Однажды я была влюблена. Без задних ног. Тотально. А предмет моих воздыханий желал странного. Он, например, желал скитаться по городам и весям (преимущественно, весям) нашей необъятной родины с целью изучения родного края. Он любил леса, поля, перелески, заброшенные строения и прочее такое всякое. Особой страстью пылал он к узкоколейным железным дорогам. Что-то такое в нем горело навстречу этим отжившим транспортным артериям.
«Хочешь, я отвезу тебя полюбоваться узкоколейками? Я нашел в заповедных и дремучих страшных муромских лесах одно такое заброшенное, но еще не совсем, там иногда вагончики ездят, торф грузят. Поехали?», - спросил однажды он. Я пребывала в таком радужном состоянии, что могла бы согласиться на что угодно, например, на то, чтобы он отвез меня на кладбище, положил в гроб и закопал, - лишь бы ехать куда-то с ним. Поэтому я радостно кивнула и пошла гладить свои лучшие вечерние турнюры
Ехали мы ехали, степями широкима, горами высокима, проезжали заброшенные деревни, непроходимые леса, и приехали в ебеня. По-другому эти места нельзя было охарактеризовать. Запарковали машину напротив покосившегося двухэтажного барака с выбитыми стеклами, угодили в лужу, выдернулись из нее и пошкандыбали дальше, стараясь не очень влезать в говны, которыми была устлана дорога. Пришли. Пред нами раскинулось депо. Вдоль депа двое колдырей покрепче волокли под руки колдыря послабже. Те, которые покрепче, держались относительно вертикально, тот, который послабже, загребал сапогами говны и висел строго наискосок этой скульптурной группы. Они проскребли мимо нас, заставив меня внутренне содрогнуться. Но рядом был принц всей моей жизни, и он явно стремился в депо, поэтому я выдохнула и двинулась дальше
Внутри депа сидел дядя вася. Или дядя коля, это неважно. Рядом с ним стоял локомотив узкоколейки, представлявший, на мой скромный взгляд, рандомно наваленную на рельсы груду железа с воткнутым в центр груды изъеденным дерьмантиновым сиденьем. Дядя коля восторженно нас поприветствовал и поволок демонстрировать свое хозяйство (не свое, в смысле, а народное). Мой спутник пришел в полный восторг и с каждой минутой его воодушевление нарастало, достигнув немыслимого крещендо апофеозо в той точке, когда двигатель паровоза заработал и мы куда-то поехали, воняя дизелем и маслом.
Ехали недолго, выехали из депа на оперативный простор. Дальше к нашей экскурсии присоединились еще два таких же дядиколи, державшихся вертикально, но с трудом, но вертикально. Они нам показали один вагон, потом второй вагон (оба примерно одинаковой степени раздолбанности и засранности). Я восторгалась каждым окошком (а как иначе, я же обожаю все, что обожает мой спутник, и даже больше, ибо в той точке, где я тогда была, иначе было невозможно). Дядиколи восторгались тем, что у них есть возможность провести обзорную экскурсию по своим раздолбанным вагонам времен колчака залетным московским гостям. Мой принц восторгался возможностью потрогать все рычажки и пупочки в этих сраных вагонах. Все были просто счастливы до такой степени, что, казалось, сильнее уже невозможно
И вдруг дядиколи, в попытке еще как-то больше порадовать гостей и ввести их в состояние катарсиса и множественного оргазма, заблестели глазами и таинственным шепотом прошептали: «А знаете что? А еще у нас вчера две собаки принесли вооон на ту мусорную кучу…. Вы не поверите…. Знаете кого?? Дохлого Бобра!!! Хотите посмотреть?»
Мой спутник, задохнувшись от восторга, повернулся ко мне, заглянул в мое сияющее, как майская параша, лицо, и таким же вдохновленным шепотом произнес: «Ты хочешь посмотреть на Дохлого Бобра?!»
И тут я сломалась. Вся моя восторженность и все крещендо апофеозо вылетели из меня, как воздух из лопнувшего шарика. Дохлого Бобра я уже не снесла. Согнулась пополам и зарыдала от хохота.
Дядиколи обиделись. Мой спутник ходил вокруг согнутой рыдающей меня и не мог взять в толк, что он не так сказал. А я оплакивала все свои наглаженные турнюры и весь свой романтический настрой. Потому что Дохлый Бобер – он кого попало в пополам уложит