Но эта тишина не была пустой — она была густой, насыщенной, почти осязаемой. Тео сделал осторожный шаг вперёд, чувствуя, как деревянный пол под ногами будто чуть пружинит, предательски поскрипывая, хоть он и старался двигаться бесшумно. Темнота окутывала дом, но он всё равно ощущал присутствие отца — невидимое, но давящее, как тяжёлый груз, сдавливающий грудь. Этот дом всегда был таким: даже в безмолвии он дышал напряжением, заполняя собой каждую комнату, каждый коридор. Тео вёл себя осторожно, словно вор, прокрадывающийся через запретную территорию. Сердце стучало глухо и размеренно, но он чувствовал, как в висках отзывается глухой ритм тревоги. Шаг за шагом, он двигался к лестнице, к спасительному укрытию своей комнаты, когда вдруг этот мрак прорезал голос — низкий, ровный, глухой, наполненный странной, давящей тяжестью.
— Поздно, — Тео закрыл глаза и замер. Он так и стоял у лестницы в свою комнату. В голове кружились мысли о всех возможных новых причинах его долгого отсутствия.
— И тебе привет, — тихо проговорил Тео и повернулся. В гостиной было темно, не считая естественного света камина. Его глаза остановились на отце. Он расслабленно сидел на мягком диване, с бокалом виски в левой руке. Его вид казался спокойным, но лицо было хмурым и злым. После минуты неловкого молчания, отец заговорил: «Где был?». Взгляд отца медленно остановился на нем.
— Гулял.
— Гулял? — отец медленно поднялся, и его тень вытянулась по полу, почти дотягиваясь до Тео. — В три часа ночи? — Тео стиснул зубы. Три часа ночи. Как он умудрился настолько поздно все закончить.
— Да.
В комнате повисла короткая пауза. Отец стоял, неподвижный, словно высеченный из камня, — Я говорил тебе держаться подальше от них, — его голос был тихим, но от этого было ещё опаснее. Конечно, он знал. Он все знает. Как не мог заметить странность и очень частные опоздания Тео и не проверить где он и с кем. Благо, не знает, чем он занимается, когда выходит оттуда. Что продает, кому продает. Ему хочется, чтобы Тео вечно сидел дома и общался только с проверенными и доверенными людьми, то есть, только с Блейзом.
— Я целый час об этом говорил, Теодор. Ты меня слышал? — он слегка кивнул. Он протер лицо ладонями и прошелся по волосам, — Но не послушал, — выдохнул он, — Ты понимаешь, что делаешь? — его слова звучали мягко, но в них была скрыта угроза. Теодор чувствовал, как напряжение нарастает, его грудь сжалась. Вопрос был для него слишком сложным, чтобы ответить, — Ты не можешь просто так прогуливать ночи. Не можешь таскаться по улицам с кем попало. Ты думаешь, я не знаю, с кем ты общаешься? — Отец приблизился, его взгляд был неумолимым, и Теодор почувствовал, как в его душе что-то сжалось, как будто наконец пришла осознание того, что все идет наперекосяк. Этот мир, в который он влез, не был легким.
— Я тебе и тогда это сказал. Расскажешь про нее — я перестану, — Он отпрянул назад, резко подняв голову.
— Про кого?
— Про маму, — Отец шумно выдохнул через нос, и на мгновение в комнате повисла зловещая тишина. Затем послышался звонкий треск — бокал выскользнул из его ослабевших пальцев и с глухим стуком ударился о пол, разлетаясь на десятки острых осколков. Хруст стекла эхом отразился от стен, и в полумраке гостиной сверкнули мелкие кусочки, рассыпавшиеся по тёмным доскам паркета. Мужчина не шелохнулся. Его спина напряглась, плечи слегка подрагивали, но он не повернулся. Казалось, будто он пытается совладать с охватившими его эмоциями, сдержать что-то, что вот-вот вырвется наружу. Виски, ещё мгновение назад находившееся в бокале, растеклось по полу густыми янтарными разводами, заполняя комнату терпким запахом. Теодор смотрел на него, чувствуя, как внутри закипает раздражение, смешанное с ледяным спокойствием. Он знал, что сейчас не отступит. Он не позволит отцу снова уйти в молчание, снова уклониться, снова оставить его одного с этим тяжёлым грузом, — Я знаю, что мне нужно это знать. Я не могу жить, как раньше. Я хочу знать, что случилось с мамой.