Я раньше начал, кончу ране,
Мой ум немного совершит;
Но, как написано в Коране:
Аллаху Зу-ль-‘Арши-ль-Маджӣд!

С праздником весны вас, дорогие подписчики!!!

Ангелы и Русалки. Талассодрама.

82.
Тимофей никому никогда не рассказывал, как он стал деревом. Он рассказывал, как был овощем, тонкой палкой, перекати-полем - но вот он дерево, как же он дошел до жизни такой?
Сейчас Тимофей - гигантское дерево в кадке. Его макушка уходит в облака, его ствол удобно покрыт равномерными сучьями, он как бы зазывает подняться повыше и посмотреть на все отстраненно.
Стоит взять с собой снэки, орешки, минеральную воду. Первые несколько сот метров ползти увлекательно и немного кружится голова. Нужно держаться крепче, концентрация внимания повышена. Ребята внизу елозят как черные муравьи, дышится легко, думаешь, что нужно чаще забираться на Тимофея. Думаешь каждый раз. Ползешь дальше. Ползешь дальше и голова холодеет. Начинаешь говорить с Тимофеем. Его история невероятна и однообразна - потому что честна. Сначала он был просто человеком, потом побыл овощем и перекати-полем. Потом налетел ураган и унес его в волшебную страну.
В этом месте всегда кончается вода. Пьешь ее чисто рефлекторно, прикладываешься к бутылочке и вода заканчивается. В этом месте начинают прилетать ястребы и альбатросы. А Тимофей продолжает:
- Так я оказался в волшебной стране, с механическим переводчиком, но совсем без знания культурных кодов. Корни - это очень важно, мне некуда было посадить корни в прошлый раз, но я не стал брать с собой землю. На ботинках налипло столько говна, что оно вполне походило на землю родины.
Тимофей путается и сбивается, он такой длинный, что кровь плохо и медленно доходит от корней до головного мозга. Он хотел сказать, что нельзя убежать от корней, что питание очень важно, удобрения важны - там где карликовая береза превращается в уродца и выживает, розы вянут, ландыши вянут, вянет звонкий колокольчик, облетает его лепесточек. Чем выше, тем более спутанной становится речь Тимофея.
Здесь воздух делается совсем сухим и электрическим. То и дело рядом возникают вспышки и проносятся всполохи. Это либо шаровые молнии, либо ангелы. Здесь начисто отключается эмпатия и страх. Здесь очень хорошие и постоянные закаты.
- А потом он продал мне волшебные бобы. Сказал, что он ангел, но я думаю он был бродячим торговцем - вряд ли ангел стал бы так палиться. Он продал мне волшебные бобы, а взамен взял мои ноги. Я выпустил корни в кадку и расцвел люминесцентным светом - а он вспыхнул и порвался на кучу мотыльков и начал стремиться и умирать в моем огне. С тех пор я расту, я всегда хотел расти.
Эти слова Тимофей произносит уже в полной темноте. И тут только понимаешь, что все это время полз, и очень устал, и обратно уже не сможешь - и не остается ничего кроме страха, и ничего человеческого, и звезды такие мелкие и так далеко, что выглядят нарисованными. И даже Тимофей теперь - это блядская хищная хуета на тонкой ножке - но кроме него у тебя здесь нет друзей.
Тимофей своим цветком проглатывает тебя и ты долго проталкиваешься вниз по его внутренностям, так противно проталкиваешься, но уже не боишься - ведь даже такая биология теплее космоса, что ни говори.
Ты выплевываешься в кадку, пацаны ловят тебя, чтобы не ушибся. Они перегрызают твою пуповину, снимают с тебя веганскую плаценту и заворачивают как в лаваш рыбу и морепродукты. Вы ржете и танцуете, Тимофей шелестит листьями. Он странный и какой-то неловкий и нечеловеческий. Но он делает разницу.

Ангелы и Русалки. Талассодрама.

75.
А еще у нас на Мариэтте был кок. Не тот кок, что вы подумали, а морской повар. Его звали Бабуля, и он был шестиногим двуглавым мишкой. Он стоял за своей плитой, похрюкивал и порыкивал и целыми днями пёк самые вкусные в мире блины. Мы любили забираться к нему на спину или на плечи, закутываться в его густую шерсть и есть блины, и засыпать, такой он был милый. Он был немногословен, большую часть времени похрюкивал и порыкивал, но если говорил, то намертво - типа - ну! - а вот так вот! - бом-бом-бом!
Бабулю очень любили наши члены. Они часто забегали к нему поболтать (с ними он болтал, да), поодиночке и все вместе, иногда можно было увидеть как они сидят в кругу перед ним, а он им что-то рассказывает, объясняет - и глаза у него становятся умные, серьезные, как-будто он не кок, а учитель, как будто он их чему-то учит. Так странно.
Еще Бабуля очень не любил спойлеры. Скажешь бывало “Бабауль, сегодня заскочу к тебе по блины!” - а он машет лапами, затыкает уши - “не спойлери!” - а потом заходишь к нему, а от такой “Олег! Как неожиданно. Блины, вот, да.” Или, например “Мы скоро умрём, Бабуль. Так скоро, так скоро, ты и блины допечь не успеешь. Бабуль, как же так, а? ты готов?”

Разорви меня Бабуля от тоски
Расчеши меня Бабуля на куски
Твоя шёрстка буровата
Моя шутка толстовата
Не беги, Бабуль, от смерти, не беги.
Не бежишь?
Не смотри в меня, Бубуля, не смотри
У меня ебучий камешек в груди
да, в груди у меня камушек, червоточина, впадина
глянец плюшевый, блеск бала, мишура

радужная пленка

За ней, за этой пленкой, что-то совсем другое. Как здесь оказался Бабуля, что он тут забыл - никто не знает. Может быть это знают наши члены, с ними Бабуля очевидно другой, искренний, но члены хранят его тайну и не открывают ртов.
Может быть он вовсе и не медведь. Может он и не был никогда медведью. Может быть ангелы целовали его в пупок и в попку, когда он был маленький, и теперь он не помнит. Может они целовали его в лобик и теперь он такой ебанашка. Может быть вот так всё и началось. Всё с той же летней занавески, и света, и ангельских прикосновений? Как это часто бывает?
- Ебать колотить у тебя блины, Бабуля! Я произнесу всего два глагола - ебать и колотить!
- А то!
- Ну “а то” всегда бывает, а тут просто “огого”! - А! Вот так вот!
- Умеешь ты, Бабуля, сказать иногда! Как скажешь, так прям отрежешь!
- Ну дык, это оно самое!
Да, Бабуль, всё так, всё так. Мы все его любим, этого мишку, кажется мы без него все пропадем, все пропадем.