Когда я еду в электричке
«Орел – Курск»,
еду в свою деревню
или из своей деревни,
почти как Венечка Ерофеев
из известного всем романа,
известного на постсоветском пространстве,
а, быть может, и за пределами его.
Еду ещё трезвый,
ведь ещё только девять утра,
а это совершенно неприлично —
напиваться до 9 утра.
Надо хотя бы начинать около 9 утра,
а дальше уже следить
за развитием событий,
которые могут развиться
с утомительной неизбежностью,
а могут и не развиться вовсе.
Я чувствую, как нарастает что-то
в области, так скажем, диафрагмы,
или в области, скажем, груди —
что-то наподобие лёгкого просветления
или тревожности,
или ностальгии.
Когда я еду в электричке
в свою деревню
или из своей деревни,
или в Курск,
или в Брянск,
или в Тулу —
ведь пункт назначения
не имеет никакого значения.
Значение имеет только это
лёгкое просветление,
которое можно спутать
с тревожностью
или с ностальгией,
а, может, это они и есть:
все вместе
и каждое в отдельности.
Это просветление наступает,
когда я смотрю по сторонам.
Внутри:
осматриваю потрёпанный временем
салон электрички.
Снаружи:
осматриваю безвременный пейзаж за окном.
Я вижу лица пассажиров —
уставшие и серьезные,
оживленные и радостные,
сосредоточенные и рассеянные.
Я вижу
и одновременно не вижу их.
Они сливаются
в некую плазму,
неразличимую плазму
человеческих лиц и тел,
до которых мне, в общем-то,
нет никакого дела.
Да и им до меня
тем более
нет никакого дела.
Деревья, кусты, перроны,
железнодорожные насыпи,
путевые столбы,
автомобили, велосипеды
и случайные прохожие,
вокзалы, провожающие и встречающие —
проплывают снаружи
мимо меня
в потрескавшемся окне вагона.
Им тоже
нет до меня
никакого дела,
хотя в этом я
не могу быть уверен.
Во всяком случае,
не могу быть уверен до конца.
Ведь что ещё могут придумать философы
объектных, объектно-ориентированных
и всяких разных новых онтологий?
Но всё же
я хотел написать не про то.
Хотел написать
и не про это.
Я хотел написать,
что это чувство —
так скажем, лёгкого просветления,
которое можно спутать
с ностальгией
или тревожностью,
а, может, это они и есть —
все вместе
и каждое в отдельности —
никогда не разрастается,
никогда не перестает быть лёгким,
никогда не обретается
в катарсис
или прозрение.
Что-то непреодолимо мешает ему,
противится этому случиться.
Мешают
мысли о работах,
школе и университете,
мысли о диссертации
и ваковских статьях,
мысли о книгах, ридинге
и социальном признании,
мысли о тягостной продаже
дома
в своей деревне,
мысли
о каких-то текущих
малоприятных бытовых делах.
Бесконечная вереница мыслей
разной степени важности.
Хотя…
важность ли это?
Возможно, просто
суета,
пена дней —
как написал когда-то
Борис Виан.
Сколько-то лет назад,
в детстве,
такое обретение могло случиться.
В детстве,
когда глаза мои ещё
не были замутнены.
Правда,
я не знал тогда таких слов:
просветление,
катарсис,
прозрение.
Да и в детстве
никогда бы не возникла
вот эта вот мысль:
написать этот текст.
А сейчас возникла.
И немедленно выпил.