И мой вариант игры в джинна. Одушевляю кесадилью с курицей.
Начиналось-то всё неплохо: добрый Боже взялся за моё сотворение в добром здравии и хорошем расположении духа, после плотного обеда и перекура. Я помню это как сейчас: его тёплые руки, пахнущие мылом и благородным табаком, свет (а всякому рождению полагается свой особый, одушевляющий свет), льющийся на блестящий гладкий стол, и обретение мною тела. Ничего лучше со мной не случалось и, как я понимаю теперь, не случится уже. Чудо, божье чудо. ¡Gracias a Dios!
Я помню всё – можете мне не верить, дело ваше – помню, что моя смуглая, золотистая кожа до того, как стать мной, была всего-навсего безжизненными кругами на алтаре созидания. Помню, как ароматные руки начиняли её моими внутренностями, помню детально, последовательно, до жути чётко.
Там нутро моё бедное: скворчащее куриное филе (моё горячее сердце), перемешанные между собой перцы, желтый и красный, и чили, разумеется (требуха вся моя, утроба), чеснок (острый ум), томаты (резвая кровь), кинза (беспокойный характер). И, наконец, душа – зрелый чеддер.
Помню огонь, опаливший меня адский огонь бытия земного, когда являлась я на этот свет – жар такой, что едва стерпела, право слово, еле выдержала… ¡Santa madre!
Детство, отрочество, взросление – промелькнули за миг и скрылись за углом. И вот уже выдают меня, отдают… за порядочного такого сеньора, видного – и костюм у него был, ей-богу был, и портфель крокодильей кожи, с ценностями, по всему выходило, больно он за него держался. Сама не знаю как – очутились мы в самолёте, стюардессы с пучками, юбочки до колена синие, маски выпадают сверху, жилеты снизу, не отстёгивайте ремни, поднимите спинки… наречённый мой схоронил меня наверху, на полке, в пальто завернул, позаботился, чтоб помягче было. Ну и правильно сделал, я считаю, трясло в воздухе, как у чёрта на загривке, так бы страху я натерпелась бы, а в темноте, тесноте оно всё как-то попроще.
Приземлились, вышли, смотрю: Пресвятая Дева Мария, мы же в Америке! Народ снуёт туда-сюда, огни мелькают, музыка играет… с ума сойти можно. Но мой-то ловкий, смышлёный, как-то хитро коридорчиком-коридорчиком и на улицу. Такси отхватил, сам по телефону лопочет, я рядом лежу, к новой жизненно мысленно примеряюсь. Задумалась, задремала слегка.
Открываю глаза, а нет его. Только ночь непроглядная, фонари мелькают, да таксист на меня в зеркало недобро так поглядывает… Dios santo!