Безразлично, когда ее холодные пальцы едва касаются горячего лба, пока у Лизы вновь мигрени, несправедливо смешанные с кошмарами.
– Проснись, – шепчет, а сама берет в ладони искаженное то ли страхом, то ли агонией лицо.
Лиза просыпается сразу, стоит Мишель заговорить. Рывком пытается подняться, но ее останавливают, и на лбу остается сухой поцелуй, призванный уничтожить повторяющиеся ночные видения.
И сквозь эти чуть ли не еженощные бдения Лиза ей в ответ зачем-то начинает верить. Смотреть вот так абсолютно сверкающе, сначала скрываясь за ресницами. Лиза привыкла скрывать, так что Мишель приходится первой посмотреть открыто, правдиво, как-то по-детски даже наивно. Пусть так. Пусть Лиза привыкает, что наконец можно.
Лиза привыкает и по утрам все увереннее берет лицо Мишель в ладони, зарывается пальцами в густые непослушные волосы, путась в них и в ощущениях. Целует сначала несмело, а затем властно, как можно было бы ожидать от Генерала, но Мишель теряется, чувствуя, как в жилах стынет кровь. Ей нравится. Как нравится и нежность бесконечная через мгновение, уже даже не мелькающая, а перманентно светящаяся.
Мишель ее, кажется, покорила.
Лиза ей бесполезно предана. Мишель видит это в ее восхищенном взгляде, видит в каждом жесте, во всех неосознанных движениях, направленных только на то, чтоб ее, Мишель защитить. В переполненном слугами дворце Генерал открывает для нее двери, следит, как бы ее принцесса не ударилась об углы мебели, закрывает ладонью яркий свет из окна, чтоб не слепило глаза. Мишель хочется отплатить ей тем же, но она не знает, на что обратить внимание, воспитанная во дворце, где только для ее комфорта и удовольствия держалась больше десятка девушек с самого ее рождения.
Лиза редко говорит о прошлом, а Мишель – о будущем. Лиза вообще редко говорит. Объясняет тем, что отучилась вслух что-то кроме приказов. Мишель рассказывает о детстве во дворце, о том, как Отец не выпускал ее из комнаты, но она сбегала так банально через окно, чтоб побыть в ближайшей роще совсем одной, без чьего-либо контроля. Генерал улыбается, но ответного примера не приводит. Пусть так. Мишель знает, что становление ее прошло с рядового служащего, каких набирают из простолюдинов. А может, ей просто неоткуда было сбегать.
Мишель бы хотела остаться с Лизой навсегда. Засыпать у нее на плече утомленной после бессонной ночи, с вечера напоминать, чтоб завтрак в постель не нужен, сдаваться в плен и всегда-всегда побеждать. Лиза не говорит, но она впервые с кем-то настолько согласна.
***
Лиза находит ее во дворе у недавно воздвигнутой статуи Генерала – символа мира в государстве. Не вставая с колен, Мишель оборачивается, чтоб потом доверчиво прильнуть макушкой к ладони девушки.
– Мне молишься? – Лиза улыбается ей так очаровательно, словно и не прятала эту улыбку годами в далеких углах военных шатров. Мишель бы ей ответила в тон насмешливо, почти невзначай бы коснулась внутренней стороны бедра, но пальцы трясутся, а с горла не исчезает душащая тревога.
– За тебя молюсь.
Отец не рассказал ей, но она догадалась сама. Не мир был нужен ему, а слабость противника, так удачно организованная через Мишель.
Она встает, в отчаяньи касаясь губ Генерала. Не слишком откровенно, из окно наверняка следят, но Лиза ее тут же уводит в комнаты, чтобы целовать-целовать-целовать. Чтобы любить бесконечно, любить так открыто и так нежно. Мишель ее в ответ -- так же отчаянно, но уже неподъемно обреченно. Целует-целует-целует, касается, отзывчиво мягко растекается между Лизиных рук. Сдается в плен без боя, лишь бы рядом быть, лишь бы цепляться за плавящееся тепло в глазах. Мишель сжимает невозможно нежно перед сном в объятьях. Лиза впервые засыпает так быстро.
А потом снова была война.