Новеллы языка власти меняют порядок слов (кто главнее: король или парламент, государь или государевы люди?), однако сами «морфемы» — право, ресурсы, символические культы — остаются (подобно реликтовому излучению Гамова). В итоге «капитал», «класс» или «суверен» в XXI веке могут звучать как «новое слово», но базовые «архэ» все те же, что и во времена эллинистических фараонов или римского принципата: крушение Старого порядка и казнь короля (1793) создают разрыв в легитимации. Однако институт бюрократии, налоговой системы, армии и даже сакрализация власти (теперь в образе «нации») — все это сохранилось. Революция не разрушила систему власти, но перекодировала ее, заменив фигуру короля на «народного суверена». Аналогично распад советской конфедерации в 1989-1991 гг. не обнулил прежнюю грамматику: РФ удивительным образом сохраняет «фрактальные» свойства испарившейся «советской империи», а национальные республики демонстрируют удивительную преемственность по отношению к своим советским формам.

На первый план выходит умение политических акторов оперировать предшествующими формами как глоссами «языка власти». От поздней античности через пост-имперскую раздробленность и до эпохи массовых национальных государств протяжены регулярные, хоть и витиеватые, «колебания» властных линий. Подобно метрике в стихе, просодия власти создает «ритм»: хронологические пики укрепления (Карл Великий, Король-солнце, Наполеон) сменяются спадами («феодальная раздробленность», «буржуазные революции»), но базовая гармония продолжает звучать — всегда в форме апелляции к отыгранным фрагментам, синкопы или хроматических диссонансов, подобно аккорду Тристана, в котором Вагнер намеренно создает тревожную и длительную диссонансность без «классического» разрешения.
Обращение к «Грамматикам Пор-Рояля» — не эссеистический каприз, а набросок методологии, показывающей, что история «августианской» Европы может анализироваться как властная грамматика («архе-грамматика») закономерностей:
1)    Базовые элементы-морфемы легитимности (частное право, христианская теология, суверенность, право войны и мира);
2)    Синтаксис их сочетаний (империи, монархии, республики, федерации, «двойные» компромиссы);
3)    Ряд «солецизмов», обнажающих принципы трансфигурации;
4)    Диахроническая компетенция акторов, умеющих «цитировать» и совершать смысловые диверсии и инверсии.

Так «политическая глоссематика» может стать новой оптикой метаисторического зрения: синтезируя подходы структурной лингвистики (Ельмслев), археологии знания (Фуко) и теории власти (от Бодена до Агамбена), за дискретной чередой войн, политических кризисов, хаотизаций и пересборок, можно попробовать распознать поливалентный код (Август, Император, Революция), лежащий в основе конструирования новой архе-грамматической артикуляции.