— Дорогой мой Ханс, всё пройдет, — успокаивал его некогда гадкий, пищащий голос, гладя ледяные оголённые плечи. — Первая смерть — всегда самая тяжёлая.
Тело пробрала дрожь вновь, и Бьёрнстранд нервозно вскочил, ударяя по ладони, что так бережно касалась болезненного еле зажившего участка кожи после пожара. Женщина выпустила марлевую тряпку, пропитанную чем-то, из рук, состроив на лице лёгкое удивление.
— Этого вообще можно было избежать, если бы не Вы! — свирепо рявкнул человек, с презрением наблюдая за лицом женщины перед ним. Ханс в сравнении с ней был открытой книгой.
Эта женщина была и матерью, и отцом, и наставником... а теперь примерила на себе шкуру врага. Но несмотря на это она даже не дёрнула бровью, только скрестила руки на груди.
— Нет, Ханс, нельзя. Помни, кто мы на самом деле. Мы — люди. Ценность нашей жизни можно измерить в пару монет, если лицом хорошо вышел, — она неоднозначно хмыкнула, разглядывая яростное выражение перед собой. — И теперь ты будешь отрицать принцип — «выживает сильнейший»? Он того не стоил, раз уж...
— Да как вы смеете! Он ведь... был моей, вашей семьёй. А вы вот так отмахиваетесь, называя его слабаком! Вы воспитывали его как сына, как и меня... Вы столько сделали для нас, а теперь смеётесь над тем, что бросили его! — Ханс поддался вперёд, здоровой рукой цепляясь за воротник рослой женщины.
Но та выдержала тяжёлую паузу (Бьёрнстранд даже не пытался смотреть ей в глаза... даже ровно стоять под таким тяжёлым взглядом не выходило), а после, чувствуя, как хватка парня ослабла, замахнулась своей гигантской ладонью, хлёстко ударяя по только-только начавшей заживать коже. Ханс сдавленно проскулил, рухнув на колени, пока тишина отбивала похоронный марш по ушам. Цоканье тяжёлых сапог скользнуло мимо, а женщина кратко, но ясно ответила:
— Отпусти его. Твои нелепые трепыхания не стоят ни секунды того, как его терзали эти твари. Займись, наконец, делом, — женщина даже не дождалась ответа, лишь хлопнула дверью за спиной Бьёрнстранда.