А это... Это — моё извинение 😁 И оправдание, почему меня не было два месяца. И я думаю, что примерно столько же ещё не будет... Просто мне внезапно решилось, что чтобы хорошо о чём-то писать, нужно это своими глазами увидеть... Неважно, что для того чтобы увидеть — придётся создать. И вот впервые за 10 лет я взялась за карандаш...
Фраза принадлежит не мне, другому человеку. Ну что ж, его слова случайно да войдут в историю 😊
Я постараюсь заглядывать домой почаще ☺️, но себе я, если честно, верю ещё меньше, чем другим 😁

©Lastik
Рубрика #акаквыпишетефанфики

Эта история завершилась, и я буду очень рад, если кто-то поделиться впечатлениями или предложит своё видение того, что он в ней встретил)) 🥰 Повторюсь, мне было правда непросто её писать, так как пришлось напрячься, чтобы "перехватить" простонаречный, и где-то сленговый язык героев... но — у меня есть хобби такое: поиграть в многожанровость 😁 А давайте попробуем вот так! Поэтому — такое вот получилось путешествие к ядру Земли 😊 Оказывается, там можно встретить... Не всегда то, что ожидали.

(с) Lastik

Ооооооочень любопытный факт: я начал писать этот рассказ, гуглил кое-что и тут нашёл статьи, где написано, что именно сейчас внутреннее ядро Земли… останавливается. В период с 2009 по 2023 год был зафиксирован минимальный спин его вращения, а это значит, что вот когда-то прямо СЕЙЧАС оно должно остановиться и начать раскручиваться в обратном направлении... (оно это каждые 60-70 лет делает) Ну совпадение так совпадение, ничего не скажешь!!!
Уф, надеюсь, сутки длиннее не станут. Работать ещё больше, чем уже есть, не хочется... Зато а вдруг, когда ядро разгонится, климат поменяется и снег снова выпадать начнёт?..))

Вот так нежданно да получилось. Пока я «копал» этот туннель, я его прямо полюбил, со всеми его яркими камнями и светящимися лишайниками))
А если бы вам пришлось “рыть” свой ход к ядру Земли — каким бы он был?


© Lastik
#путешествиекядруземли #рассказы #мистическийрассказ

Огонь продержится дольше, хотя на границе окончательного перехода (смерти) погаснет и он. Кстати, маленький момент, который показывает, что Попутчик не одного Дикого к ядру Земли водил, — факелы-то у него уже отработанные. Вот так — приглашая ходить по туннелям до растворения, “расплавления” в ядре. Ну а как ещё? Навряд ли соблазнишь кого-то плыть сквозь мантийный слой ахах — не всякое воображение такое потянет.
Следующий немаловажный момент в повествовании — озеро. Вода — это память. Когда в процессе угасания сознание мужчины проходит некоторый этап, за которым оно забывает даже самые важные и глубоко отпечатанные события, он оставляет позади хранилище памяти жизненного туннеля — и забывает о том и тех, кого он знал.
И ещё одна стихия, пусть вроде бы вскользь, но постоянно упоминающаяся в повествовании, — огонь. Только не формопреобразующий огонь ядра земного из рассказа Дикого (только сунься — даже душу расплавит). Пока что он — вполне реальный костерок в лесу, разведенный охотниками с конкретной целью погреться. Здесь он выполняет роль своеобразной выручалочки и помощника. Он немного ”разбавляет” — а скорее, сжигает тяжесть пугающего, застывшего во времени повествования о движении прочь от жизни в стремлении к сердцу земли, делая его легче. Он помогает рассказчику и слушателям двигаться дальше, от одного этапа повествования к другому, не позволяя тёмной составляющей рассказа слишком захватить атмосферу в реальности, “отпугивая” её, — “не будь этого маленького, но смелого костерка, Дикий не довёл бы свой рассказ до конца”: в отличие от людей, огню-то всё равно, что за тропы там к ядру Земли ведут, неизбежные по итогу для каждого, — ему лишь бы не остаться без внимания, «зрелищ» — и пищи, что бы это ни было, дерево или слова... Не просто так один из охотников даже не разрешил в конце затоптать прогоревший, «уснувший» костёр.
Изначально я не собирался уделять столько внимания этому туннелю, а думал больше сосредоточиться, например, на личности Дикого или на том же Попутчике. Ирина, автор идеи и соавтор текста, вообще предложила представить туннель в виде винтовой лестницы, ведущей от подземного люка. Но я выступил за иную мысль. Ход “натурального происхождения” получится интересней и разнообразней расписать, да и Дикий — охотник. Уж скорее его сознание выберет вид астральной дороги как что-то более естественное, нерукотворное. Как выглядит этот туннель для других — мы не знаем, так как пока один только Дикий поделился своим опытом.
Немного о персонажах: когда я спустя месяц перерыва снова пробегал глазами рассказ, я понял, что прям горд ими. Всего на 24 вордовских страницах не раскроешь так много о восьми героях (Шкета мы не считаем, он — «глаза и уши» истории и его личность не выплавлена), мы познакомились близко только с Диким, кому принадлежит здесь эфирное пространство. Но я понял, что, несмотря на ограниченность формата, каждый из них действительно получился живой и индивидуально вхарактерный, и кто знает — будь у нас больше времени, возможно, мы бы узнали, почему Стопарь такой заводила-весельчак и не переносит тишину и одиночество, почему Снайпер производит такое ощущение серьёзности и даже опасности, и да — не промахивается; откуда Жердь умеет примирить перепалки, а Щуке не чуждо немного мистическое мышление и он не зря лучше остальных чувствует малодоступные вещи... В конце концов, клички — уже очень говорящая вещь. Не просто так наверное соавтор посоветовала мне использовать их, а не имена. Это открылось мне только сейчас, а пока писал, я столько не замечал, и это значит только одно — персонажи ожили. И кто знает — может, каждому из них действительно может достаться свой месяц года, что делает их уже не просто случайной группкой случайно встретившихся людей...

“Зачем мы искали ядро Земли, или Ещё о камнях вселенной Violence” (Анализ)

Ведь, в конце концов, все мы живём на “камне, блуждающем в пустоте вокруг клубка ядерного безумия” (Пластинки Синцития, «Камни вселенной Violence», vk.com/@-220165888-kamni-vs...). И ладно ещё — будь это безумие лишь над головой, а тут оно — прямо под ногами...
Ох это было непросто…
Не моя идея моей рукой… Автор её — L, она же Ира Широканова. Она предложила мне сюжет этого рассказа полтора тому назад, мы его законсервировали, и спустя год я его откупорил. Хотел успеть к Хэллоуину, но когда я к чему-то успевал?! Но поклялся — на тех самых чёрных камнях Limen-a, что на арте обложки — что пройду этот путь к ядру Земли и постараюсь не налажать.
Новый для меня жанр. Новый для меня стиль. «Table tale», байка у костра, да ещё и просторечным слогом, ооааааа!!! Я писал его по-всякому, и спокойно, и на коленке, и трезвым, и пьяным, всё ради дела.
Начнём с самого низкого и земного (о, о земле мы тут будем говорить много). Одна из проблем, которые возникли сразу, — необходимость вести повествование от лица Дикого. Простонаречность рассказа охотника сразу исключает высокий слог произведения и лишает его образности языка, особенно символов, аллегорий и метафор, что в символическом рассказе делать было нельзя. Но я очень старался, чтобы эта образность сохранилась. В конце концов, оказавшись в роли повествователя (а лесной костёр поважнее чем трибуна университета), много кто, и не будучи доктором наук в области литературы, постарается передать его более точным и живым, поэтому, я надеюсь, Дикий смог порадовать читателей и слушателей, не испортив при этом свой образ.
Теперь поговорим о довольно интересной, на мой взгляд, вещи, символистика которой проходит через всё повествование, а именно — самом туннеле.
Олицетворение отказа от решения проблем и неизбежных для думающего существа страданий, их “лёгкое решение” и, как неизбежность, — отказ от самого существования. Ещё туннель, как несложно догадаться, одновременно аллегоризирует жизнь (её ход и события, содержащий воспоминания о ней) — и дорогу к смерти (коей, по сути, “жизненный путь” и является). Те, кто принял предложение Попутчика, “растворяются” затем в ядре, заодно избавляясь от всех проблем, и это чистая правда! В реакторе всё теряет структуру, даже атомарную, превращаясь в плазму. Чем и заканчивается путешествие тех, кто согласился пройти с нашим провожатым до конца... Смерть и земля тоже тесно связаны: в земле хоронят (хоть и не во всех культурах: пускание по реке, сжигание и развеивание пепла по ветру тоже практикуется). Я пытался сделать это так, чтобы символистика была архетипной и узнаваемой, но при этом оставалась интересной, и… ну уж простите. Так эта дорога выглядит здесь у тех, кто выбирает последовать по пути “лёгкого избавления” от тягостей, и путь этот оказывается — через “тело” земли. Да, той, которая “спит под скалами древними”, и чья “кровь немыслимо тяжела”. Подошло неплохо, а уход из жизни здесь перекликается слиянием с ней. Здесь, вопреки более расхожему мнению, не вода, а именно земля становится связующим с потусторонним, “небытующим” миром, хотя вроде бы: что может быть более реальным и “заземляющим”, чем твёрдая почва под ногами? С одной стороны, земля — самая стабильная и постоянная из четвёрки (но если уж зашевелится — держись! Помпеяне этого вовремя не поняли, к сожалению), самая принимающая, самая терпеливая и всегда готовая прийти на помощь: вопреки призывам, даже последнего подонка до сих пор доносила и ни под кем ещё не разверзлась. Поэтому становится ясным, почему “растворение” происходит именно во всепринимающем ядре: реактору всё едино, что к нему приходит (или что его напитает?..), тяжесть любой души земле нипочём — если уж она эту душу смогла столько на себе таскать (и не просто так она терпит, как оказалось). И отсюда: на каком-то уровне “тяжесть” стихии (оно же: степень отхождения разума героя от тела) становится слишком большой, так что начинают обрываться связи с реальностью: гаснут фонари. Попутчик знает, что это произойдёт, поэтому захватил с собой факелы.

Арт создан с помощью #chatGPT

Путешествие к ядру Земли

Наблюдающая сестра позвала врача, он подошёл к моей кровати и сказал: «О, ничего себе, очнулся». И, улыбнувшись, начал поднимать мне веки и светить фонариком в глаза, и сказал: «Повезло. Я уже не ожидал». А писк этот, тонкий, противный — это были приборы в реанимации. Столько всего было на мне налеплено — ужас.
И вот тогда, — продолжил Дикий, — тогда я начал вспоминать. Я ведь как ушёл с того злополучного стадиона, спешил — бок побаливал. Торопился, ту машину из-за поворота не заметил. И водитель — меня. Темно, неясно, всё как обычно. Тяжёлая ЧМТ, кома... И врачи сказали, что редко видели, чтоб из такой глубокой выходили. Чтоб возвращались…
Он остановил рассказ. Но продолжение слышно было хорошо — «из подземного туннеля, со светящимися минералами и глубокими водами воспоминаний».
— Я помню, как ты в реанимации лежал, — сказал Стопарь. — Только ты ж не рассказывал. Про туннель, и сны эти…
— Не рассказывал, — согласился Дикий. — Не так сразу это расскажешь. А может — повода не было. Да только… не сон это. В коме не бывает снов, я же потом врача спрашивал. Не бывает, сказал он. Только спросил: «А вам что-то снилось?» — и улыбнулся, так, будто очень послушать хотел.
— Ну а ты что? — поинтересовался Змей, хмуро.
— Сказал, что нет. Ничего не снилось. Не должно ведь. Он поглядел на догоревший почти костерок.
— Туннель к ядру Земли — он всё время был во мне. Но я не дошёл. Вернулся обратно.
Змей вдруг посмотрел на него с внимательным прищуром.
— Интересно оно получается… — протянул он. — Ты, значит, вернулся. И из комы вышел. Но не все же выходят…
Дикий пожал плечами — чуть заметно в обступившем мраке.
— Конечно, не все. Я-то убежал с того места, где начинается темнота, хоть и глубоко оно было, ох как глубоко… Не захотел расставаться со всем, что имею. И с печалями своими, сколько б их ни было, тоже — не захотел. А те, кто хотят, принимают предложение Попутчика — избавиться от всех своих тревог... — охотник поднял на остальных глаза, они стали опять глухими, как и ночь вокруг. — Идут за ним, дальше, и переходят границу светотени — и действительно оставляют их навсегда. И так до самого ядра Земли. Уходят — и растворяются в нём, становясь чем-то другим, уж не знаю чем… Если вообще становятся. Но точно не собой больше. Вот и всё.
Костёр плюнул и погас.
Как только Дикий сказал последнее слово своего повествования — свернулся горячим эфирным клубком под пепельным одеялом. Спать. До следующего раза. До следующей истории. Лица охотников теперь освещало только слабое мерцание углей, которого явно было недостаточно, чтобы продолжать сидеть во дворе. Вместе с новой темнотой всё поменялось. Без тёплого, рыжего, весёлого света маленького огня всё стало иным, хоть и не сказать чтоб совсем непроглядным, но будто напитанным другой формой и смыслом — лес и дом, людей и собак заливало теперь далёким, равнодушным, серебристым сиянием полной луны.
— Так вот как, выходит, от тревог и бед избавиться? — усмехнулся Седой. Теперь, когда только холодный месяц лил на них свет, его волосы стали ещё больше искриться, будто тихой августовской ночью вдруг и правда внезапно выпал морозный иней. — Не солгал-то твой провожатый. И правда всё уходит — все заботы. По пути к ядру.
— Он не лгал, — отозвался Дикий. Он не может лгать. Вы ведь это знаете.
— Да уж, что ещё тут скажешь… — заговорил Жердь. — Вот ты, Док, — ты слышал когда-нибудь про такое? — спросил он товарища, погромче, перегнувшись через спины остальных.
Тот только головой покачал.
— Не слышал, конечно. Ни про туннели, ни про Попутчика этого. Ну и ладно,
— Жердь подхватил свой термос, собираясь встать. — Ну и пусть остаётся в своём подземелье, чёрт его дери.
— Ты эт, не надо может, — негромко, но строго урезонил Щука. — Не поминай… К ночи. Всуе.

— Ну тогда давайте-ка и мы на боковую, — заявил его приятель, указав на уснувший костерок. — Завтра собирались в Зелёный лог, лисицу для Стопаря добывать? Собирались. А слово, его держать надо. Для кого, вон, ружья весь вечер чистил... Так что… Подожди-ка, — встав, он придержал вдруг занёсшего ботинок над мерно дышащими углями Снайпера. — Не топчи его. Внутри костровища — ничего не станется. Ветра нет. Оставь. Не надо.
И, подхватив почти невидимое одеяло, первым направился к темнеющему дому. За ним потянулись остальные, звякая стаканами, мимо зевающих собак.
…На грубоватой, застеленной несколькими старыми покрывалами и изъеденной молью жёсткой косулиной шкурой вместо матраца, кровати Шкет долго ворочался и не мог заснуть.
Он вспоминал большой и тёмный омут, гладкий и тихий, словно русалочье зеркало. И качающуюся на нём лодку браконьера — пустую.
Он вспоминал туман, плывущий от реки, как парное молоко, — плотный и, наверное, мягкий на ощупь, что вата. Который проглатывает в момент все образы и звуки.
Виделось ему лицо человека (человека ли?) в чёрном пальто — не широкое и не узкое, не красивое и не уродливое. Не выразительное ничем. И сколько бы он его ни представлял, никак не мог запомнить собственную фантазию. Это лицо пропадало, ускользало, черты размывались и исчезали — в том самом густом тумане, в глубоком туннеле с зубами сталагмитов, со слабо фосфоресцирующими лишайниками, за краем его светотени…
А ещё виделось ему ядро Земли, в плотном коконе из темноты, которую можно взять, потрогать, которая съедает даже свет, — и внутри этого кокона оно горячее, яркое, ослепительное — то ли солнце, а то ли тьма наоборот, там, где она выворачивает себя наизнанку.
Всё в котором распадается до самых маленьких частичек, прекращает быть собой, становится неважным и несущественным…

Точно не тем чем было прежде.


© Lastik
C завершением меня!!

#путешествиекядруземли #рассказы #мистическийрассказ

#meandmijourney

И я побежал. Я бежал назад, по каменному туннелю, где только что прошёл. И не оглядывался. А вслед мне звучал крик — бешеный, и столько злобы и досады в нём было, что я и вообразить себе не мог… А я бежал, спотыкался и падал, и туннель теперь уходил вверх. И я царапал руки об острые камни, и обдирал с них бледные лишайники, и кристаллы подмигивали мне зеленоватым светом, как глаза удивительных зверей, не знавших света солнца. Я пробежал чёрное озеро — и на него не глянул. А вода оставалась неподвижной — не трогал я, бегущий мимо человечишка, глубин, хранящих воспоминания. Корни хлестали меня по лицу, хватали, точно отпускать не хотели. Но я не останавливался, не глядя на корни, не чувствуя твёрдости булыжников, пока свет — настоящий свет, дневной — не показался в туннеле. И я рванул туда, себя на помня, и выскочил из этого подземелья. А как выскочил…
Охотник как-то согнулся, склонившись вперёд. Сложил руки в замок.
— Я думал, что тут же почувствую ветер и мягкую землю под ногами. Что увижу солнечные лучи сквозь кроны, услышу шорох листьев… Но почувствовал я только тяжесть на теле, и что-то тёплое и шершавое. И услышал только непонятный писк, настырный, неприятный — отовсюду, что меня окружало.

Тот свет, — продолжил он, спустя один долгий выдох, — на выходе из туннеля, — он оказался светом больничных ламп.

продолжение следует...
© Lastik

#путешествиекядруземли #рассказы #мистическийрассказ

Путешествие к ядру Земли

Свет — мой единственный оставшийся в полной темноте факел — выхватывал из темноты его лицо, и было оно в этом свете острее, тоньше и резче, и глаз почти не видно было в кажущихся глубокими впадинах.
Я сделал шаг назад.
— Ты ведь хочешь уйти от забот! — воскликнул Попутчик. — Это — единственное на всём свете место, куда им путь заказан! Куда они за тобой, — он указал вниз, куда-то на мои ботинки, — вслед не пройдут. Там, в центре, в самой сердцевине, они истончаются. Расплавляются, и не возвращаются больше. Ты же сам это почувствовал, пока шёл! И конец дороги совсем близко.
Дикий вздохнул. Руки чуть обхватили колени. Костёр стал меньше, дров в него уже не подкидывали, и Шкет не мог чётко разглядеть лицо рассказчика. Низко над ними, в теперь свободном от жара воздухе пронеслась летучая мышь — и пропала.
— Я слышал его и прекрасно понимал. И он был прав. Конечно, хотел я избавиться от всех тревог, иначе не пошёл бы за ним в это странное подземелье с его лишайниками и озёрами. Но ещё я точно знал, что не хочу терять всё, что у меня доселе было, — и любовь, и дело, и друзей. Даже если без этого всего станет намного проще и спокойней — не хочу. Не сейчас.
И я покачал головой. Что не пойду дальше, в эту молчаливую, ждущую тьму. Не перешагну черту светотени, оставив всё, что было мне важно.
И тут Попутчик изменился. Тени, падающие на его лицо, теперь поменяли его до неузнаваемости, стало оно какое-то осунувшееся, подбородок заострился, рот виднелся как чёрный провал. Только глаза загорелись, огнём таким тяжёлым, глухим, будто бы в темноте из печки горящей за закрытой дверцей пробивает, — слабый свет ли выделывал странные штуки, но думается мне, что дело не в факеле.
— Тогда всё, что ты прошёл, не имеет смысла!! — он вдруг разъярился, закричал, хоть до сих пор был так молчалив всю дорогу, разве только оглядывался иногда на меня да улыбался. — Разве ты хочешь вернуться снова туда, где ни мгновения не сможешь прожить, не страшась будущего и не вспоминая о том, что потерял?! Твоя жизнь, — он начал подходить ко мне, и говорить даже стал как-то по-другому, низко, почти шипя, — это просто череда бесконечного страха и сожалений. То, что ты считаешь благом и хорошими воспоминаниями, — просто прогнивший покров. Ты как художник, который накрыл картину покрывалом и утверждает, что именно оно — и есть его полотно. Только этот художник лжёт. Он так боится протянуть руку и сдёрнуть ткань, что и сам уже поверил в непогрешимость своего таланта, и в то, что под покрывалом ничего нет, того, что проедает в нём дыры день за днём, пока оно совсем не истлеет. Иди вперёд, — повторил он. — Выбрось к чертям и покрывало, и картину. Разве тебе не хочется знать, что ты можешь это сделать?! Что ты сам — хозяин своей судьбы? Ты можешь доказать это только там! — рукой он указывал на застывшую границу, разделившую ночь и день, свет и тьму, явь и небытие, — в глубоком подземном туннеле. — Пойдём!
Он, кажется, даже руку протянул. Я шарахнулся в сторону.
Тогда он совсем, похоже, обезумел. Закричал громко, слюной брызжа, глазами горящими вращать начал, страшно, как совсем сумасшедший. Потом заплакал. Затопал ногами.
В какой-то момент он посмотрел на меня — глазами дикими, безумными, и огонёк факела, в них отразившись, стал тоже танцевать — рвано, неудержимо, как пакля в руках какого-нибудь дикаря из детской книжки, как они там вокруг столба пляшут, жертвы человеческие приносят. И скривился, хищно, и зубы у него оказались
— мелкие такие, острые. Как у рыбы пираньи. Такими только мясо с косточек и обгладывать.

2 месяца переписки с ЛитРесом 😵‍💫, и наконец — вот оно! "Путешествие к ядру Земли" там ❤️😍❤️

https://www.litres.ru/book/irina-shirokanova/puteshestvie-k-yadru-zemli-71762884/

Это развернулось на три поста, ничего себе! 🙈😁 А вот арт от #meandmijourney

1. Первый приём называется — и вы его наверняка знаете — "Драко в кожаных штанах". Разряд: "Обеляем характер".
Феномен "искажения облика", когда в какой-то момент важные отрицательные свойства героя умаляются или игнорируются, а положительные — усиливаются, даже если их там изначально под лупой разве что разглядишь. Если вообще не разглядеть — они внезапно могут вылететь из кустов доселе тут не водившихся экзотическим видом, тем самым входя в диссонанс с уже заявленными чертами характера. При этом дурные поступки героя пытаются при любом случае вывернуть, пояснив благой целью, важной причиной, ситуацией "отсутствия выхода" и прочая.
Стоит ли пользоваться: нет и ещё раз нет, а если вам показалось, что может чуть-чуть стоит, — снова нет. Такая дисгармония черт, как правило, несовместима с жизнью, и персонаж "гибнет", когда его поступки идут вразрез с характером — или сам характер вразрез с собой, как будто у него раздвоение личности. Читатель никогда не поверит этого героя — потому что таких наборов не существует в природе. Например, избалованность и подлость редко сосуществуют рядом со способностью искренне и безусловно любить. Любить учат иначе. Оправдательные сюжетные ходы (трагическое детство, травмы и т.д.) — да, работают для обоснования поведения, но не позволяют обозвать чёрное белым: по какой бы причине зло ни творилось, оно остаётся злом.

2. Второй (и это уже собственно моё название) — "Чёрное зеркало", или, проще говоря, — "Навыворот". Разряд "Обеление характера".
Жестоко и беспощадно сразу с тяжёлой артиллерии, когда искажается уже не единичный характер, а сама моральная система мира. В ходе повествования изначально заявленная структура зла/добра внезапно становится пирамидой, которая сделала сальто мортале — и стала на верхушку. Достигается это обычно тем, что вдруг то, что гг и остальным было известно об антагонисте, — оказывается неправдой. "Всё, чему вас учили в университете, — ложь, забудьте, на работе мы будем строить систему ценностей по новой". Это когда "Мелькор и Ко вообще-то хорошие, а все гадости про них эльфийская пропаганда придумала".
Стоит ли использовать: разве что в частностях, например, ситуация опровержения точечной клеветы против персонажа и только если сам характер изначально не крайне "демонический", и таким и остаётся. "Вдруг оказалось, что демонический клинок (а вот он именно такой) получен вовсе не в результате кровавых жертвоприношений, жертва состоялась только со стороны хозяина, которую он превратил в оружие, — чего добру-то пропадать?.." Но — клинок клинком — а из демона а небожителя он от этого быть (к счастью) не превратился. Ещё такой частный вид "Зеркала" можно назвать "Не такой плохой я прям уж, выходи за меня замуж" 😄 Вроде как плохой — но не до конца. Замуж за таких товарищей всё-таки лучше нинада. А переворачивать всё мировоззрение с ног на голову ради того, чтобы оправдать одного, — даже с точки зрения математики полнейшая дикость. Это выглядит фальшиво, запутает и оттолкнёт читателя — да и вы сами голову на плечах не удержите. Потому что слишком много придётся оправдывать — того, что оправдать нельзя. Подумайте, наконец, о героях. Открытие вроде "Нам всю жизнь лгали!" очень сильно способно покрошить мозги. Да и выглядит скорее роялем из кустов, а не правдоподобным сценарием: весь мир не может долго обманываться в основополагающих вещах. Погибнет уже не персонаж — а сама вселенная. Такая пирамида качается. И ой как опасно.

3. Третий способ — "А что мама подумает..."
Разряд "Оправдания поступков". Это тот случай, когда изначально недурного (вроде бы, ниже разберёмся) персонажа заставляет творить дичь близкое окружение: семья, любимая/ый, Тёмный Лорд, магический или мафиозный клан (они могут сочетаться!). Речь не идёт о ситуации, когда нужно защищать дорогое, — а о том, когда под чутким руководством этих самых дорогих творится такое, что остальные вынуждены защищать себя от вас.

Paint it Black

"Рисуя чёрным" или Очерк об Антагонистах
(Текст содержит литературные и кино-примеры, СПОЙЛЕРЫ!).

Последнее время я несколько ударилась в прозу. И в этом посте я хотела бы поговорить о том, как создать хорошего... отрицательного героя. А точнее, о том, что НЕ нужно делать, когда вы его создаёте. Это касается и оригинальных персонажей, и написания киносценария (а вдруг кто-то этим занимается), и хэдканонов по уже известным фандомам.
Далеко не всегда в художественном произведении наблюдается открытая борьба добра и зла — часто герою противостоит сама система, строй общество, и зло не кумулируется в определённой личности. Но мы здесь поговорим о ситуациях, когда злодеи и антигерои всё-таки нужны, и надо бы хорошо подумать, разрабатывая их личность... Я здесь навряд ли изобрету велосипед, но кораблям не просто так дают имена, и систематизация — важная штука.
Достойный герой заслуживает достойного антагониста, а элемент симпатии и интереса читателя/зрителя к последним не менее важны, чем антипатии, так как знак качества он ставит на основе того, насколько хорошо у вас получились — и ему откликнулись — и герои, и злодеи. И создать последних не так-то просто, как иногда кажется. С одной стороны, настоящее зло должно обладать выраженными крайними, часто психопатическими чертами, с другой — на персонажа, у которого отсутствует всякая рефлексия, и смотреть-то скучно. Из-за этого есть масса примеров, когда положительные характеры получались на ура, а вот злодеи выходили довольно карикатурными или в их личности наблюдались крупные "дыры". Сделать антагониста, который притянет взгляд и вызовет узнавание и сопереживание, оставшись при этом антагонистом, — на этом канате попробуй побалансируй.
Если кто-то из вас учился рисовать, он напомнит мне, что чёрным — как и белым — рисовать нельзя. И первый, и второй не являются цветами в полном смысле этого слова, и художники используют их только для создания более светлых и более тёмных тонов одной палитры. Объяснить это просто. Белый объект не будет виден на фоне (мира), а если рисовать чёрным — никто не увидит, А ЕСЛИ ЛИ В НЁМ ЧТО-ТО ЕЩЕ. На таком фоне ничего не проступит, и становится скучно...
В некотором смысле психология (и литература) работают по тому же принципу: чем "серее" персонаж, чем он неоднозначнее и чем более отрефлексированный — тем он интереснее, и потому авторы начинают яростно смешивать палитры "добра" и "зла" и "отбеливать" злодея, ведь с разнохарактерным персонажем можно полноценно работать, и, конечно, читатель тоже его полюбит и проникнется сопереживанием. Иногда дело доходит до того, что в сером тумане уже вообще ничего не разобрать... Я стал замечать, что часто, к сожалению, именно в антагонистических характерах в погоне за серостью допускаются грубые ошибки, и именно о них я и постараюсь рассказать.
В этом очерке есть несколько не моих фраз, не я первый обращаю внимание на эту проблему, и я доработал обсуждение, собрав кое-какие выводы. Спасибо тем, кто мне помогал. В разворачивании отрицательных характеров часто можно увидеть подходы, с помощью которых пытаются обелить злодея и тем самым разнообразить палитру цвета. С одной стороны — не поспоришь с необходимостью: психопат навряд ли вызовет у кого-то интерес и сопереживание, в сплошном чёрном не найдёшь узора — не проявится. С другой — иногда отбеливатель бывает настолько мощный, что губит то, что уже сделано. Эти методы делятся на два разряда: обелить сам характер персонажа, то есть в ходе его раскрытия обнаруживаются новые черты, которые добавляют серости в картину; или объяснить (оправдать) его неблаговидные поступки. "Он хороший, просто поступает плохо..." А дальше начинаются все возможные ПОТОМУ ЧТО, которым числа нет в своём разнообразии видов. Ниже представлены плохие (!) на мой взгляд, способы. Сказать, как надо делать, всегда сложнее. Поэтому поговорим о том, как делать НЕ НАДО, и посмотрим, можно ли этими методами вообще пользоваться. Может, кому-то поможет)

Стоит ли применять: как бы плохо это ни выглядело на витрине, это нередко удивительно хорошо смотрится на живом персонаже. Только с одним но: не как оправдание — а для того, чтобы показать динамику характера, т.е. если у антагониста предвидится развитие и линька в белое (Пример: Зуко, "Аватар"). Потому что такой сценарий может прокатить некоторое время, но затем персонаж, особенно если он у вас достаточно зрелый и способный к рефлексии, сможет отделить зёрна от плевел и увидеть, что его водили за нос, как бы старательно ни водили и какие бы авторитеты за манипуляцией ни стояли. Если же этого не произошло — ваш герой покажет себя глупой и безвольной марионеткой, а часто ещё и трусливым, подлым и садистичным существом, кому и на сколько воображения хватит. У того же Драко, например, был выбор, как и у всех, но он выбрал своё, и я искренне не понимаю стремление фандома его очистить и обложить мягонькими интенциями, которых у него сроду не было. Любовь и долг, а тем более банальная трусость могут пояснить, но никогда не ОПРАВДАТЬ подлость и жестокость, и такого героя вы навряд ли сами захотите видеть. Даже среди злодеев.

4. И, наконец, четвёртый — самый крайний, я бы сказал, способ. "Когда даже клизму сделали, а он всё равно молчит". Разряд "Оправдание поступков". Называется он — "Моя прелесть". Это когда антагонист как благородный металл: не реагирует ни с одним отбеливателем. Ещё применяется с изнанки: если очень нужно очернить положительного героя, а он упорно отталкивает все красители. Последнее средство, божок из машины, когда уже правда всё перебробовали, и отступать некуда, а позади Москва — и срочно нужен катализатор, способный вместить энергию Солнца. Если оправдать зло злющее вообще нечем — можно оправдать Империусом. Чем-то похоже на "А что мама подумает", только здесь в роли мамы... что-то неживое (ну по крайней мере на большу́ю свою часть неживое). В роли катализатора выступают какой-нибудь могущественный артефакт, невидимые лучи, то же наложенное заклятие и т.д., которые делают из вроде бы рефлексирующего героя зомби-куклу. Причём часто этот артефакт принадлежит ему же. Всё как и с "Мамой", только хуже, потому что теперь персонаж становится злыднем даже не в результате пусть ложного, но ОСОЗНАННОГО выбора — а совершает зло, даже не зная этого, оказавшись, по сути, вообще лишённой этого выбора, настоящей марионеткой. А так — разницы никакой, только этот метод — для ленивых, когда не хочется думать ни над выбором, ни над конфликтом. Ну и ещё мозготравма у героя будет куда сильнее: маме и папе есть до вас хоть какое-то дело — а Кольцу вообще до звезды любой расцветки. А впрочем... А нет, часто вообще никакой.
Стоит ли использовать: как сюжетный ход — почему бы и нет, я верю, что "Империус" был куда более популярен, чем нам хотелось бы. А вот как метод оправдания зла: вы шутите?! Нахождение в состоянии алкогольного опьянения только утяжеляет вину, а под прелестями так вообще... Нельзя оценить по моральной шкале то, что совершалось в случае отказа высшей нервной системы. А иногда тут играет ещё и: "А зачем ты трогал бяку, если бяка тебя, простите, нагнёт?" В-третьих, это опять-таки, выглядит очень искусственно и на вкус похоже на пластмассу — только едят её глаза. И наконец, в-четвёртых — и это самое важное — такой приём, конечно, упрощает ход сюжета, но при этом лишает героя важных черт, делающих характер цельным, правдивым и глубоким, превращая его в просто не особо интересную пешку на доске, где характер вообще уволили из-за механизации производства. Грешит этим чаще кинематограф, чем литература, так как в визуализации персонажи делаются попроще — нет пространства разворачивать вывихи каждой души. Хотя бывают и редкие обратные примеры, когда киношный антагонист получился прекрасно, а вот его книжный прототип — довольно плоским (пример: Ганнибал). Так вот, о богах из машины с зомбирующими игрушками. Пример: если кто знаком с Магистром дьявольского культа (а если не знаком — бегом читать, кто не читал — внемлите.

Только название ужасное и о чём оно вообще?!), то вот именно в этом и напортачила экранизация: гг потерял контроль и совершил убийства не потому, что вышел из себя, как и было в оригинале (сложный характер, и совсем не беленький), — но потому что его, ангела почти, прихлопнула его же снявшаяся с глушителя магическая печать, и единственная вина и ответственность персонажа оказались в привычке носить камень (печать) за пазухой. В итоге вместо качественного обеливания, какое и задумывалось, этой маленькой, казалось бы, поправкой, героя сразу же лишили индивидуальности и самобытности характера, присущих живой, интересной личности. Да, в книжном варианте он импульсивен, хитёр и жесток, но в том числе тем и интересен! А адаптация отгладила его острые углы утюгом до неузнаваемости — и стёрла заодно отпечатки пальцев, сделав это довольно пресной и плоской историей про покореженные безвольные мозги. К счастью, только в частной ситуации — не полностью, "Магистра" удалось хорошо представить на экране. Хотя именно в этом случае я не вижу большой проблемы в том, чтобы сохранить оригинальный сюжет — и облик героя, оставив его чем-то покрепче и поинтересней, чем несчастная жертва обстоятельств, напоровшаяся на собственный меч... Поэтому: прежде чем трогать, выкапывать или со дна реки поднимать какую-то странную штуковину, какой бы прелестной она ни была (а тем более совать её своим героям в руки), подумайте: на войне не настолько хороши все средства, чтобы стоило иногда начинать войну.

По итогу: если слева запад, справа будет восток. Видим плохие способы, значит, найдём хорошие. Придумывая отрицательных героев, я бы советовал раскручиваться на внутренних конфликтах, ошибочных ценностях, выученном ложном сценарии, зависти, ЗАЦИКЛЕННОСТИ НА ИДЕЕ, даже благой, хотя бы вначале (о, страсть — великая вещь, кого угодно в чернейшую смолу закатает). Сложное прошлое, покалеченный судьбой характер в принципе — классика, которая не стареет. Но — ни в коем случае — не лишал бы их индивидуальных, и да — ЗЛЫХ, на то они и злодеи 😄, характеров. Вообще, лучший и самый интересный, на мой взгляд, типаж — "смешанный", т.е. по-настоящему "серый", в котором присутствуют и положительные, и отрицательные интенции, а собственно зло является результатом выбора. Единственное: не все цвета сочетаются, см. П.1. Если кто-то может вспомнить ещё примеры создания неудачных отрицательных характеров — буду рада, если поделитесь. И — помним: есть масса способов заставить кого-то поступать хорошо, и ещё больше — ПЛОХО. Так что всем удачи в создании своих "хороших" злодеев 😄 и —

Серыми бывают не только мышки.


Ваш ©Lastik

#meandmijourney

#путешествиекядруземли #рассказы #мистическийрассказ

Путешествие к ядру Земли


Факелы, пусть чадили, но сколько могли, а всё-таки освещали часть пути впереди. И в паре метров путь этот обрывался.
Дикий в этот момент снова посмотрел поверх древесных вершин, теперь будто раздумывал, как ему описать это, увиденное, неведомое, что непросто рассказать другому человеку, как другому непросто же понять.
— Свет там пропадал. Я видел, как перед нами скачут блики на камнях и на полу, а дальше, впереди, они натыкались на барьер — из темноты. Который свет не мог преодолеть и просто исчезал. Это тьма стояла там стеной, и это от неё катился такой пробирающий, сильный даже для подземелья холод. И была она такой… настоящей, — проговорил рассказчик, медленно, а лес молчал. — Не просто место, где нет освещения, — а тьма сама по себе, и сама в себе. Её можно было потрогать, зачерпнуть ладонью, в неё можно было войти, как в ледяную воду… И я знал почему-то, что если я войду, так же как холодная вода, она обхватит меня, и обнимет. И до земного ядра — как бы это ни было — станет совсем близко...
В костре вдруг неожиданно громко треснуло полено. Огонь, который весь вечер вёл себя смирно, вдруг выбросил вверх длинный язык пламени и небольшой ворох острых, жалящих, слепящих искр. Одна такая огненная оса дотронулась до рукава шкетиной куртки — на месте укуса тут же появилась маленькая чёрная точка, огонь тоже пытался написать историю, пробовал перо. А может, рассказ о том, как пламя слабеет перед завесой из мрака, ему не понравился.
— Дальше лежала граница. Черта. Я хорошо её видел на каменном полу — до этого были стены, ход, и неровные камни. И пусть тускло, но если захотеть, то можно рассмотреть, какие у них края, и сколы острые, и как блестят ниточки слюды. А дальше ничего больше не было. Ни лишайников, ни разбитых камней, ни чёрных стен туннеля — да и самого туннеля уже не было.
Факел Попутчика — он стоял немного ближе к этой стене из мглы — дёрнулся
погас. Там не было сквозняков — мы давно уже оставили места, где в туннеле попадались боковые «дыры». И спереди не тянуло — холод за чертой лежал неподвижный, долгий. Терпеливый, запечатлённый в себе холод долгой мерзлоты.
подумал тогда — не знаю почему я вообще о чём-то думал, — что до того, как попасть в разжаренное ядро Земли, то, что движется туда, проходит через край полного холода и тьмы, которые стирают всё, до какого-то невидимого остова — и обнуляют. Делают чем-то совсем другим, чем ты был до этого. И таким, как прежде, ты уже не будешь…
остановился. Там, за этой чертой — я понимал теперь — лежит то самое, верное избавление от всех бед — и от всего, что эти беды носит. Но и памяти моей, всего замечательного, важного, что я накопил, что мне стало за жизнь дорого и что меня наполняло, — тоже не станет. Потому что мысли, которые нам радость приносят,
— они же приносят и страдания, и нельзя стереть одно, не затронув другое. А темнота эта — такой универсальный ластик, и когда она обнимает, то страдать ты не будешь. И радоваться, помнить и знать — тоже.
Попутчик увидел, что я стал. Обернулся, опустил свой ненужный потухший факел — и негромко так, уверенно и терпеливо будто, сказал:
— Единственное, что нужно любому из вас, — это покой. Чтобы беды перестали приходить, а несчастья и страдания — тревожить. Всю свою жизнь, посмотри, вы убегаете от лишений. Вы делаете всё возможное, чтобы хоть немного забыть о постоянных проблемах. Вы тратите на это себя. Вы прячетесь, каждый по-своему: один посвящает себя близким, другой начинает гонку за достатком, третий спасается делом, в которое пытается поверить. А кто-то просто заливает горе — чем придётся. Но что бы ты ни выбрал, всех объединяет одно: ни у кого не получается прогнать следующую по пятам беду — всегда — дальше собственного крыльца. Стоит только выйти — и она всё равно возвращается, и находит время, когда вы не можете от неё укрыться, и вгрызается снова. Нет никакой защиты от боли и страха, — он обернулся к черте светотени на нашем пути, к этому зеву, поглощающему свет. — Нигде нет покоя. Нигде — кроме как тут.

продолжение следует...
© Lastik © Ирина Широканова

#meandmijourney

Путешествие к ядру Земли

Мы шагали, всё дальше, вокруг остался только камень. Всё реже стали
попадаться светящиеся лишайники. Темнота стала плотней. Факелы начали чадить и горели всё тусклее, хоть Попутчик их вроде хорошо пропитал. Может, хуже на глубине становился воздух, пусть дышал я по-прежнему легко.
Не сказать, чтобы это было плохо, — мужчина сделал паузу, будто бы оправдываясь или борясь с собой — с какой-то частью себя, которая так и не решила: благо или же зло путь сквозь подземный туннель с бледно-зелёной плесенью и холодными озёрами, туннель, в котором забываются все страхи и беды. — Когда отпускают печали — разве ж это плохо?
Никто по-прежнему ничего не сказал. Никто уже давно ничего не говорил, иногда делая вид, что ворошит палкой быстро прогорающие дрова.
— Единственное, что беспокоило меня, — то, что могло ещё беспокоить, — это то, что вместе со страхами и волнениями я стал забывать и хорошее. Что приносило мне радость. Стал я понимать, что не помню дней рождений своей крестницы, и лицо Арины не могу точно вспомнить: ни цвета глаз, ни где у неё родинка на щеке. И как хорошую добычу из леса приносил — не помню. И сам лес, шелест листвы, и какой свет на стволах под вечер бывает, как на колоннах, — тоже
вспомнить не могу. Как же хорошо я знаю его, лес-то — а не могу.
остановился раз. И Попутчик тут же остановился тоже. Обернулся ко мне и стал ждать. Он ничего не говорил и не спрашивал меня. Просто ждал, когда я, видимо, пойду дальше.
Я сказал ему, что не могу вспомнить почему-то многих вещей — простых вещей, которые радовали меня.
Он чуть повернулся — только складки пальто колыхнулись, и сказал, спокойно так, мягко:
— Тревоги вызывают не только тяжёлые воспоминания — но и приятные. Колеблют душу. Беспокоят. Понимаешь? Ты сам просто не хочешь слишком много помнить и тревожить себя, здесь, среди умиротворения — потому они и уходят. Вот и не вспоминай. Не бери до головы. Оно скоро пройдёт. А ты уже не будешь таким, как прежде. Тогда и заботы твои исчезнут, насовсем уйдут.
Его слова, уверенные, надо сказать, успокоили меня. Видно было, что он знает, о чём говорит. Я сжал факел покрепче — и пошёл дальше.
Угол наклона стал резче — с каждым шагом чувствовалось, что туннель уходит вниз, и быстро — как река спешит вниз со склона. К устью своему спешит... И тем меньше становилось света, быстро редели лишайники на стенах, и камни уже не светились — когда блик попадал на них, появлялась пара искорок — как плюнуло, и всё на том. «Окна» в стенках хода совсем уже пропали — скоро наши факелы стали единственным источником огня, и тени на стенах становились всё причудливее, размашистей, бежали за нами, перед нами, над нами, пытались то ли дорогу заслонить, а то ли обхватить нас покрепче… И тем тяжелее будто становился воздух. Вот вы замечали: чем выше в горы, тем воздух реже, — и ты чувствуешь, как мало его, воздуха, редкий он, как материал плешивый, молью побитый. А тут наоборот — он плотный, тяжёлый, вязкий. И всё холоднее становится. И чем дальше, тем больше меня накрывает какое-то безразличие. Уже не радость избавления от печалей — но отупение какое-то затапливает. С изумлением понял я, что и лиц друзей вспомнить не могу, ни Владу, ни Арину, ни… вас вспомнить тоже не могу. И иду я уже как-то словно по привычке, бездумно — смотрю, а ноги сами перешагивают. А что ещё остаётся в туннеле глубоко под землёй, если не идти?.. И зачем я, и что я такое — вроде бы не то место и время, чтобы задавать себе такие вопросы, но если бы меня
тогда вдруг спросили — точно знаю, я бы не смог ответить.
Я сначала почувствовал холод, а потом только увидел её.
Будто рядом где-то стенка изо льда стоит, и ты знаешь, разве что не видишь — но рукой можешь коснуться. И от неё холодом не тянет — но холод от неё течёт, воздух от него застывает, вязнет, как патока на балконе зимой. Да вот только стенка эта не льда.
А темноты.


продолжение следует...
© Lastik © Ирина Широканова

#путешествиекядруземли #рассказы #мистическийрассказ

Боже-боже, о Господи БОЖЕ!!!!! 😍😍😍😍
Отзыв... Настоящий. Да ещё и такая высокая оценка... ❤️
Приду в себя, что-то скажу.

#meandmijourney #путешествиекядруземли

Путешествие к ядру Земли

Доктор как раз ворошил палкой полена в костре — да так её там и оставил. Лица присутствующих стали какими-то… непроницаемыми, будто высеченными из того самого камня. На какое-то мгновение Шкету показалось, что он попал в странную, сюрреалистичную сказку и сидит теперь в кругу гранитных изваяний. Всё, что оставалось неизменно живым в этом замершем в августовской ночи мире, — огонь. Языки по-прежнему танцевали — не боясь ни забвения подземного озера, ни темноты, таящейся между сосен. Мягкие блики отбивались в ставших вдруг совсем тёмными глазах Дикого под насупленными бровями, на скуластом лице, просили будто — «рассказывай дальше».
Тот вытянул ладони вперёд, погрел их немного — и, будто проведя безмолвную внутреннюю беседу и согласившись с пламенем, не торопясь продолжил.
Шкету вдруг подумалось, что не будь этого маленького, но смелого костерка, Дикий не довёл бы свой рассказ до конца.
— Я повернулся и пошёл дальше, и оставил озеро, и всё, что видел в нём. И не вспомнил больше. Дальше туннель становился несколько ýже, я ясно и близко различал стены, густо покрытые теми самыми зелеными лишайниками — с их светом бледным, неживым будто. В парках на праздниках такие игрушки детям продают — привидений. Они похоже светятся в темноте. А некоторые светлые совсем попадались, как пена на молоке.
Но тогда я не помнил больше ни о барахле в киосках, ни о самих праздниках. Забыл, когда и с кем я что встречал и кого провожал… Если до того я переживал за что-то — прошлое или будущее, то теперь перестал совсем; если боялся чего-то или за кого-то — то прекратил и бояться. Важное и неважное стало для меня одинаковым, потеряло вес, и я сам стал для себя неважным, лёгким, потерянным — пустым, как пёрышко. Все мои печали потускнели, точно серебро от долгого лежания во влажном подвале, все шрамы и раны заросли, затянулись. И в кувшине моём уже только на донышке плескалось…

продолжение следует...
© Lastik

#путешествиекядруземли #рассказы #мистическийрассказ

Мы как раз так вовремя ещё и Сонет Перелётных Птиц доплели 💔. Скоро соберём подборку гнездовий и будем выкладывать. Все птицы, свившие венок, действительно перелётные.

(с) Lastik

Как-то по традиции.
Всем, кто не ушёл, — проснуться


И небыль сплетая с реальностью в унисон,
По битым задворкам бредёт беспризорный сон,
Швыряет в остылую вечность мечты и листья.
Бормочет: в угоду всевидящей темноте
Смотрю я на лица плывущих сквозь мрак и тень,
И душ их касаясь, ищу бы кому присниться.

Как вышло, – ворчит. – Как так вышло – сам не пойму,
Но я позабыл дорогу в свою страну –
Обитель туманов и вечноживого солнца.
Теперь вот ищу – среди тех, чьи сердца горят, –
И тех кто остался заложником ноября,
Кто, морок с личин сорвав, наконец проснётся.

Да что прибедняться: мне было совсем легко –
Мои проявляются кровью и молоком
Следы – нипочём не видимы амальгаме.
Вначале и весело было вот так играть –
Вытягивать зло из сочащихся прошлым ран,
На краешке лимба распутывать пентаграммы.

Но я повстречал на дороге к Большой Беде
Тех кто себя кличет первейшими из людей,
Иных призывая так преданно ненавидеть.
С речами такими – достойными королей:
Про равенство-братство – и правду на всей земле,
Да именно правды – по правде – я в них не видел.

И кольца свивает, сворачиваясь в клубок.
Какой бы тебя, – говорит, – ни хранил бы бог –
Гниль выпьет твой смех и волю твою задушит.
И морщится сон, и по зеркалу льётся рябь:
Я взял от них всё что было – и мёд и яд –
И факел зажёг, чтобы видеть получше души...

И тьма навалилась.
Как будто бы рухнул в склеп.
Ко тьме я привычен –
Но чуть было не ослеп,
Упавший в безправную тщётность любви и мысли.
Елейная липкость – и стелется точно шёлк.
Я там был, – говорит. –
Ничегошеньки не нашел.
До сих и не знал, что бездна уже так близко:

Как будто идёшь над пеклом – идёшь по льду,
И рана болит, так болит – некому подуть,
И с шагом любым, кровоточа, врастает глубже.
Ведь нет ничего – на твоей и моей земле –
Страшнее чем вызнать бессилье любви своей,
Пока её тень как петлёй обвивает ужас.

Там некто великий наверное в их груди
Холодную вечность сложил из обломков льдин.
Теперь она в ней, отбивая стакатто, бьётся.
Оставь это всё. Ну оставь, – говорит. –
Оставь.
Не жди, пока выедут сердце и страх и сталь.
Не следуй лучам в пропасть падающего солнца.

Идём, – говорит. – Ну пойдём, – говорит. –
Прошу.
Ты будешь один, когда в горло вопьётся жуть.
В её поцелуе ад тут же переродится –
Доподлинное,
Восходящее к пику зло.
И шепчет: реальность – худший, поверь, из снов.
Так шли её к бесам – не дай бог, ещё приснится.

Нас, верь, не найдут – я все выключил фонари.
Я так не хочу.
Не хочу ей тебя дарить.
И как под ребром задохнётся надежда – слышать.
И явь закипает –
Распорота, глубока.

И рушится оземь расплавленный лёд зеркал.

И не говори,
Что сам бы тогда не вышел.

©Lastik

#meandmijourney

— Отец с приятелем, другим охотником, попробовали зайти с подветренной стороны, а я тогда отстал, да в тростнике залёг и там и лежал. Тишина. И вышло стадо ровно на меня… Вожак с рогами — поверите ли, на каждом — веточек двенадцать, как сейчас помню. Я после этого и не встречал кажется таких. То ли зверь измельчал или ушёл, а то ли оно так только однажды в жизни бывает… И глядит — прямо на меня, туда, где я лежу на пузе и дышать боюсь — не то что ружьё это поднять, здоровенное. Смотрю и взгляда не отвожу. И он смотрит. А глазищи — огромные. И тёмные. Я не поэт особо, но один-в-один, мужики, — что луна на небе... И как оцепенение это странное с меня свалилось, я только-только начал ружьё поднимать — а руки, твою мать, ледяные стали, не знаю как навести, — он мотнул ушами и исчез. То ли ветер подул, выдал, а может я затрещал, неуклюжий, в тростнике. Но его как не бывало. И всего стада следом. Я долго тогда думал: было — или примерещилось?
Дикий сделал паузу. На руки смотреть перестал, отхлебнул снова из фляжки.
— Отцу я тогда ничего не сказал, — продолжил он, чуть мрачней. — Что видел зверей. Ничего. Да и зачем? Похвастаться ж было нечем. Домой я с короной, как герой и молодец, не вернулся. И выстрелил бы я или нет, — медленно проговорил он, — я тоже так и не узнал.
— А может, как раз-таки и было чем, — заявил вдруг Жердь, негромко. Он сосредоточенно пытался прикурить — и на товарища глаз не поднимал. Некоторые из присутствующих переглянулись. — Похвастаться. И что не стрелял — хорошо.
— А ещё я видел там… — снова заговорил Дикий, и поднял лицо вверх — к холодным наблюдающим звёздам, даже вроде глаза прикрыл. — Это же было так давно, боже мой, студентами ещё были, на первом курсе... Как мы с Владой встречались. Это ведь первая любовь моя, настоящая. Ни к кому домой не пойдёшь — мамы-папы, неловко… Сидели на скамейке в парке, голубей кормили. Холодно очень, а у неё перчатки были, серые такие — тонкие совсем. Я всё боялся, что она замёрзнет. Снимал с её рук перчатки, брал в свои — и дышал на них. Хватал и дул. Она так смеялась… А сердце так стучало — думал, выскочит. Глупое сердце…
И вот я смотрел, как это всё медленно поднимается в озере, всплывает перед глазами — а потом тонет, исчезает и растворяется, и вот его будто и не было никогда... Не то что в воде — а и в целом мире никогда не было. Я-то думал до того, — заговорил Дикий, тише, — что мы, и всё, что мы делаем, — оно как надпись на камне: ты выбил, а любой приходит — и читает. А оно, оказывается, как следы на песке. Море пришло, слизало — и всё.
И как только пропало всё снова в этой чёрной, непроглядной, светящейся воде, клянусь вам — я всё забыл. И оленя, и как зимними вечерами Владе руки грел, и руки матери в муке и этот запах — хлеба свежего — тоже забыл…

продолжение следует...
#путешествиекядруземли #рассказы #мистическийрассказ
© Lastik

Путешествие к ядру Земли

Подземный ход раздался, и мы увидели огромный зал, как чашка с невысокими краями, выщербленными, будто эту чашку много раз роняли — да разбить не смогли. Сталактиты и сталагмиты торчат — всё равно что зубы, старые, временем изъеденные. Грунтовый настил пропал совсем, только порода осталась под ногами — камень шершавый и гладкий тоже, чёрный и слабо светящийся. В этом широком пространстве всякий звук, каждая упавшая капля и каждый шаг порождали эхо, усиливая его во много раз, и множество голосов летало под темнотой свода, как потревоженный живой рой, резонируя, и оттого казалось — место это с тобой говорит, тихо, но властно. И ты всё силишься понять — что же оно сказать-то пытается? А вдруг важное что? Но слишком много голосов, и резонанс от каждого каменного зуба так силён, что ты не можешь ни один из них понять... А в середине этой великанской чашки — гладь воды, тихой, так что можно глядеть как в зеркало. Только зеркало это совершенно чёрное, подсвеченное из глубины слабым зелёным, и абсолютно тихое, замершее, — тут, где никакого движения нет: ни зверя ни человека, ни даже ветра. Так мне вначале показалось.
Узор лишайников в этом гроте, покрывший стены, стал густым и даже красивым: как кружево, особенно удивительно там, где кружева никто не плетёт… Будто бы кто-то попытался украсить сплошную черноту камня — тем, что было. Такое, знаете... Маленькое залётное чудо в тёмной, твёрдой груди земли.
Я подошёл к краю чашки и заглянул. Что ж такого, если просто заглянуть в подземное озеро?..
А вода-то возьми да и поменяйся. Зашевелилась, забурлила, но только в глубине. А на поверхности — такая же тишина. Гладким оставалось это озеро, действительно как поверхность зеркала, а снизу, вместе со светящимися брызгами, как в зелёном неоне, похоже на кислотные рекламы на улицах перед Новым годом, поднимались — и я клянусь вам, я это видел!.. Такие вещи. Такое…
Дикий умолк — как только голос его успел взлететь, сам будто этого голоса испугавшись. Снова зашумели кроны — налетел новый порыв ветра.
— Я видел там свою мать. Совсем как когда я юнец совсем был, и сидели мы на кухне. А она старалась обычно утром в выходной свежие булки печь — её мать была из деревни, особому рецепту научила… Мы садились за стол, а мама раскладывала выпечку на столе, и руки у неё всё время были выпачканы в муке. Поэтому утро выходного всегда пахло для меня свежим хлебом, — мужчина вдруг перевернул свои ладони и внимательно посмотрел на них: мозолистые, широкие, натрудившиеся за жизнь. Смотрел так, будто сам себе хотел показать и доказать: вот они, настоящие, здесь, они только что подсунули поленце в костёр, и тот заворчал — довольно, благодарно. — И увидел я это так ясно, будто только вчера оно случилось: и мама, и хлеб, и отец смеётся, и у меня впереди ещё вся жизнь… Потом я увидел свою первую охоту, с отцом. Я рассказывал про свою первую охоту?
Дикий, видимо, не рассказывал. Некоторые в кругу завозились, но видно было — дальше хотят слушать.
— Он меня впервые с собой взял, когда мне лет тринадцать было, — Шкету сложно было разглядеть выражение лица охотника, но и будь ясный день, он уверен — всего на этом лице он не смог бы уразуметь. — И ружьё выдал — дедово ещё. Всё как надо. Меня длиннее, помню. Думал отец, по правде, что оно и не понадобится. И тут на нас как раз — олени вышли...
Дикий вспоминал. Глаза заблестели в свете подросшего на угощении огня, но поверхность словно подёрнулась дымкой. Он вспоминал — но не призрачные видения, поднявшиеся в глубине чёрной воды, — а настоящую свою первую охоту, там, за тяжёлым слоем лет, которые ложатся, как пластами ложится на кости земли песок и дёрн, чтобы спустя века затвердеть в породу.

#meandmijourney

И тут-то мы вышли к озеру.


продолжение следует...
#путешествие_к_ядру_земли #рассказы #мистический_рассказ

© Lastik

Путешествие к ядру Земли

Какой-то зверь заголосил, далеко, в лесу. Собаки подняли морды, повели носами…
— Чем дальше мы уходили, — снова заговорил рассказчик, — тем темнее и удивительнее становился этот ход. Воздух, как ни странно, оставался не спёртым, и иногда я чувствовал, как тянет лёгкими сквозняками, — возможно, где-то сбоку были небольшие проходы, навроде вентиляционных шахт. Но я не мог подумать, что к туннелю этому приложил руку человек — никаких плит, голый камень, ни следа коммуникаций… Я не представлял, насколько глубоко мы забрались, а корней вокруг стало только больше, и напоминали они уже не просто корни: всё чаще стали мерещиться будто и правда клубки змей, или лапы странных каких-то зверей — что-то навроде той невообразимой дикости, что порой снится, но ты тут же забываешь о ней, как только проснёшься, — слишком неправдоподобно, чтобы поверить в неё достаточно и запомнить наяву. И корни такие же: вычурные, перекрученные. Иногда я замечал движение этих лап, на краю зрения. Но как только оборачивался — оказывалось, что это просто тени от фонарей пляшут, или те же корни свисают сверху. Или ещё страннее: вот тронет тебя такая лапа за плечо, ты обернёшься, ждёшь, что это опять растительность сверху тянется — а там как раз-таки и нет никаких корней…
Шкет закутался в куртку плотнее — стало ещё более зябко. Щука, заметив это, протянул его кружку с чаем. Парень только кивнул. «Спасибо».
Слишком холодная ночь для августа.
— И чем дальше, тем легче, — увлёкся Дикий, — мне становилось. Легче и — пустее. «Это же сколько, — подумал я, — идти надо, чтобы совсем от всех переживаний напрасных избавиться?» И тут же сам себе ответил: ясно ж сколько. До ядра Земли…
Он коротко вдохнул, грея пальцы. Потом продолжил повествование:
— В какой-то момент наши фонари начали мигать. Тогда Попутчик остановился и из небольшого рюкзака (я и не заметил, что он у него был) достал пару факелов в фольге, не новых уже, и изрядно закопченных — только свежим керосином сразу запахло. Один, значит, мне протянул, а второй себе оставил. А фонари забрал. Сколько раз он тут ходил, что нимало такому не удивился? Я только подумал о том, но тут же позабыл. Слишком легко там стало всё забываться, всякие беспокойства, сомнения, все твои вопросы, на которые не находятся ответы, — всё оно быстро отступало, меркло, рассеивалось за спиной в темноте туннеля. Ну совсем как свет факела. Только что думал о чём-то, обернулся — а оно уже пропало.
«Шёпот» камней теперь почти совсем не стихал — всё время я его слышал. И точно так же как с видениями и странными существами там: как повернёшь голову — откуда шёпот-то?.. А он пропадает, и непонятно — думаешь, может, это вовсе просто вода капает или грунтовые ручьи где-то над нами шумят…
А «сосуд» мой становился всё легче, и я понял, с удивлением, что не трогают меня нимало не только уже мелкие заботы, но и крупные тоже не трогают. Вот каждый ведь из-за чего в жизни переживает: кто из-за денег, кто из-за детей, а кто призвание своё ищет, континент объездит, а успокоиться не может... А тут все беды стихать стали. Всё меньше делались, слабее, истончались, будто всё горе твоё и страдания твои — это такой толстый слой масла на хлебе, и вот масло это впитывается, размазывается всё больше…
Холоднее становилось. Я достал байку свою старую да куртку — сколько вылазок и лесов она пережила — Попутчик предупреждал с собой тёплое взять. Боковые окна совсем пропали, а может, просто снаружи наступила ночь — я давно уже не мог сказать, как долго мы идём. Кроме факелов, свет теперь исходил только от плоских зеленоватых лишайников, покрывающих камень, отчего всё тело туннеля стало похоже на рану, на которой поросла какая-то светящаяся плесень; да от редких, тусклых зеленоватых кристаллов — я не знал, что то за минералы такие, а когда дотрагивался до них — они будто чуть ярче начинали сверкать, будто бы камень брал тепло от рук — и мерцал потому сильнее.
Я попытался спросить у своего спутника — откуда он знает про туннель этот, и вообще? Но он лишь отвернулся и усмехнулся. Ни слова не говоря, точно: «Ты сам всё поймёшь и узнаешь».

#meandmijourney

Путешествие к ядру Земли

Никто из охотников не произнёс ни слова. Седой только чуть приподнял брови. Стопарь молчал. Лицо его, всегда оживлённое, по которому переживания обычно бегали, что рябь на озере в ветреную погоду, теперь не выражало ничего. Точно застыло. Оживлял его только играющий на высоком лбу и скулах огонь. Шкету странно было видеть их заводилу таким притихшим.
— Он дал мне небольшой фонарь, сам взял второй и шагнул туда — первым. Я пошёл за ним.
Это и правда оказался туннель — верха я не видел в темноте, светом не доставало. Странно так: вход ну полтора-два моих роста высотой, не больше — а потолка не видать никак. Лезло в голову, будто и нет его, этого потолка, но иногда я слышал, как падает сверху вода, на камни, и шлёпает так, клац, клац — что казалось иногда, будто это шагает кто-то, в темноте, зверёк али ещё что, маленькие такие лапки… Иногда и за шиворот срывалась капля — ледяная. Сорвётся — и тут же бежит, вниз, и пробирает сразу, по всему хребту, так что чудится даже — это играют на нём. Как на инструменте каком струны перебирают, и он звенит.
Туннель этот довольно широкий был — я всегда мог видеть стены, чёрные, высокие, только верха, как сказал, не видно — уходили в темноту. И камень этих стен — странный какой-то камень... Порой шершавый попадался, острый такой, как тронешь рукой — и сразу так становится… неприятно. И то ли думается, то ли вспоминается при этом обязательно о нехорошем — о том, как давно, в школе ещё, на озеро ходил, дурак, весна ранняя была — да на льду провалился. Вытащили, а болел после того две недели. И от отца потом влетело… Или о том, как в лесу, тоже молодым совсем, заплутал — к утру только вышел, у матери прядь за ту ночь совсем поседела… Или как экзамен неудачно прошёл… А другие гладкие совсем — и руке приятно, и мысли одни только хорошие идут: например, как Алекс, кореш мой, женился, да сразу меня в крёстники детям будущим позвал… У меня тогда, по правде, слёзы на глаза навернулись — сколько мы с ним до того не виделись, он после армии сразу уехал подзаработать, ну писал я ему, а он мне, было дело, и помогал немного, и не раз. Да думал, забыл он это всё. А он вот так — ничего не забыл… И знаете — если постоять возле такого камня, то даже будто начинал чудиться шёпот: голос того события, и того человека, которого ты вспомнил...
Поначалу я спотыкался на обломках под ногами, хоть и фонари у нас были. Не привык сразу. Да и они будто выскакивали откуда ни возьмись — камни эти да корни, толстые, покрученные, ну точно как в моём сне! И не только под ногами — повсюду: и по стенам вились, до самого верха, как змеи, пропадая в темноте, — и с потолка свисали, задевали за плечи…
Странный ход этот был, надо сказать.
И казался он каким-то бесконечным, будто и правда сквозь все пласты уходит — к самому ядру Земли…
Мужчина задумался на мгновение, вспоминая что-то, оставившее в нём чёткий след, как в мягком суглинке. Лес внимал. Вздохнув и вернув себе пойманную мысль, Дикий продолжил:
— Мы шли с фонариками, но свет в туннеле был: нередко там показывались такие боковые ходы — дыры, как окна, и оттуда пробивалось сияние… Я чувствовал, что мы всё время идём вниз, но не мог сказать точно, насколько глубоко сейчас залегает туннель, и где мы сейчас находимся. Он казался таким… — охотник помолчал, чуть нахмурил высокий обветренный лоб. — Будто ход, прогрызенный огромным таким червяком в теле земли, как в яблоке, а сбоку — ещё маленькие червоточины.
И знаете что вот ещё? Пусть и был этот путь и странным и даже несколько… зловещим, а всё-таки чем дальше мы заходили, чем темнее становилось и чем реже попадались ходы-окна — а тем легче становилось. Отходило от сердца. Отпускало. Не врал Попутчик — есть, может, и правда, такие места на земле, где уходят все тревоги и заботы.
Поначалу только небольшие проблемы исчезали. Забывались, уходили — мелкие дела, житейские... Обязательства всякие. Что надо бы счета вовремя оплатить, что должен был на работе сообщить, где нужные бумаги лежат, — перед тем, как в больницу-то лечь…

Потом забылось что крёстнице не позвонил — поступает же девчонка. Надо было узнать, как всё прошло, всё ли хорошо. Как раз в тот день экзамен должен был быть, я всё помнил, что позвоню. Ан тут оно взялось и забылось. И так многое… Пока я шёл. Просто шёл, шагал по камню, по гнутым корням, всё дальше и дальше — а оно всё, беспокоящее, гнетущее, уходило, будто бы оседало на этих тёмных стенах и корнях, да там и оставалось…
Дикий взял в руки флягу в толстом вязаном чехле, чтоб удобней держать. Покрутил в руках, поглядел на узор ниток. Отпил согревающей жидкости. Красивая фляжка — презент, а не только практичная вещь. «Наверное, та крёстница и подарила», — подумалось почему-то Шкету.
— Когда я вступил в этот туннель, — продолжил охотник, прищуривая взгляд. Повествование замедлилось, говоривший сейчас придавал форму чему-то важному, будто бережно лепил слова из глины, — я будто нёс перед собой полный кувшин воды, и всё надо было глядеть, чтоб не расплескалось. И каждый из нас, думаю, носит такой кувшин… — он говорил, немного растягивая слова, ища их, и снова — у огня, а люди слушали, и луна, и звёзды. — И чем дальше, тем пустее он становился. И нести уже легче, и расплескать не боязно. А голова и сердце становились будто чище. Тоже — пустее.
«Пустее».

продолжение следует...
#путешествие_к_ядру_земли #рассказы #мистический_рассказ

© Lastik

#meandmijourney

Путешествие к ядру Земли

Дикий сделал паузу. Точно освобождённые его голосом, заскрипели, заворчали макушки сосен в лесу. Все сидели, у всех на подкорке царапался вопрос, один — но несомненно важный, одеяло, под которым и кроется тайна.
— А как его звали-то? — первым нарушил тишину Жердь. Огонёк его сигареты жёг темноту вокруг них, жёг, жёг — и не мог сжечь.
И вопрос выцарапался. Взлетел, взмыл вверх, распугивая юрких мышей.
Дикий вдруг зашевелился, вроде первый раз за рассказ. Потёр щетину, как человек в крайнем, неотпускающем замешательстве.
— Когда я ещё раз посмотрел на кусок бумаги, — снова начал он, — я понял, что не могу вспомнить его имени.
Лес зашумел громче.
Отозвались самые далёкие вершины, точно предупреждающе.
— Я несколько дней ходил туда-сюда, — продолжил Дикий в такой же медленной, дикой тишине. — Видел странные сны… Снился мне не то ход подземный, глубокий, не то пещера — и всё тёмное, и вода по стенам капает… А под ногами — корни. Толстые, торчащие. И будто хочу я пройти по этому туннелю — а они там повсюду. Лезут под ноги, и за ноги хватают — прямо за лодыжки, и тянут меня, дальше всё, глубже под землю, и вот уже света за спиной совсем мало, и выход пропал. А они всё не отпускают. Затягивают, вот только куда — непонятно.
Как можно избавиться-то от жизненных тревог?
А потом я позвонил ему. Не знал вначале, как и разговор-то начать. И звать вроде никуда не собирался, и не скажешь же так: «А помнишь, того, в больнице, мы обо всяком болтали. О жизни, об охоте… И ты ещё про ядро Земли сказал».
А он как услышал, о чём я думаю, — даже расспрашивать особо не стал. Сказал, куда прийти и всё. Будто знал уже, что я обязательно позвоню.
Сказал: вещей — нет, много не нужно.
Дикий вдруг взглянул вверх — прямиком на яркую, большую луну. Луна молчала, как и всё вокруг. Слушала, и Шкету даже чудилось — хотела что-то добавить, да сдержалась. Дай-ка послушаю вначале, что человек расскажет.
Что за шутки? Луна ведь не говорит.
Потянуло холодком — наверное, из оврага за полоской леса, где уже успела собраться промозглость. Точно холодные невидимые пальцы залезли под одежду.
Шкет запахнул великоватую ему куртку поплотнее.
— Он назвал место, — снова начал рассказчик, махнув рукой в темноту — как раз туда, откуда тянуло сыростью. — недалеко отсюда. Я удивлялся даже: всё же здесь знакомо. Куда мы пойдём, о чём я не знаю?
Договорились встретиться возле знака, у дороги. Когда я пришёл, он уже ждал меня. И опять-таки — даже теперь я не могу вспомнить ни лица его, ни как он выглядит, ни какая у него улыбка или выражение глаз. Будто ты смотришь, а как только отведёшь глаза — кто-то всё стирает мгновенно. Что ластиком карандаш.
Пальто было у него чёрное, длинное — то же, в котором он из больницы выписывался. А больше — всё. Не упомню никак.
Тяжёлый шаг — Снайпер переступил ботинками, втаптывая в землю тлеющую сигарету. Никто ничего не сказал, хотя казалось бы — как так можно? Не запомнить человека, с которым ты неделю в больнице пролежал!
— А тогда ты имя не спросил? — подал голос вдруг Жердь. И прищурился, как-то внимательно, испытывающе.
Отблески плясали на лице Дикого, отчего оно постоянно меняло выражение, становясь то задумчивым, то нахмуренно-мрачным, то приобретая вдруг некое странное, отсутствующее выражение, будто рассказчик находился не тут — но где-то далеко-далеко от тёмного августовского леса, и от своих товарищей, сгрудившихся у маленького, такого слабого перед темнотой, костра, — и от жёлтой луны, похожей на хитрый глаз.
Или скорее бельмо на глазу.
Только весёлым выражение лица его не становилось.
— Нет, — ответил Дикий. — Не спросил. Даже не подумал о том. Он шёл впереди, я видел всё время его спину, и длинное тёмное пальто. И просто шёл за ним. След в след. Шёл — и вообще ни о чём не думал.
И вот мы продвинулись довольно далеко в лес — есть там такая часть заказника: деревья в три обхвата, и тишина завсегда — сойка не крикнет. Белка не проскачет. Даже листья не шумят — кроны слишком высокие.

И прямо там есть невысокий обрыв — сразу и не заметишь, кустарником склон очень плотно порос. А в нём — вход. То ли туннель, а то ли пещера. Я и стал тут, как вкопанный. Дескать, вот оно: только снилось, а тут наяву! И что удивительно: знаю же я эти места вокруг — ну не как пять пальцев, но хорошо знаю. Не было тут никогда никаких пещер. И туннелей не было.
— Так и ты ведь не каждый метр леса знаешь, тоже мне, следопыт, — усмехнулся Щука. Улыбка вышла сухая, неразглаживающаяся на лице. — Куда ходишь, где охота — то и знаешь. Остальное — так. Тем более — в заказнике-то что тебе делать? Или ты тоже… Побраконьерствовать решил? — решил он подколоть друга.
Дикий умолк снова, не заметив шпильки или оставив её без внимания. Суровое лицо смотрело в пламя, будто искало там забытые ответы.
— А ты думаешь, я не ходил туда после? — он поднял глаза на приятеля, сверкнувшие в отблесках огня, — и Щука улыбаться перестал. — Не облазил тот лесок вдоль и поперёк? Нет там никаких пещер сроду. И не было никогда.
— Ну ладно вам, — примирительно пробурчал Жердь. — Не было и хорошо. Давай дальше-то.
— А дальше, — Дикий опять взялся за рассказ, — дальше он повернулся ко мне и сказал — а голос у него не то чтобы изменился, но что-то появилось в голосе, чего не было раньше:
— Ну вот и он. Путь к ядру Земли. Если хочешь, чтобы все тревоги и беды исчезли — то нам сюда.
А я всё стоял и смотрел туда, и появилось у меня такое, знаете, чувство странное. Неясное. Как иногда бывает во сне, когда видишь что-то — и понимаешь, что оно совсем не то на деле, чем кажется. И всё время мне чудилось, будто я чего-то важного не знаю.
И тут я понял. И спросил его наконец: «А как звать-то тебя?»
А он вдруг улыбнулся — а зубы у него белые, ну чисто сахар, и сказал:
— Зови меня Попутчиком.

продолжение следует...
#путешествиекядруземли #рассказы #мистическийрассказ

© Lastik

#meandmijourney

Путешествие к ядру Земли

Мужчина на какое-то мгновение задумался, будто выбирал, как ему вести повествование дальше. Вокруг стояла тишина. Собаки, пригревшиеся у огня, тоже молчали, только порой позёвывали.
— Я и рад был… Что компаньон нашёлся. Он так вовремя появился — как только я стал уже изнывать, какая тут скукотища: лежишь, и перекинуться не с кем, ни обмолвиться. И тут — его приводят. А потом так вышло, слово за слово, и выяснилось, что он ещё и охотник! Вот привалило, я подумал: в этой-то тоске — да чтоб свой кореш нашёлся! А он-то как рад был... Сказал: в жизни не думал не ждал, да чтоб вот так — в больницу попасть, и чтоб в одной палате — да свой брат оказался! Не бывает такого, говорил. Неспроста это, говорил.
Неспроста… — голос Дикого стал вдруг ещё тише и вдумчивее, пробующим слово на лады.
Его не перебивали.
— И в этот лес он тоже, как оказалось, ездил, да и про такие местечки рассказывал, удивительно — я сам тут всё хорошо знаю, а о таких и не слышал. Причём одно тут, недалеко от Липняка, говорил, и олени туда часто приходят, и птица любая есть… Река на порогах до самых лютых морозов не замерзает, и недалеко там фермы начинаются — голод не страшен, утки иногда и не улетают. Зимой — дорогое дело! И рыбалка отличная. За порогами, где река разливается, за поворотом, течение тихое, а бухты, видно, глубокие — место не очень чтоб известное, но рыбное и спокойное. Одна благодать. Откуда он сам это узнал, я только никак понять не мог.
— А это правда? — спросил Жердь. Неодобрительно как-то спросил. Неверяще.
— Правда, — кивнул его товарищ. — Я был там.
— Так а что ж ты нам-то... — начал уже Стопарь. Но, наткнувшись на короткий взгляд Дикого, вдруг осёкся. Не стал продолжать.
— В общем, я тоже так думал. Как вы. Болтать мы стали часто. О разном. Сначала, дело понятное — об охоте, было же за что зацепиться. У него каждый раз, как только я об охоте заикался, глаза горели. И я всё думал: «Вот точно как у меня». И даже не как у меня теперешнего — а как у меня когда-то, как я пацаном совсем был. И объяснить даже не могу, как оно такое чувствуется. Как будто сам этим же пацаном снова стал, и дед или папка первый раз с собой в лес берут — аж в ладонях колет… И радость, и предвкушение, и сразу тридцать лет с плечей…
Охотник опять замолчал. Огонь продолжал плясать. Шкет украдкой посмотрел на свои руки — есть ли там та самая колкость, о которой говорит Дикий? И понимал, что — да, конечно, есть. Вот она — зудом по всей поверхности ладоней.
— А потом о всяком стали говорить. Много. Я сам тогда немало рассказал — о себе, и об Арине моей рассказал. И об отце… Говорить легко было. Знаете, — добавил он, — у него была редкая черта: он умел слушать. Сам говорил мало, зато много слушал...
По лицу рассказчика вдруг точно волна прошла — короткая и резкая, словно небольшой камень, брошенный равнодушной рукой, ушёл в тёмную глубину, растревожив поверхность быстрой рябью.
— Я быстро привык к таким разговорам, — продолжал он. — И к соседу привык. Странно сказать: жалко прямо было, когда выписываться шёл. Нас обоих вместе отпускали, в пятницу. Уже на посту — я там забыл пару бумажек забрать — сестра всё отдала, улыбнулась, попрощалась. Хорошая, симпатичная такая девчонка. И сказала мне на прощание, что всё хорошо будет, только беречь себя больше надо, по сторонам смотреть, жилы не рвать — и, главное, от забот и тревог всяких избавиться... Я посмеялся ещё: хорошо было б, да только как, девочка, избавиться-то от тревог? Как и представить себе такое?
А он (тоже там стоял, как на заказ, свои же бумажки в сумку складывал) только сказал:
— Избавиться от них можно. Не то чтоб совсем просто, но можно.
Я снова засмеялся, спросил: — И как же?!
А он застегнул сумку, и, глаз на меня не поднимая, спокойно, серьёзно так произнёс:
— Можно. Надо только пройти к ядру Земли.
Доктор со Стопарём вскинули глаза на говорившего — разом, как сговорившись.
— Это как? — вырвалось у Шкета.

— Да чтоб я сам знал, пацан, — отозвался Дикий. — И тогда я ничего не сказал. Хотел, как до того, посмеяться: «Куда, говоришь, пройти надо? Как это — к ядру Земли?» Посмеяться и, отсмеявшись, спросить: «Ты это о чём?» А смех отчего-то не шёл. Не шёл и всё.
Он посмотрел на меня, взял ручку и бумажку у сестры, быстро написал номер, отдал — и исчез, в тёмном своём пальто, средний такой. Незапоминающийся.

продолжение следует...
#путешествиекядруземли #рассказы #мистическийрассказ

© Lastik
арт #meandmijourney

Я тогда лежал в больнице — смешно, как в анекдоте: бегал, упал, очнулся... Да неудачно: на стадионе на турниках рёбрами стукнулся, вроде не большая беда, но несколько треснуло. Решили меня понаблюдать пару денёчков, скорее для пущей уверенности, чтоб смещения всякого не было и тому подобного... И на третий день подселили ко мне ещё одного бедолагу. Тоже с похожей проблемой, все там такие. Только вот знаете... Я так быстро забыл его историю, с чем он вообще в больницу-то попал, — сразу забыл, как только он мне её рассказал. И как рассказывал даже — не помню.
Тут Дикий умолк, яркие глаза его то снова сверкали, то тухли — в такт тому, как танцевал слушающий его огонь. Затем он неторопливо продолжил:
— И был он такой, сосед мой... — охотник задумался. — Незапоминающийся. Будто бы весь какой-то… средний. И рост у него был средний, и внешность — ну, средняя. И голос — не высокий, не низкий, а такой... средний. Если можно сказать «особая примета» наоборот — то вот это был бы весь он... И ведь видел я его впоследствии немало раз, и каждый раз как отвернусь — не мог потом вспомнить, как же он выглядел... Хоть убей, а не мог. Не за что не то что глазу — памяти зацепиться. Соскальзывает с него память, как с жирного вода — сколько ни лей, а всё у ног окажется. И когда он рассказывал мне, почему вообще в больничку загремел… Вот пытаюсь — и вспоминается мне, как он говорил, что крышу свою чинил — да неудачно поскользнулся. И вместе с тем вижу совсем другое: что он к приятелю на праздник спешил, решил дорогу перескочить быстренько, в неположенном месте… А не тут-то было. И точно помню, как он сидел при этом, всё рассказывал и руками взмахивал. Только лица не помню… Лица его не могу вспомнить никак.

продолжение следует...
#путешествиекядруземли #рассказы #мистическийрассказ

© Lastik
арт #meandmijourney

Путешествие к ядру Земли

— Течения, точно. И не надо тут. Лес тут хороший... — упрямо бормотал своё Стопарь, точно мантру, глядя то в чёрную, покрытую тенями от пламени, землю — а то себе в колени. И вдруг — видимо, лишь бы прогнать тишину — обратился к последнему участнику круга напротив, с начала беседы ещё не говорившему: — А может, ты что расскажешь, а, Дикий?.. — долгое молчание — это было ясно всем, как день божий — для него непереносимее ночного холода. — А то всё помалкиваешь.
Мужчина по другую сторону костра — и правда тихий, с начала беседы от него слова не слышали — быстро взглянул, считай, зыркнул на шумного товарища, как-то исподлобья.
— Рассказывать нечего, — тембр у говорившего оказался неожиданно приятный: низкий, мягкий баритон; чуть тише — и будет похож на те негромкие, шепотливые голоса, что слышишь порой в лесу, больше осенью, когда листья опали, и их шорох под ногами, и потрескивание веток, и звук падающих в подстилку холодных капель с чёрных ветвей становятся одним невнятным шумом, почти неотличимым от тишины, — и тишиной же являющимся. Только не глухой, неподвижной и мёртвой — но тишиной скрытно, упрямо продолжающейся жизни, даже среди засыпающей природы. — Нет у меня особо забавных историй в загашнике.
— Так расскажи не забавную, — не унимался его приятель. — Хоть какую расскажи. Чтоб тухло не было. Расскажи — научи чему-нибудь малого, а то никакой науки не вынесет…
— А почему он Дикий? — не удержавшись, шёпотом спросил Шкет у сидящего рядом Стопаря.
Над ними, над огнём носились бесшумные резкие силуэты — летучих мышей. Проследить за маленькими созданиями ночи было непросто: они двигались стремительно, едва цепляя края зрения острыми крыльями — и тут же исчезая.
— Да просто нелюдимый несколько, — бойко пояснил заводила. — Но это ничего — он мужик хороший. И оно не так давно так стало кстати. Как из больницы вышел, так переменился. Одичал немного. А до того — так был куда повеселее. Я его не первый год знаю... А ты не дрейфь. Мы тут все... одним миром.
— Ну раз ты науки хочешь... — пожал плечами сидящий напротив Дикий. Шкет пока изучал его: мужчина с коротко подстриженными волосами, небольшой щетиной, и довольно глубокими морщинами на щеках, на сравнительно молодом лице, — виски охотника ещё не трогала особо седина. Парень сразу подумал о земле, пережившей землетрясение или другой какой катаклизм, пережившей — но помнящей. — Могу рассказать одну вещь. Об одном моём... — он сделал короткую запинку перед тем, как продолжить: споткнулся на слове. — Путешествии.
— И куда ходил? — сразу заинтересовался Щука. В его опущенной руке тлел крошечный алый глаз, перемигиваясь с плюющимся искрами огнём, — попросил прикурить у Седого. — А нас туда не позвал?
Названный Диким некоторое время помолчал. Будто слова подбирал, собираясь облечь что-то — Шкет почувствовал — слишком хрупкое, чтобы можно было взять какую попало обёртку.
— Не думаю, — наконец протянул он, медленно, — что кто-то из вас туда ходил.
— А ты умеешь интересу нагнать, дружище, — удивлённо хмыкнул Змей. — Ну тогда давай уж, — вынес он вердикт, за всех. — Послушаем, что за оно.
Круг приготовился внимать. Лес темнел и тихо себе шумел острыми вершинами. Луна молчала. На мгновение её круглый, жёлтый, как сырный бок, лик перечеркнула мягкая тень, не потревожив воздух даже намёком на звук. Сова.
Дикий чуть склонился, опираясь локтями себе в колени, глядя в огонь — не на людей.
— Путешествие это началось с того, — в свете пламени глаза охотника — Шкет теперь ясно видел — стали яркими и выразительными, полными каким-то неясным пока знанием, которым этот человек собирался сейчас поделиться, — у меня появился новый сосед по палате.

Путешествие к ядру земли

— Хорошо, — отозвался именуемый Седым. Когда рыжий язык вскидывался над поленьями выше, ясно становилось, откуда такое прозвище: волосы мужчины густо покрывал серебристый снег — разительное отличие от его товарища, Снайпера. Взгляд охотника был направлен вниз, на полоску белеющей бумаги, — он аккуратно скручивал пальцами табак. — Тебе, Шкет, тоже полезно. Посмотришь, приобщишься… Лес тут спокойный. Хороший лес. Крупного и опасного зверья немного. Хищники сюда особо не приходят — зимой разве, с голодухи если… Вон, покрупнее лисы Стопаря, — он усмехнулся, от тонкого движения вспыхнул иней на висках в отсветах огня, — ничего не видали. А если и приходят — то ты об этом знаешь...
— Откуда знаешь? — вставил своё Шкет.
— Знаешь и всё.
Помолчали.
— Зато рыба тут — другое дело… — вдруг произнёс, почти мечтательно, другой, по кличке Доктор — невысокий и плотный, с небольшой щетиной. Доктор так звался не из-за баловства — а именно по профессии, в охоте же он находил некоторую отраду. — И покрупнее, и поопаснее, — он тоже хихикнул, — попадается. — Зимой тут на реке и судак, и налим, и щука хорошо ловится. А там, выше по течению, — глаза у мужчины блеснули азартным огоньком, он выпрямился, жестикулируя, — я как-то вот такого язя, — Доктор развёл руки в стороны, на метр почти, чуть задев кружку, которую сидевший справа Стопарь как раз подносил к губам, чтобы отхлебнуть крепкой, тёмной, пахнущей травами жидкости — немного смахивает на колдовской настой, — выхватил…
— Да сядь ты! — рявкнул его друг, чуть удержав горячую кружку — только пара капель попала на видавшую виды светло-серую куртку. — Вскочил как… Слышал я эту легенду, уже второй год как. Выхватил он… Удочка не сломалась?
Нарочито ворчливый тон не заявлял о злости, вызывая разве что смешки людей да позёвывания собак. И хитрый прищур круглой луны, уже показавшейся над деревьями.
— Рассказчик! Тебе в писатели б, а не в доктора! — поддел говорящего сидящий на другой стороне костра Змей — невысокий, черноволосый, худощавый и крепкий, с быстрыми, неуловимыми порой движениями: из всех охотников он передвигался по лесным тропинкам тише и скрытнее всех — веточка не треснет. — И «выше по течению» — это где? Если ты про Мглистую заводь, то не надо оно! — в сидящих выстрелило острым, живым, быстрым взглядом тёмных глаз. — И мальцу не рассказывай! Там в прошлом году только двое потонули. Не рыбаки, так, купались. Были — и нету…
Стало тихо. Седой молча затянулся. Выпустил полоску дыма вверх — таять в остывшем воздухе, под большими, с кулак почти, звёздами в ясном небе — колючими, опустившимися будто пониже, чтоб послушать людей.
В их вечной жажде холодного бессмертного интереса чудилось нечто хищное.
— Завтра будет холодно, — сказал Седой, не сводя глаз с чистого, звёздного, пустого неба, и секунду походя медленно добавил: — Пить не надо на воде — и не потонешь.
— И без пить оно было! — даже сердито оборвал его Змей, раздражённо. — Я говорю тебе — двое потонули. А ещё раньше, пару лет назад… Ну, ты знаешь… про браконьера. Место там и правда рыбное, хорошее — глубоко, тихо. Корм растёт. И ручьи чистые впадают. И прослышал раз герой, что осётр там бывает. И вбилось оно ему в башку — не выколотить. Никто до этого не брал — а я возьму…
— Нельзя там ничего брать, — отозвался вдруг Щука, глядя почему-то себе в колени. — Ни в сезон, никогда. Заповедник…
— А то я не знаю! — блеснул его товарищ глазами, зло. — Сказано ж тебе — браконьерствовал парень… Поехал. Сети рано тихо поставил, выждал и вернулся. Сначала дед, у которого он комнату снял в деревне, шуму не делал: ну мало ли, рыбак, охотник, на пару дней в лес ушёл, бывает. Но на четвертые сутки всё-таки затревожился: видел, что тот с флягой воды и без пайка почти уехал… Стали искать. А куда он поехал — не сказал же, понятно почему. Когда нашли наконец… Он, говорят, несколько дней уже там пробыл, в воде. В собственной сети запутался. На крючьях... Зацепилась за корягу, отяжелела. Одно что муха в паутине, только паук не прибегает…

— Тянул так, интересно? — снова отозвался Щука. Любопытство резало голос, но не лёгкое, — стук камней, которые носят за пазухой. — Здоровое что-то попалось?
— Наверное что тянул. Равновесие потерял, перевернулся, ну и… А там что — ори не ори. А кто туда ходит? Да никто. Сам место искал, чтоб надзору, понятно, не попасться. Низко там, глухо. Туман звуки съедает, всё равно что выпивает в один глоток. А выбраться уже не смог. Сеть рваная потом оказалась — может, и было там что-то, но ушло. А попалось в итоге совсем другое…
— Туман?.. — рассеянно переспросил Жердь. Глаза его блуждали по залёгшей за спинами людей темноте — не видя.
— Да, туман. Не было там раньше туманов, таких чтоб. А теперь — попробуй подойди. Ночью деревню на холме полностью заливает. Не то что берега — локтя своего не увидишь. А над заводью там — обрыв. Да, и последнее, — Змей поднял вверх палец, будто стоял на лекции за трибуной, а не посиживал в лесу у костра. — Сеть-то снять так и не смогли — ну, понимаете… В разбухшее впилась намертво. В руки, шею… Оно ж как — столько-то дней, да в воде… Так и хоронили.
— Нельзя сеть с крючьями, — неожиданно заговорил Доктор, тихо. Он уже не вещал бодро об удачной рыбалке — неважно, правдивым был его рассказ или, может, не до конца. Браваду как слизало словами приятеля, холодными для слуха, — так язык сквозняка из-под чёрной щёлки двери ночью слизывает удальство, и хочется подтянуть ноги на кровать, и не спускать до утра. Шкет почти подтянул. — Нельзя ж…
— Ах ты ж родной мой, ходячая энциклопедия, все правила рыбнадзора под твоей черепушкой! А то неясно, что нельзя!.. Так что теперь всё, — подытожил Змей, коротко, для верности приложив себя по колену. — Не рыбачится на Заводи. Не купается. И не надо.
Круг умолк. Нахмуренно. Седой затоптал в грунт окурок. Огонь так же смирно горел, только ветками в темноте вкусно похрустывал. Огню было всё равно.
— Течения, — сказал наконец Стопарь. Облегчённо сказал — будто выпрямил наконец согбенную под долгой ношей спину. — Холодные. Потому и потонули все. И быстро.
— Может и течения. А раз течения — так точно нечего туда соваться!
Шкет посмотрел в небо. Луна висела теперь куда ближе, бледно-жёлтое лицо её в неброских пятнах рытвин заглядывало сверху, будто бы через его плечо.
Кажется, луне было интересно.
Шкет подумал мельком, что уж кто-кто, а луна должна, пожалуй, знать и помнить тысячи таких историй: она наверняка видела и огромных рыб с серебристо-серой — точно зеркало колдуньи — чешуёй, гулко бьющих хвостами ночью по чёрной воде в туманной заводи; и сладкую парочку, потонувшую в глубоком омуте; и запутавшегося в острых крючьях собственной сети браконьера…
Как муха.


продолжение следует...
#путешествиекядруземли #рассказы #мистическийрассказ

© Lastik

#meandmidjourney

Путешествие к ядру Земли

В августе слишком рано темнеет.
Как только догорит последний луч заката — неверный и мгновенно остывающий, как свежевыкованное золото, брошенное в ледяную воду, — подкрадывается холод, залезает пальцами под одежду, пытаясь тут же обглодать краешек теплящегося на небосклоне месяца — и маленького, плюющегося искрами костерка. Показывает, кто здесь хозяин.
— На, Шкет, куртку держи! — хмурый ворчливый мужчина перебросил одёжу молодому совсем парнишке, сидящему возле огня и зыркнувшему на него почти испуганно. — Бери, бери. Замёрзнешь... Ночи уже холодные.
Названный Шкетом и не собирался протестовать. Взял, сунув рукава в большую — не по размеру — охотничью куртку, закутался. Притих, глядя, как вылетают из костерка редкие искры, роятся, исчезая в быстро сгущающейся, точно карамель, темноте, — но успевают выхватить лица: девятеро мужчин, собравшихся в круг на потемневших от времени, сырости да солнца поваленных брёвнах вокруг горящего сердца в центре круга — спасения от прохлады.
— Убери в дом своих перепелов, Щука! — обратился один из сидевших в круге к приятелю, который только что бросил мальчишке куртку, кивая на связанные тушки на настенном крюке дома — небольшого, сложенного из толстых сосновых брёвен. Временное убежище охотника в сезон. — Убери — собаки изведутся... Да и ночью мало ли что налетит... Вон, Рыжий! — он мотнул ногой на близко подобравшегося к огню спаниеля, в неровных оранжевых бликах только заблестели собачий нос и большие, умные влажные глаза — надеющиеся на подачку. — Нет тут твоего...
— Завидуй тихо! — Щука посмеялся, обернувшись. Но птичьи тушки снял.
— Молчи-молчи! Завтра больше повезёт. Может, на рябчика попадём. А может, и на лису... Знаешь, какой коврик будет? Шкура рыжая... Красота.
— Стопарь, размечтался ты, ё-моё! Рябчиков тут не видали лет десять как... А то лису он захотел...
— Так не вредно ж! — говорящий не собирался унывать. — И захвати чего горячительного из дома, а?.. Что-то ночка не по сезону холодком кусается...
— Уже несу, — из недр избы донёсся приглушенный голос и звуки возни, наполовину съеденные шумом ветра в тёмных вершинах и треском веток, наполовину — как показалось юному Шкету, впервые попавшему на сезонную охоту, — самой темнотой. Жадной, густой. Лесной.
— Давай-давай! О! Вот это другое дело! — Стопарь, в котором так и кипела неугомонная жажда деятельности, не стал дожидаться, пока Щука раздаст принесенные из дома стаканы, — сам выхватил из рук бутылку и принялся разливать крепкую жидкость. — Ух! А то поотмерзает всё тут...
День закончился, и охотники собрались во дворе, для неторопливой беседы с горячим — чайник только с огня снят — чаем с крепкой настойкой пополам в железных кружках. Чтобы проводить закат, только что сгоревший над шумящими вершинами, — вместе с тьмою поднялся лёгкий ветер, молодой, пробует силу, треплет кроны.
Шкет впервые был так близко — к лесу и к ночи, и здесь ему всё казалось необычным, иным — осязание, звуки и запахи, и темнота, и воздух, и потрескивание дров в костре, и негромкие разговоры охотников.
Хотя негромкие — как сказать. Стопарь, похоже, разошёлся, взяв руководство на себя, раздавая команды. Наливал, совал стаканы в руки. Блики огня, когда он наклонялся, освещали его обветренное, не первый день как небритое лицо неугомонного заводили, души всякой компании. Такому бы гитару, но Шкет знал, что Стопарь не особо умеет петь...
— Седой, дай мне вон ту... Да, вот эту хреновину, что у тебя под задницей. Делиться надо, даже бог сказал... Док, а ты подвинься, а? За двоих тут расселся... Всё бревно тебе в распоряжение, ты б на нём ещё, знаешь, инициалы выбил. Или печатку там поставил...

— Ты, может, закончишь пока разговоры и хоть чай разольёшь, — послышался голос ещё одного участника беседы — темноволосого, даже в неверном блеске костра видно было — ни ниточки седины. Говорил мужчина негромко, с лёгким эхом скрытого, придонного смешка, — так говорят люди, уверенные в себе, знающие цену своему действию и слову — и не растрачивающему их понапрасну. Знающие, что они попадают — в цель. — Может, меньше будешь болтать — и лиса, глядишь, появится, — он чуть улыбнулся, улыбка тронула неглубокие морщинки в углах глаз — но дальше не пробежала. Так трещина, змеящаяся по рыхлой земле при слабом землетрясении, останавливается, достигнув каменной стены. — А то перепугаешь нам тут всю дичь. Жена Щуку съест, если он к ней без перепелов вернётся...
— Не так я и страшен, чтоб зверьё распугать, — Стопарь тем не менее не растерялся, привычный, видимо, что не все долго выдерживают его неутомимый поток речи — а скорее водопад. — Ну, а если кто шкуру и получит — так в тебе, Снайпер, я не сомневаюсь! — он засмеялся, хлопнув себя по колену — свободной рукой, в другой держал дымящуюся кружку. Впрочем, интерес он переключил разительно быстро. — Жердь! Где ты там ходишь?! И ты ж сказал, что ружья сегодня почистишь? Твоя ведь очередь! Да и ты сам вон, гляди... как ружьё... — он не сдержал лёгкого хохотка, взглянувший на товарища, только вынырнувшего из темноты — высокого, худого, даже в мешковатых карги-штанах полностью оправдывающего свою кличку.
— А ты б меньше трепался, а больше смотрел! — беззлобно огрызнулся Жердь, усаживаясь на своё место — последним. — Давно как почистил, — в движениях его сквозила лёгкая досада, видимо, оттого, что он только сейчас добрался до тепла и горячего питья. Впрочем, видно было, что он не обиделся. Стопарь так, прочищал горло и говорил скорее проформы ради. Все уже, похоже, знали его манеру общения — и не принимали к сердцу. — Спасибо, Змей. Ух, горячая! — обратился Жердь к соседу, подавшему кружку, — и далее, уже к Стопарю, возвращая монету: — И не надо было их чистить особо. А то, можно подумать, ты там столько настрелял, ой...
Слушая эту, традиционную почти, болтовню-перепалку и грея руки, Шкет украдкой глянул вверх — тьма, усиленная красным светом костра, уже почти полностью съела мир вокруг них, только чёрные вершины рисовались на фоне глубоко-синего неба, как на графических картинах тушью.
В какой-то момент стало тише. Всё — и люди, и умолкнувшие вдруг собаки, и природа вокруг притихли, наблюдая за переходом света ко мраку, в котором бытуют свои законы — другие, отличные от тех, когда властвует день.
Это особенно заметно в лесу. Может, поэтому и повисла короткая тишина — даже Стопарь успокоился, присмирел будто характером, глядя в скачущие по дровам языкам пламени.
— Оно хорошо так, посидеть... Поговорить. Хорошо, пацан, — охотник-заводила подмигнул Шкету. — И лес, он... Истории любит. Но не пустое... — взгляд его сделался совсем задумчивым, как ненаполненный ещё стакан, сквозяшим сквозь жадную пляску огня — последнего, что оставалось во тьме подвижного, сильного, живого...

продолжение следует
© Lastik

Это случилось!
Наш с Ирой первый рассказ готов, и я сейчас расскажу, зачем я недели бросала сюда камни... Просто каменная история протянулась немного дальше, чем можно было ожидать 😁 Это что-то принципиально новое для меня, в жанре и стилистике. Автором идеи и бесценным консультантом по сюжету выступала Ира. Внизу ссылка на Самиздат, но сюда, как и ВК, я буду выкладывать это Путешествие по частям, и даже с небольшим авторским анализом в конце)

"Все мы живём на “камне, блуждающем в пустоте вокруг клубка ядерного безумия” (с) Пластинки Синцития.

Кому хотя бы раз в жизни не хотелось бы расстаться со своими тяготами и заботами? Как насчёт того, чтобы расплавить их... в ядре Земли?
Правда, чем оказывается в итоге выбор простого пути и отказ от неизбежных для думающего существа страданий — это другой вопрос.

Куда на самом деле ведёт туннель к ядру Земли?

Самиздат: https://samlib.ru/editors/p/polishuk/puteshestvie.shtml

Ваш © Lastik
обложка #meandmijourney