«Это звучало, как самое ужасное проклятие, которое мог я когда-то услышать или прочитать, которое я только мог как-то воплотить в жизнь или нарваться на него, разозлив Бога или развеселив дьявола. Я не знаю, кто виноват в этом, но как же мне, до холода в плечах, дрожи в руках, хотелось кого-то обвинить в этом, на кого-то накричать, заставить передумать, пощадить меня. Я ни в чем не виноват. Я не сделал ничего плохого. Так почему же я? Я стоял и не мог скрыть слез в глазах, которые катились по щекам больно и обжигающе. Я теперь понимал всё, я понимал, что и почему у меня болело. Я стоял в этом кабинете, ещё живой, но несомненно мертвый, и мои ноги тряслись, как хрупкие ветки. Как кошмарно прозвучало столь короткая фраза, как губительно.
ПРОСТИТЕ, НЕ ЛЕЧИТСЯ.
Я покинул кабинет и неспешно направился по улице вниз. Теперь в моей голове крутились совсем другие мысли, совсем незнакомые правильному мне до этого. Я скоро умру. Умру неожиданно. Значит теперь можно курить, можно гулять до самого утра, можно не бояться плохих людей и компаний, возможно, стоит наконец выпустить в редакцию те глупые записи, которые нравились когда-то и назывались рассказами в глазах друзей. Одно только запрещено – любить. Пусть ранят лди, пусть добивают умирающего, но ранить тех, кому ещё жить и жить нельзя, нельзя им мешать. Я уже мертв, а разве мертвые могут вмешаться в жизнь других? Мне хотелось прийти домой и упасть в кровать, хотелось дожить там остатки своих дней…недель? Месяцев? Сколько мне ещё осталось? Всё равно, что дать своему другу нож в руки и наказать убить ночь, когда меньше всего ожидаешь этого. И вот я тут, в своей постели, в своем гробу. Конец дневниковой записи.»
Комната никогда ещё не была такой душной, а человек таким тихим и поглощенным тоской. Глаза скользили по потолку спешно, напугано. Сероватые волосы рассыпались пылью по подушке, а руки сложились на груди со всей тяжестью и усталостью бытия. Он боялся каждого дуновения ветра оттого что оно отдавало неимоверной стонущей болью по всему телу. Он впервые понял, что болен, и впервые боль стала реальной и обрела смысл где-то в глубине погибшей души. Как жить, когда знаешь, что всё закончилось, даже не начавшись? Как жить зная, что пока для кого-то двадцать шесть – годы взросления модного Евгения Онегина, для тебя это конец паршивой графоманской истории?
ПРОСТИТЕ, НЕ ЛЕЧИТСЯ.
Именно так началось начало чьего-то конца. Кого-то слабого и безымянного. Кого-то, кто, всё же, испортит чью-то жизнь. Пусть ненароком и желая иного. Начало чьего-то конца.