определить оппозицию? Думаю, правильнее называть ее антипутинской. Если разобрать взгляды Путина на отдельные тезисы и для каждого найти противоположность, то получится примерный набор взглядов среднего российского оппозиционера. Он пришел к своим убеждениям, отталкиваясь не от идеологии, а от Путина. Там, где у Путина нет явной позиции – у него ее тоже не будет. Там где, она есть, он займет ровно противоположную. Он любит Запад, потому что Путин не любит. Он не патриот, потому что Путин говорит, что он патриот. Он против российского флага, потому что под ним обычно стоит Путин. И так далее.

Политические взгляды большинства людей формируются не из-за идеологии, а через идентичность. Мы определяем себя через отличие от других. Поэтому, чтобы понять убеждения человека, часто достаточно взглянуть на тех, кого он ненавидит.

Два тела народа

Исторически основным источником легитимности правителей считалась божественная воля. В Послании к римлянам апостол Павел утверждает: «Всякая власть от Бога». Реальные правители, однако, редко походили на божественных ставленников. Недальновидные, самовлюбленные, подверженные страстям правители часто делали жизнь своих подданных только хуже.

Чтобы разрешить это противоречие, в Раннее Новое время придумали концепцию «двух тел короля». Согласно ей, у правителя есть два тела: политическое и естественное. В своем политическом теле король стремится править справедливо и разумно. В естественном же он может ошибаться – и если это происходит, то причина всегда кроется в окружении, введшем его в заблуждение. Как говорил сэр Роберт Филипс: «Если случилось несчастье, то виноват не король Чарльз сам по себе, а король Чарльз, которому дали неправильный совет». Российская версия идеи – это «царь хороший, а бояре плохие».

В книге «Демократия для реалистов» политологи Кристофер Эйчен и Ларри Бартелс утверждают, что в демократиях место «двух тел короля» заняла идея народной воли. Никакой единой народной воли не существует – в сложных демократических системах нет такого выбора, который удовлетворял бы предпочтениям большинства. Также «воля» не является разумной – средний избиратель мало разбирается в политике, а его решение определяется не рациональным расчетом, а социальной идентичностью и случайными событиями в предвыборный период — экономическими колебаниями, природными катастрофами или даже нашествием акул. Избиратели систематически поддерживают ошибочные меры — например, торговые пошлины, жесткие экономические регуляции или бессмысленные военные интервенции.

Тем не менее, демократический политик не может признать иллюзорность народной воли или безответственность большинства избирателей. Как и в монархиях, где любые ошибки приписывали дурным советникам, в демократиях негативные последствия решений списывают на влияние демагогов или корыстные интересы элит. Народная воля, подобно политическому телу короля, остается сакральным объектом, который нельзя подвергать сомнению – иначе система перестанет работать. Любой демократический политик должен это понимать.

Мои коллеги из Хижины дяди Тома пишут про Америку: культура, история, немного политики, здесь вы также можете насладиться красивыми фотографиями и роликами.

Подпишитесь и вы узнаете,

🏛 что в Вашингоне есть музей русской культуры

🇮🇪 как тяжело было ирландцам ассимилироваться в штатах

🏗️ как строился Панамский канал

🎨 познакомитесь с американским искусством

🏙️ удивитесь, что в США есть импровизированные города

🍁 и насладитесь осенним штатом Вермонт.

Как появился патриархат?

Послушал подкаст, где антрополог Ангарика Деб утверждает, что он был следствием аграрного общества.

Патриархат — это социальная система, в которой мужчины обладают более высоким статусом, чем женщины. Деб отмечает, что на протяжении большей части человеческой истории общества не были патриархальными. Антропологи нашли множество свидетельств высокого уровня гендерного равенства среди охотников и собирателей. В своей недавней статье Деб доказывает, что время отдыха в этих сообществах распределялось между мужчинами и женщинами поровну.

Ситуация изменилась с появлением аграрного общества. Исследования показывают, что около 5000 лет назад генетическое разнообразие мужчин и женщин стало неравномерным: небольшая группа мужчин сумела монополизировать доступ к женщинам. Этот процесс совпал с переходом к сельскому хозяйству.

Как аграрная экономика породила гендерное неравенство?

■ Разделение труда. По словам Деб, ключевая причина заключается в том, что в аграрных обществах женщины производят меньше калорий. Среди охотников и собирателей женщины, занимаясь сбором, добывали столько же пищи, сколько мужчины охотой. Однако в сельском хозяйстве физическая сила играет решающую роль, поэтому тяжелая работа в поле ложится в основном на мужчин, которые становятся главными поставщиками калорий.

■ Рост рождаемости. В земледельческих обществах семьи имеют больше детей, что приводит к тому, что женщины проводят больше времени в состоянии беременности и за ними закрепляется роль заботы о потомстве. Это делает их менее мобильными и более зависимыми от мужчин.

■ Социальная изоляция. В аграрных обществах женщины, выходя замуж, переезжают в дом мужа, теряя поддержку семьи. Это снижает их способность защищать свои интересы.

■ Собственность и мужская сила. В аграрных обществах главным источником ресурсов становится земля, которую необходимо защищать. В этих условиях мужская физическая сила приобретает дополнительное значение.

Все эти факторы значительно усиливают переговорные позиции мужчин и позволяют создать социальные нормы, закрепляющие их доминирующее положение.

Парадокс власти

Россия – самая сильная держава в своем регионе, однако ее ведущая роль постоянно ставится под сомнение соседями. Многие из них предпочитают прозападный курс.

Почему так?

В своей статье специалист по теории игр Лайонел Пейдж утверждает, что причина этого – так называемый парадокс власти (paradox of power). Для иллюстрации он обращается к одной из басен Эзопа. Лев, лиса, шакал и волк заключают союз для совместной охоты. Однако когда добыча поймана, лев забирает её целиком, и никто не может оспорить это решение – ведь он самый сильный.

Обычно слабые игроки предвидят такой исход. Они предпочитают либо вовсе не вступать в альянсы с превосходящим по силе игроком, либо подорвать его возможности, чтобы он не мог забрать себе всю добычу. Это порождает парадокс: самый сильный не может доминировать именно потому, что он самый сильный. Подобная ситуация неоднократно возникала в советском политбюро – Берия, например, был расстрелян именно из-за своего политического веса.

Парадокс власти очень хорошо объясняет международную политику на постсоветском пространстве. Когда развалился Советский Союз, отколовшиеся от него государства были значительно слабее России. Опасаясь её доминирования, они выбрали курс на евроинтеграцию и вступление в НАТО – антироссийский оборонный союз. Россия болезненно воспринимает такой сценарий, так как считает, что по праву сильного должна играть ведущую роль в регионе. Однако она сталкивается с сопротивлением слабых именно потому, что слишком сильна.

Единственный способ преодолеть парадокс власти – убедить потенциальных союзников в том, что тебе можно доверять. Как отмечает Пейдж, основной урок теории игр заключается в том, что кооперация поддерживает сама себя. Россия должна заработать репутацию сильного, но надежного партнера. Только тогда она сможет в полной мере воспользоваться своей силой, сотрудничая с союзниками. Примером такой “мягкой силы” являются США: они помогали европейским партнерам в двух мировых войнах, не требуя слишком много взамен. Источником подлинной мощи является доверие.

Американские полицейские – расисты?

Существует представление, что американские полицейские постоянно убивают безоружных черных, и основная причина этого – их расизм. Так ли это? В книге Progressive Myths либертарианский философ Майкл Хьюмер суммирует исследования на эту тему.

■ Шанс безоружного черного быть убитым полицией очень низок. В 2019 году американские полицейские убили 36 черных. Это произошло в стране с населением 330 миллионов человек, 41 миллион из которых – черные. По подсчетам Хьюмера, у черного гораздо больше шанс погибнуть от удара молнии, чем от полицейской пули.

■ Черные составляют 13% населения США, но 25% жертв среди безоружных, убитых полицейскими. Можно ли объяснить эту диспропорцию расизмом полиции?

■ Хьюмер предлагает обратить внимание на гендерную диспропорцию. Мужчины составляют 50% населения США, но среди безоружных, убитых полицией, их 95%. Полиция стреляет в мужчин в 21 раз чаще, чем в женщин. Следует ли из этого, что полицейские – сексисты? Очевидно, нет. Мужчины попросту чаще контактируют с полицией. Они совершают 88% всех убийств полицейских.

■ Аналогичная ситуация и с расовой диспропорцией. Полицейские чаще всего контактируют с теми, на кого вызвали полицию. В черных сообществах полицию вызывают чаще. Исследования показывают, что расовый состав людей, на которых вызывают полицию, соответствует расовому составу безоружных, убитых полицейскими.

■ Возможно, расистами являются те, кто вызывает полицию в чернокожих сообществах. Но наиболее вероятное объяснение заключается в том, что среди черных попросту выше уровень преступности. Черные составляют 13% населения США, но совершают 40% убийств и 40% убийств полицейских. Именно поэтому на них чаще вызывают полицию и по ним чаще стреляют полицейские, а не из-за расизма.

■ Также есть интересное экспериментальное исследование. Лоис Джеймс и коллеги исследовали поведение полицейских в симуляторах для подготовки. Они создали видеосценарии, в которых подозреваемые доставали оружие или безобидный предмет, а полицейские должны были решить, стрелять или нет. Исследование показало, что полицейские медленнее стреляли в черных подозреваемых (1,3 секунды против 1,1 для белых) и реже ошибочно открывали по ним огонь (1% против 14% для белых).

Американские полицейские не расисты. Они сто раз подумают, прежде чем выстрелить в черного. И главная причина этого – пристальное внимание мейнстримных медиа к каждому такому случаю. Это показывает, что гражданское общество в США может оказывать сильное влияние на полицию. Как пишет Хьюмер, если бы СМИ освещали все случаи полицейского произвола, а не только инциденты с черными, общий уровень жестокости полиции мог бы существенно снизиться.

Верят ли политики в то, что говорят?

Политики часто говорят о ценностях: патриотизме, демократии, правах человека. Но действительно ли они в них верят?

Рассмотрим две гипотезы:

➊ Политики – альтруисты. Они искренне верят в каждую ценность, которую декларируют.

➋ Политики – эгоисты. Они используют ценности лишь как инструмент и на самом деле в них не верят.

Первая гипотеза выглядит крайне сомнительно. Люди прежде всего руководствуются интересами – собственными, своей семьи, своей группы. Даже когда человек отказывается от личных выгод ради общего блага, это чаще связано с желанием соответствовать нормам, а не с чистым альтруизмом. Политика не исключение: слишком многое в ней завязано на борьбу за власть и ресурсы.

Вторая гипотеза кажется более убедительной. Пример – недавнее интервью Василия Якименко, в котором он признался, что участвовал в кремлевской молодежной политике исключительно ради денег. Но настолько откровенный цинизм встречается нечасто. Большинство людей испытывают дискомфорт, если их слова противоречат их убеждениям.

Я думаю, что ближе всего к истине следующая гипотеза:

➌ Политики – эгоисты, НО они искренне верят в ценности, которые озвучивают.

Этот тезис может показаться парадоксальным. Ведь интересы политиков и благо избирателей часто вступают в конфликт. Как можно быть эгоистом и при этом верить в ценности, которые по определению выше индивидуального интереса?

Ответ на этот вопрос дает эволюционная психология. Мы привыкли считать, что функция убеждений – отражать реальность. Но Хьюго Мерьсе и Дэн Спербер в книге «Загадка разума» доказывают, что убеждения имеют в первую очередь социальную функцию. Они помогают не только понимать мир, но и влиять на других. Мы формируем рациональные аргументы не столько для поиска истины, сколько для того, чтобы убедить окружающих в своей правоте.

Можно возразить: если цель убеждений – воздействие, то зачем в них искренне верить? Почему просто не соврать? Ответ дает теория самообмана психолога Роберта Трайверса: люди убеждают сами себя, потому что человек, который искренне верит, звучит гораздо убедительнее. Он вызывает гораздо больше доверия и его гораздо реже уличают во лжи.

В политике убежденность – мощное оружие. Авторитарным лидерам она помогает создавать политические организации и мобилизовывать сторонников. Для Ленина и Сталина твердые марксистские убеждения были не просто взглядом на мир, а способом максимизации собственной власти. В демократиях все работает схожим образом: искренние рассуждения о справедливости, правах человека и патриотизме помогают политикам завоевывать доверие и продвигаться по карьерной лестнице. Они не рыцари из сказок: в случае конфликта между интересом и ценностью выбор всегда будет за первым.

Не стоит делать ставку на "хороших" людей. Единственная надежда – это хорошие институты. Они создают стимулы для эгоистичных политиков работать на общее благо.

Как защититься от здравого смысла?

Идеологии всегда упрощают реальность и поэтому с неизбежностью содержат заблуждения. В современном мире их носители сталкиваются с разными мнениями и критикой своих взглядов.

Каким образом идеологические группы удерживают сторонников от сомнений и здравого смысла?

Философ Майкл Хьюмер в своей новой книге предлагает интересный ответ. Он утверждает, что у идеологий существуют системы защиты — особые убеждения, встроенные в идеологию, которые делают её чрезвычайно устойчивой к опровержению с помощью аргументов.

Рассмотрим несколько таких систем.

1. Ставить мои взгляды под сомнение — аморально.

Патриоты считают неправильным сомневаться в действиях своего правительства, а сектанты — в правоте своего вождя. Прогрессисты клеймят несогласных “трансфобами”, “гомофобами”, “мизогинами” и прочими ярлыками. Приняв такую систему защиты, человеку становится почти невозможно пересмотреть свои взгляды. Ведь как только он начинает сомневаться, у него появляется страх стать “плохим человеком”.

2. Несогласный — либо предатель, либо жертва ложного сознания.

Для марксистов любой оппонент — это классовый враг, заражённый ложной идеологией. Для националистов каждый критик работает на вражеские державы или мировое еврейское правительство. Приняв эту защитную стратегию, человек может отвергать любые аргументы как вражеский псиоп.

3. Истины и рациональности не существует.

Прогрессисты часто говорят, что истина и рациональность – это изобретения западного человека. Они созданы, чтобы угнетать другие группы. Люди попроще отвечают на критику известной цитатой из Большого Лебовски: "well, duude, it's just your opinion, maan". Отрицание истины и рациональности – это просто удобная уловка, позволяющая избежать конфронтации с оппонентами и связи с реальностью.

Хьюмер отмечает, что сторонники идеологий в глубине души понимают, что заблуждаются. Иначе зачем прибегать к столь явно несостоятельным тактикам в ведения дискуссии?

Социальное доверие – это лекарство от страха

В книге "The Culture Transplant" экономист Гаретт Джонс приводит интересные примеры разницы в уровне социального доверия между странами.

В 1997 году гражданка Дании Аннет Соренсен была арестована полицией Нью-Йорка. Прохожий увидел, как Аннет отправилась обедать, оставив коляску со своей 14-месячной дочерью у входа в ресторан, и вызвал полицию. Задержанная объяснила американским властям, что в Дании оставлять детей на улице – абсолютно нормальная практика. "В конце концов, кто может украсть ребенка?" – заявила Соренсен.

В скандинавских странах уровень социального доверия самый высокий в мире. Примерно 65% респондентов здесь на вопрос “Можно ли доверять большинству людей?” отвечают положительно. В США этот показатель ниже – особенно в крупных городах с их социальной атомизацией и низким качеством управления. Приехав в американский мегаполис, люди из стран с высоким доверием искренне не понимают, почему кто-то не доверяет незнакомцам.

В странах с высоким и низким доверием различное отношение к государству. Как пишет Джонс, в Японии ребенка учат подходить к любому японцу в том случае, если он потерялся. В США ситуация иная – ребенок должен подходить только к полицейскому. Этот культурный факт прекрасно иллюстрирует то, о чем я уже писал ранее, – когда ты не доверяешь своим согражданам, единственным спасением остается государство.

Томас Гоббс ввел в политическую философию проблему "естественного состояния" – то есть ситуации, где вместо сотрудничества люди враждуют друг с другом. Основная причина вражды – это отсутствие доверия. Каждый просто боится, что другой не будет сотрудничать. В качестве решения Гоббс предлагал поставить страх на службу людям. Они должны передать право на управление собой сильному государству, страх перед которым подтолкнет их к сотрудничеству между собой.

Социальное доверие предлагает решение проблемы, не основанное на страхе. В обществах, где оно существует, каждый просто знает, что другому можно доверять. Это обеспечивает высокий уровень кооперации и, как следствие, высокий уровень жизни. К сожалению, доверие не падает с неба – это результат длительной социальной эволюции. Мы не можем выделить какой-то один фактор, который позволяет людям в Дании и Японии доверять друг другу несмотря на все препятствия современного мира.

Книга, которая могла спасти нас от войны

В 1898 году русский предприниматель Иван Блох, разбогатевший на железных дорогах, написал книгу «Будущая война и её экономические последствия». В этом 4000-страничном труде он предупреждал о катастрофических последствиях войны в индустриальную эпоху. Перед созывом Гаагской мирной конференции книгу прочитал Николай II.

В отличие от морализаторского пацифизма Толстого, Блох предлагал холодный анализ выгод и издержек. Он обращал внимание на технический прогресс, который привёл к созданию мощного оборонительного вооружения — тяжёлой артиллерии, пулемётов, высокоточных винтовок и бездымного пороха.

Все это, писал Блох, приведёт к огромным потерям и сделает наступление крайне затратным. Армии окажутся в окопах на гигантских фронтах, а отсутствие решающих сражений затянет войну и многократно увеличит жертвы. Блох назвал грядущий конфликт «rendez-vous со смертью».

Но не менее страшными, по его мнению, будут экономические и социальные последствия:

Призыв в армию почти всего мужского населения приведёт к разрушению торговли и промышленности, росту цен, прекращению кредитования, бюджетному кризису и бедствиям среди мирного населения. А когда война закончится из-за общего истощения, согласятся ли солдаты, многие из которых выходцы из социалистических районов, просто сложить оружие?


Николай II хвастался подчинённым, что прочитал книгу. Вдохновившись, он предложил созвать мирную конференцию в Гааге, которая состоялась в 1899 году. Блох был на ней делегатом от России. Николай выступил с антивоенной речью, которая разошлась по мировым газетам. Его и Блоха номинировали на Нобелевскую премию мира.

В 1914 году Россия вступила в Первую мировую войну, за которой последовала революция и гражданская война.

Источник

Федеральная вертикаль: как центр управляет российскими регионами?

В российской политической системе существует напряжение между “вертикалью власти” и федеративным устройством. Федерация предполагает самоуправление регионов, в то время как вертикаль – это управление сверху вниз.

Как решается эта проблема?

■ Исследователь Станислав Климович называет это проблемой множественного принципала. Губернатор подотчётен двум принципалам – избирателям и федеральному центру. Если он выбирает избирателей, это может угрожать интересам центра и в конечном счете режима.

■ После возвращения губернаторских выборов в 2012 году режим вновь столкнулся с этой проблемой. Как показывает Климович, для её решения он стал ослаблять связь губернатора с регионом. Главным механизмом стал отбор кандидатов, для которых именно федеральный центр является приоритетом.

■ Климович анализирует биографии губернаторов и делит их на две категории: инсайдеры и аутсайдеры. Карьера инсайдеров привязана к региону, в то время как карьера аутсайдеров – нет. Аутсайдеров можно разделить на два типа: варяги, не имеющие никакого отношения к региону, и возвращенцы, чья карьера началась в регионе, но продолжилась за его пределами.

■ Исследование показывает, что количество губернаторов-инсайдеров значительно сократилось. Если в 2008 году 75% губернаторов были инсайдерами, то к 2019 году их число составило лишь 40%. Большая часть назначенных аутсайдеров – варяги.

■ Также возросло число губернаторов, имеющих карьерный опыт на федеральном уровне. Если в 2008 году их было вдвое меньше по сравнению с губернаторами, чья карьера проходила в регионах, то с 2017 года их численность сравнялась.

Губернатор, не связанный с регионом, меньше ориентируется на местных жителей и больше зависит от федерального центра. В результате баланс между федерализмом и вертикалью власти смещается в пользу последней.

Реакция на торговую войну говорит о политических группах очень многое.

Левые внезапно оказались защитниками свободного рынка. Берни Сандерс пишет в Twitter, что с точки зрения экономистов введение пошлин ухудшит положение американцев. Где он был все эти пятьдесят с лишним лет?

Показательно также молчание псевдолибертарианцев, поддерживающих Трампа. По подсчетам Tax Foundation, введение пошлин в его первый срок эквивалентно увеличению налоговой нагрузки на одно домохозяйство на 625 долларов. Разве это не нарушение принципа самопринадлежности? Неужели Трампу можно, а демократам нельзя?

Упадок социал-демократов – объясняю на пиццах

У The Economist встретил интересное объяснение того, почему европейцы все реже голосуют за социал-демократов.

С момента финансового кризиса 2008 года умеренным левым удалось убедить все европейское политическое пространство в том, что государство должно вмешиваться в экономику. Регуляции и перераспределение стали частью программы каждой политической партии – в том числе и правых популистов.

Теперь социал-демократам просто нечем выделиться. Представьте, что в пиццерии акция и вы можете бесплатно выбрать любую пиццу. Вы, скорее всего, не выберете маргариту, так как это просто основа для других пицц. Вы предпочтете пиццу с начинкой. В данном случае начинка – это либо климатическая повестка, либо борьба с американским империализмом, либо депортация мигрантов.

В итоге, они проигрывают именно потому, что выиграли. В Европе даже социал-демократам нужна рыночная политика – пусть и в качестве врага.

Консервативный поворот?

Один из подписчиков спросил меня, кто побеждает — либералы или консерваторы?

После инаугурации Трампа многие заговорили о консервативном повороте. Однако это слишком поспешный вывод. Америка действительно движется вправо, но скорее к нейтралитету, чем к доминированию консерваторов. Несмотря на ряд значимых успехов, у правых есть серьезные проблемы. Главная из них — нехватка компетентных элит.

■ Не стоит переоценивать текущую любовь американцев к Трампу. Она объясняется тем, что американские политологи называют "медовым месяцем" – то есть периодом взлета популярности президента сразу после избрания. При этом рейтинг одобрения Трампа в медовый месяц не поражает воображение – всего 47 %. Он выше, чем у Буша в его первый срок (46 %), однако ниже его второго срока (51 %), ниже Обамы (59, 51 %) и даже Байдена (53 %).

■ Консерваторы не смогли переломить ситуацию в свою пользу, но после выборов американское публичное пространство начало постепенно сдвигаться вправо, и дело не только в “медовом месяце”. Они одержали две важные культурные победы. Первая победа заключается в том, что им удалось создать альтернативную медиасреду: в противовес либеральным газетам появились популярные подкасты, стримы и радиопрограммы с консервативной повесткой.

■ Вторая победа связана с первой. Консерваторам удалось привлечь на свою сторону часть корпоративной Америки. Как отмечает Эзра Кляйн, руководителям крупных технологических компаний не нравятся чрезмерно левые взгляды их сотрудников, поэтому они идут на сближение с правыми. Безос делает The Washington Post более нейтральной. Цукерберг отменяет фактчекинг в Facebook*. Маск покупает Twitter, превратив его в ключевую платформу консервативных медиа.

■ Американская культура сместилась влево, а сейчас дрейфует в сторону нейтралитета. Либералы читают газеты, а консерваторы слушают радио с подкастами. Часть технологических компаний стала нейтральной, а часть попала в руки консерваторов. Теперь либеральный YouTube уравновешен консервативным Twitter.

■ Смогут ли консерваторы превратить новый паритет в доминирование? Их главным преимуществом являются демографические тренды — все больше американцев выступает за снижение уровня миграции. Однако для того, чтобы превратить преимущество в полноценный козырь, консерваторам понадобится компетентная элита. А такой элиты у них нет. И новые назначения Трампа лишь подтвердили это. Антиваксер Роберт Кеннеди и "агент Кремля" Талси Габбард ничего кроме кринжа вызвать не могут.

■ В США существует сильная образовательная поляризация между партиями. Во всем мире молодые консерваторы часто либо вовсе не получают высшее образование, либо выбирают прикладные профессии. В то же время специалисты в сфере экономики, политологии и государственного управления в большинстве своем склоняются к демократам. Если Трамп проведет масштабные чистки в бюрократии, он заменит компетентных, но идеологически ангажированных чиновников на лояльных, но некомпетентных MAGA-активистов. Это лишь усилит недоверие к государственным институтам и ослабит позиции консерваторов.

■ Решением могли бы стать правые выходцы из корпоративного сектора — так называемые Tech Right. Однако здесь есть два препятствия. Во-первых, между ними и трампистами существуют серьезные разногласия по миграционной политике. Бизнесу необходима дешевая рабочая сила, тогда как сторонники Трампа выступают против любой иммиграции, включая высококвалифицированную. Во-вторых, правый медиапузырь, насыщенный конспирологией и антиваксерскими настроениями, делает любого присоединившегося менее интеллектуально состоятельным. Илон Маск — яркий тому пример.

Если консерваторы не решат проблему элит, они проиграют культурную войну. И это касается не только США.

* Facebook – продукт компании Meta, которая признана экстремистской на территории РФ.

(Первое) научное объяснение срачей в Твиттере

Если в России и есть публичное пространство, где люди обсуждают политику, то это Твиттер. Каждый из вас хоть раз слышал о легендарных “твиттерских срачах”. Почему российские политики и их сторонники вместо конструктивного диалога постоянно ругаются? Неужели всему виной низкая культура дискуссии в Восточной Европе?

Исследования показывают, что часть ответственности лежит на алгоритмах Твиттера.

■ Недавнее исследование, проведённое Смитой Милли и её коллегами из Калифорнийского университета в Беркли, доказывает, что алгоритмы платформы усиливают аффективную поляризацию – то есть взаимную неприязнь и недоверие между политическими группами.

■ В эксперименте сравнивались эмоциональные реакции пользователей на твиты из хронологической ленты и ленты, формируемой алгоритмом.

■ Оказалось, что алгоритм чаще продвигает контент с ярко выраженной политической принадлежностью (partisan content) и твиты, выражающие негативные эмоции – злость, тревогу и грусть.

■ Негативные твиты, подобранные алгоритмом, вызывали у пользователей больше гнева, направленного против представителей противоположных групп. Этот гнев не только усиливал недоверие и негативное отношение к «чужим», но и укреплял привязанность к своей политической группе.

■ Исследователи не подтвердили популярную гипотезу о создании алгоритмами так называемых информационных пузырей или эхо-камер – закрытых сообществ с однородным мнением. Наоборот, алгоритм немного чаще, чем хронологическая лента, показывал твиты из противоположных групп. Однако их тональность лишь усиливала поляризацию.

■ Интересно также, что предпочтения пользователей не совпадали с алгоритмическим выбором. Несмотря на то, что алгоритм в среднем предлагал контент, который нравился людям больше, политические посты, отобранные им, оценивались негативно.

Твиттер – это ужасная площадка для политических дискуссий. Он пробуждает худшее в нашей природе – склонность делиться на группы и кидаться друг в друга камнями. Пока алгоритмы не будут изменены, российским политикам стоит удалиться оттуда и перейти на менее токсичные платформы. Например, в Телеграм.

Предопределение судьбы.

🔹 В России есть представление, что расширение страны в сторону Дальнего Востока было предопределено судьбой. Проханов, например, говорит, что русский народ мечтал о царстве, где побеждена самая страшная несправедливость - смерть, и в поисках этого царства дошел до берегов Тихого океана.

🔹 В США тоже существует такая идея под названием Manifest Destiny (предопределение судьбы, явное предначертание или явная судьба, красиво на русский язык перевести можно по-разному). Согласно ей, американцам было суждено распространиться по Северной Америке, и поэтому их экспансия, захват и освоение Дикого Запада было предопределено самой историей.

🔹 Пуританские поселенцы из Массачусетса, которые мечтали построить "град на холме", искренне верили, что на них лежит долг расширить границы своей благородной республики, завоевавшей свою свободу в 1775-1783 годах. Эта вера укрепилась после победы в войне с Англией в 1812-1815 годах

🔹 Огромную роль в развитии идеи сыграло Второе великое пробуждение. Многие поселенцы считали, что сам Бог благословил рост американской нации и возложил на них миссию дать слово Божье коренным американцам и обратить их в истинную веру. Именно миссионеры стали одними из первых, кто пересёк реку Миссисипи. Были и те, для кого мотивацией было желание обогатиться. Пушнина, земли, золото, найденное в Калифорнии в 1848 году привлекали тысячи людей.

🔹 Среди всех поселенцев (неважно, что ими двигало) лежало убеждение в культурном и расовом превосходстве белого населения. Коренные американцы долгое время считались низшей расой, и попытки "цивилизовать" их были широко распространены со времён Джона Смита и Майлза Стэндиша. Отсталыми считались и латиноамериканцы. Про чернокожих и говорить нечего.

🔹 Сам термин Manifest Destiny появился в 1845 году под пером Джона О’Салливана (сегодня авторство вызывает споры). В статье "Аннексия" он раскритиковал всех противников присоединения Техаса, и призвал к национальному единству во имя "исполнения нашего явного предназначения - распространить своё влияние на континент, отведённый Провидением для свободного развития наших ежегодно множащихся миллионов".

🔹 Предопределение судьбы стало использоваться во внешней политике для оправдания американской экспансии. Первый раз это было сделано во время войны с Мексикой, когда были присоединены Техас и Калифорния. Еще раз это было сделано во время войны с Испанией в конце XIX века.

🔹 В начале прошлого столетия термин перестал использоваться, но вера в американскую миссию укоренилась среди американцев, и поэтому сегодня она также оказывает влияние на политическую идеологию США. Так, например, явное предначертание было использовано для оправдания вступления США в Первую мировую войну. Тогда Вудро Вильсон заявил, что старый свет "страдает от бессмысленного отрицания принципа демократии", и США должны возглавить борьбу за свободу демократии.

Подписаться

Обычный человек не может повлиять на политику — и этот факт объясняет его отношение к ней

Возьмём самого обычного гражданина демократии. Каков его шанс повлиять на политику страны? Вероятность того, что его голос на выборах окажется решающим, близка к нулю. Исход выборов определяется социальными процессами, на которые никто не может повлиять, а также действиями элит — как правило, руководства политических партий.

Шанс повлиять на политику в автократиях ещё ниже. Здесь для влияния вам нужно примкнуть к элитам или каким-то образом под надзором враждебного государства организовать дорогостоящее коллективное действие. Большинство из нас не Махатма Ганди и не Хуан Карлос.

Невозможность на что-то повлиять может многое объяснить в том, как люди относятся к политике.

Возьмём политическое невежество. Социологические исследования показывают, что средний избиратель вообще ничего не знает о политике. Американские граждане путают консерваторов с либералами. Во время Холодной войны многие из них считали СССР членом НАТО. Неужели Задорнов был прав? Нет, просто разбираться в политике невыгодно. Зачем вам что-то читать, если вы ни на что не сможете повлиять?

Также это может объяснить поддержку людоедских режимов. Почему адекватные люди могут оправдывать массовые убийства и репрессии? Они понимают, что от них ничего не зависит, и пытаются рационализировать происходящее — иначе они столкнутся с когнитивным диссонансом. Их мнение поменяется только тогда, когда они увидят возможность поучаствовать в коллективном действии и снести режим.

Хороший эксперт знает, что ничего не знает

Коллега из @politicanimalis связывает современную критику демократии с эпохой Просвещения. Критики говорят, что обычному избирателю недоступно политическое знание — он не разбирается в экономике, политической науке и праве. Взамен они предлагают передать власть в руки экспертов, которые освоили социальные науки и лучше знают, как управлять государством. Арсентий утверждает, что эта мысль восходит к эпохе Просвещения с её культом знания. Здесь я хотел бы сделать важное уточнение: я полагаю, что демократия в её нынешнем виде — это также дитя эпохи Просвещения.

Современная демократия — это форма правления, характерная для современного государства. Такое государство считает, что ему доступно знание социального мира. На его основе государство может вмешиваться в жизнь общества, регулируя ее. Даже если решение принимается путём демократической процедуры, оно принимает форму правила, которое исполняется государственными чиновниками. Как доказывает экономист Фридрих Хайек, идея о том, что мы можем узнать законы общества, на их основе разработать правила и затем навязать их сверху, — это идея эпохи Просвещения. Причём не так важно, исходит ли это знание из научного трактата или «разумного» демократического обсуждения.

Именно эту просвещенческую мысль ставят под сомнение современные критики демократии. В основании этой критики лежит идея «провалов государства». Политэкономисты Джеймс Бьюкеннен и Гордон Таллок показывают, что либеральным демократиям каждый раз не хватает знаний для того, чтобы решать проблемы монополий, общественных благ и негативных экстерналий. Государству с его экспертами и бюрократами попросту не доступны законы общества, знание которых нужно для эффективного регулирования. Они недоступны и избирателям. Средний избиратель — это философ эпохи Просвещения. Он постоянно голосует за государственное вмешательство.

Что критики предлагают взамен? Философов на троне?

Нет, основной заменой демократии является рынок. Философ Джон Томаси проводит разграничение между двумя способами достижения социальных целей. Цели могут достигаться напрямую, при помощи государственного вмешательства. Также мы можем преследовать их опосредованно. В качестве примера последнего Томаси приводит карандаш: никто не знает полной технологии его изготовления. Однако карандаши постоянно производятся. Это происходит благодаря тому, что Хайек называет «спонтанным порядком»: на рынке люди могут эффективно кооперироваться и достигать своих целей без государства с его «экспертным» знанием. Рынок не совершенен. Но, как показывает экономическая наука, он часто гораздо эффективнее государства.

Тем не менее мы не можем полностью отказаться от государства. Кто-то должен обеспечивать сделки, собирать налоги и перераспределять средства. Также мы не можем полностью отказаться от демократической процедуры — к власти может прийти автократия со всеми её минусами. Поэтому демократию необходимо сбалансировать тем, что современные философы называют «эпистократией», то есть властью знающих. Однако хороший эксперт, особенно в вопросах экономики, знает, что ничего не знает. Он должен постоянно ограничивать демократическое государство в его просвещенческом стремлении зарегулировать всё, до чего руки дотянутся.

Мой канал существует уже несколько месяцев. Я хочу, чтобы он был не просто каналом, а сообществом, где мы могли бы обмениваться мнениями и обсуждать то, что нам важно. Поэтому мне бы хотелось узнать вас получше.

С кем-то из вас я знаком лично, с кем-то успел немного пообщаться в комментариях и в переписке. Но многих я еще не успел узнать. Если у вас есть ко мне какой-то вопрос / комментарий на любую тему, то вы можете его отправить по следующим ссылкам:

1. бот для обычных сообщений – @nonpartisan1bot
2. ссылка для анонимных сообщений.

Для меня это очень полезный и приятный фидбэк. Если интересных вопросов / комментариев наберется достаточно, то я устрою вопросно-ответную сессию в канале. Если что-то меня сильно зацепит, то напишу про это развернуто в формате поста.

Спасибо за внимание к тому, что я пишу. Вы очень крутые!

Зачем Западу мигранты?

Массовая миграция в страны Запада стала одним из ключевых политических процессов последних лет. Именно вокруг этого явления ведутся основные идеологические баталии. Левые политические силы на Западе, как правило, поддерживают миграцию, тогда как правые рассматривают её как угрозу национальной культуре. Среди некоторых правых набирает популярность теория великого замещения, согласно которой левые намеренно хотят положить конец белой расе.

Зачем западные страны открывают свои границы? Неужели это заговор леваков?

На самом деле основная причина – это экономика. В Европе и США очень низкий уровень рождаемости. Их средний суммарный коэффициент рождаемости находится ниже предела замещения. Предел равен примерно 2,12 – именно столько детей на одну женщину необходимо для того, чтобы общество могло воспроизводить само себя. Во Франции суммарный коэффициент рождаемости равен 1,83. В США – 1,64, а в Германии – всего лишь 1,53. Низкая рождаемость приводит к сокращению рабочей силы, что, в свою очередь, тормозит экономический рост.

По оценкам консалтинговой компании McKinsey, уменьшение доли трудоспособного населения может снизить средний уровень ВВП на душу населения в Европе на 10 000 долларов в ближайшие 25 лет. Для поддержания роста экономики западным странам необходимо резко увеличить производительность труда. Например, чтобы сохранить уровень роста подушевого ВВП, как в 1997–2023 годах, Италии и Франции придётся утроить производительность труда. В более развитых Соединенных Штатах производительность должна быть удвоена.

Сложившаяся экономическая модель Запада формировалась в эпоху высокой рождаемости. С переходом к постиндустриальному обществу рождаемость резко снизилась, что ставит страны перед необходимостью выбора: либо повышать производительность труда, либо искать дополнительную рабочую силу. Увеличить производительность труда сложно: это требует либо увеличения рабочих часов, либо значительных технологических прорывов.

Западным правительствам остаётся второй вариант – найти рабочую силу. Они могут попытаться убедить своих граждан больше рожать. Сделать это в условиях постиндустриального общества очень сложно. Живущий в городе образованный человек с достатком не очень хочет заводить детей. Масла в огонь подливает цифровизация – сидящее в телефонах молодое поколение всё реже вступает в романтические отношения. Самый доступный вариант сохранить уровень жизни – это открыть границы для трудовых мигрантов.

Нет никакого заговора леваков. Великое замещение происходит по вполне понятным экономическим причинам. Если страны Запада не найдут способ увеличить рождаемость, то в XXI веке западные общества станут либо бедными, либо мультикультурными. Политические и социальные последствия последнего процесса нам только предстоит узнать.

Переключатели улья

Групповая идентичность кажется чем-то постоянным – итальянец всегда будет вести себя как итальянец. Психология говорит об обратном: групповое поведение сильно зависит от контекста. Чтобы человек начал осознавать себя частью группы, что-то из окружающего мира должно напомнить ему об этом. Социальный психолог Джонатан Хайдт называет такие ситуации переключателями улья (hive switches): из индивидуальной осы мы вдруг становимся частью улья – нашей социальной группы.

Например, исследования показывают, что граждане Индии чаще чувствуют себя частью одной нации и меньше акцентируют внимание на различиях между индуистами и мусульманами, если перед опросом они видят карту Индии, раскрашенную в цвета национального флага. Похожее наблюдается в США: напоминание об общеамериканской идентичности увеличивает поддержку американцами расходов на образование для национальных меньшинств, таких как черные или латиноамериканцы.

Напоминанием о групповой идентичности может стать и напоминание о существовании других групп. Когда человек находится среди людей своей национальности, он считает себя индивидуальностью и ведет себя соответствующим образом. Столкновение с другими делает реальность групп видимой и увеличивает групповую идентичность. Идентификация резко повышается при восприятии угрозы от другой группы. После терактов, таких как 9/11, лояльность к своим и недоверие к чужакам резко возрастает. Внешняя угроза превращает "либерала" в "националиста".

Еще одним триггером групповой идентичности становится сравнение с другими. Например, канадцы чаще гордятся своей национальной идентичностью и поддерживают систему государственного здравоохранения, если ее сравнивают с американской. Если критика государственной политики основана на сравнении с другими странами, то критическое мышление человека отключается и он сразу встает в оборонительную позицию – сработал переключатель улья.

Я думаю, что некоторым русским политикам стоит получше изучить психологию. А некоторые ее и так очень хорошо понимают.