⠀
Что же это за бытие, где день без страдания считывается с подозрением?
Что за восприятие усилий, где ежели не лезешь вон из кожи - то не труд?
Почему "хорошо провести время" воспринимается как сорванный запретный плод?
Когда тебя долго окружает несчастье, оно начинает казаться нормой, а благополучие - незаслуженной привилегией.
Мне грустно от этого.
Я чувствую вину, потому что могу гулять, играть в настолку, читать, писать свои тексты, а кто-то не может.
Только вина - это когда навредил персонально.
В таком случае я чувствую стыд?
Где-то есть грань между эмпатическим состраданием и лишением себя радости во имя ничто.
И ведь настолько очевидна эта мысль: чем больше я накоплю энергии, тем больше блага пойдет изнутри вовне (если помогать важно).
Настолько очевидна и настолько... непозволительна.
Однажды я встретила человека, который свято верил, что счастье и несчастье в мире сбалансированы, и все счастливые люди обрекают его на страдания. Он был очень обижен на мир, и сохранять эту обиду было так важно, что он не допускал до себя возможности ощутить хорошее. А если ощущал, отрицал и отвергал это. В то время я билась за его "спасение", но из битвы с волей другого за него самого обычно выходишь побежденным. Ибо он сам - его воля, и другого, кого нужно спасти, не существует.
Иногда я ощущаю себя кем-то похожим, но на месте стороннего наблюдателя, где была я, представляется мироздание. И вот оно смотрит, как я провожу очередной светлый день бытия наполовину в мазутном стыде, смотрит и... нет, не "спасает". Но в этих глазах нет осуждения.
А это те глаза, которым стоит верить.
Я много раз писала об этом, но яд стыда впитывался гораздо дольше, чем противоядие, чья формула еще не столь отточена, а материалов часто не хватает.
Возможно, где-то в глубине сознания я верю тому человеку?
Возможно, мне кажется, что эта жертва имеет смысл?
Но чьи грехи я искуплю мучением?
В конце концов, когда я смотрю на фигуру Христа на распятии, я ощущаю не успокоение, а желание его снять.
А может, мне страшно самой быть распятой...
Я все еще слишком слаба перед лицом толпы, что ищет безумным невидящим взглядом виновника, достойного линчевания.
Да, эти глаза я представляю гораздо чаще.
Они говорят о неизбежной потере, и я прислушиваюсь к ним, и делаю выбор присоединиться.
То жест самосохранения, перетекший в самобичевание ради ничто.
Вот только Иисус шел своим путем ради любви.
Я же запрещаю себе любить.
Я думаю, что любовь смертна.
И я ошибаюсь.
Меня вымотала эта исповедь. Я хожу по грани осознанности и ощущаю в себе требующие внимания механизмы. Их так хочется назвать чужеродными, но это просто моя очень человеческая часть. Мы поладим. Мы еще вырастим радость в шапочке лепрекона. А пока я ощущаю в себе кровавое сердце раффлезии.