С 5 по 15 июня 2025 — на десять дней мы погрузимся в мир вдохновляющих историй и событий. Мы услышим громкий и смелый ритм сердец наших героев, которые не боялись стоять в авангарде культуры. И, конечно, вновь соберемся нашим уже близким коммьюнити тех, кому интересен мир вокруг. Осталось совсем немного времени до нашей встречи. Мы очень ждем. А ты? 🤍

Листайте карусель, чтобы узнать больше о первых фильмах программы Beat Film Festival 2025.

Beat. Не унять.

друзья, ура!

идти советую на все, но тройка, которую я особенно жду:

🟡«‎Цепные реакции»‎
‎о феномене легендарного хоррора «‎Техасская резня бензопилой» и его влиянии на жанр, культуру, нас

🟣«Монк в деталях»‎
об авангардной композиторке Мередит Монк

🟢«Метод Pavement»
об инди-группе Pavement (помните?) от одного из самых интересных авторов независимого американского кино Алекса Росса Перри (точно помните!)

написала для «несовременника» про любимый «Юг». заходите к ребятам, у них много интересного ✨

Мы никогда не мыслили несовременник как проект, посвященный только словесности. Для нас важно искать поэзию во всех формах искусства. Сегодня мы публикуем эссе Анастасии Куницыной о фильме "Юг" Виктора Эриса.

«Юг» – непроницаемый сундук, тот самый городок в табакерке, о котором отчаянно некоторые грезили в детстве. Здесь его стены защищают мир Эстреллы от разрушительной правды об отце. Постепенно сакральный образ рушится, а он начинает обрастать собственной историей, которая разворачивается уже до его рождения. Гражданская война в Испании разделила его со своим отцом, дедом Эстреллы, что нанесло ему первый ощутимый удар. Так печаль, зародившаяся в нем, только растет, отдаляя героя от дочери. Чем дальше, тем меньше медовым светом наполняются воспоминания героини. Сундук дает трещину.

Читайте "Воспоминания, которые мы придумываем" на сайте несовременника

А уже 13-го апреля в ГЭС-2 будет показ фильма

а ещё! магия добралась и до нас — следующие две недели в гэс-2 будет идти кинопрограмма «Возвращение классики». и там будет «Юг» Эрисе! регистрация на него и другие фильмы программы тут.

читаю книгу «‎Теория кино. Реабилитация физической реальности»‎ (1960) Зигфрида Кракауэра. нахожу в ней ответы на свои зачастую волновавшие, но всегда недостаточно конкретно сформулированные вопросы. начиная с общих, например, что вообще подразумевается под «‎физической реальностью»‎, которую схватывает кинокамера. решила вести конспект, чтобы ничего не растерять. здесь про две основные тенденции в кино и про то, что делает фильм кинематографичным

El sur / Юг, 1983

Виктор Эрисе

вновь нахожу греющие душу параллели:

отец главной героини в фильме «Юг» (1983) Виктора Эрисе, по ее собственным воспоминаниям, всегда обладал некой силой, которая помогала ему предугадывать явления или события. однажды он взял ее с собой в поле, где с помощью монет и ветки пытался отыскать подземные воды. а Артур, герой фильма «Химера» (2023) Аличе Рорвахер, обладает необъяснимой силой, с помощью которой может находить захоронения артефактов

Ирландия, 1980-е, рождество, приюты Магдалины для исправления «падших» женщин, безобидный угольщик и его семья.

это перечисление не случайно, именно так в фильме «Мелочи жизни» режиссера Тима Милантса проходит сюжетная линия — достаточно пунктирно и на полях. Билл (Киллиан Мерфи) каждый день грузит и развозит уголь по своему городку, честно работает и стоически исполняет отцовский долг. но однажды внимание героя привлекает городской монастырь и странности, которые в нем происходят.

это кино оказывается наблюдением не столько за действием, сколько за мыслями отдельно взятого человека. поначалу выдерживать монотонность фильма тяжело — как и мириться с пассивностью героя перед лицом бесчеловености, творящейся с обитательницами монастыря. хочется закричать, нарушить безмолвие и бездействие экрана. но, чем дольше камера сосредотачивается на мимике и взгляде загнанного человека, чем больше дверей захлопывается перед его носом, тишина и тьма сгущаются — и вот ты уже оказываешься обездвижен вместе с ним.

несмотря на то, что место действия и исторический контекст конкретны, «Мелочи жизни» похож на перформативный акт одного человека перед лицом или катастрофы, или любой знакомой нам несправедливости — он начинается с морального паралича, а заканчивается, как правило, либо конформизмом, либо действием, может быть самым маленьким, но спасительным.

«Папа умер в субботу» — дебютная картина Заки Абдрахмановой, выпускницы Школы Марины Разбежкиной, которая уже успела поработать с Наталией Мещаниновой и Борисом Хлебниковым.

фильм во многом отсылает к жизни Заки в Казахстане, обрастает архаичными традициями родной страны и шрамами, оставшимся после проведенного там детства. но ближе к финалу котел горечи и обид дает трещину, а в мир возвращается весна, сообщая о цикличности — времени, состояний.

Айко возвращается из Москвы в родной поселок на похороны отца. героиня непримирима, вспыльчива, готова сорваться на каждого, кто в очередной раз попытается навязать ей сложившийся здесь уклад. она смеется над новой женой отца за ее покорность, над своей теткой за ее щепитильность в вопросе «а что люди подумают», над единокровной сестрой попусту за то, что та так сильно любит отца. того самого, кто запомнился Айко по битым стеклам и синякам на мамином лице.

сюжет крапится горечью, но за ней не следует разочарование. за ней смех. несмотря на тему, располагающую к драматизму, Зака сторонится его, разбавляя все происходящее шутками, энергией, которая присуща каждому герою, злым, но в конце концов освобождающим криком.

живо и естественно воспринимаются детали, которые подаются без слов, посредством операторского фокуса. Михаил Хурсевич заостряет противоположности и подсвечивает все самые маленькие человеческие жесты. не насмотреться. диалоги же, напротив, оставляют с чувством искусственности, слишком они точеные, но общую картину это не выводит из строя.


хоть ты, извините, тресни, но чувство обиды — только твоя зона ответственности и контроля. как и прощение, которое не всегда обязательно. можно злиться на весь мир, лить слезы, верить себе. «Папа умер в субботу» никого не лечит, только напоминает, что жить эту жизнь нам, помнить или забывать нам, родными людей делать нам, выбирать любить — вновь и только нам.

картина победила на фестивале актуального кино Маяк в 2024 году. сходите обязательно, очень весеннее животворящее кино

«Бруталист» действительно олицетворяет монументальность эпохи модернизма с его концепцией grand ideas, а по ходу стройного сюжета миксуются несколько стилистик: эпистолярность, театральное деление на акты, около документальные вставки, репортаж. Каждая сцена обладает герметичностью, на которой зиждутся шершавость и нервозность характеров героев. Но, несмотря на линейное движение и выверенность каждого эпизода, что-то тягучее и колдовское прорывается через эту техничность.

С особенной силой этот тезис оправдывается в трех сценах — танец на троих в доме кузена Аттилы и его жены Одри, джаз бар и музыкальный вечер в Карраре — где оператор выбирает спиралевидное повествование, ввинчивается вглубь экрана, буквально визуализируя всю ту витальность, которой наполнен Тот. И это особое движение камеры — в точку, в горизонт, в цель — приковывает безоговорочно.

Прерывистые монтажные склейки, будто бы накладывая последующие сцены на предыдущие, также нарушают гладкость повествования, каждый раз будто щелкая у виска, гипнотизируют. «Обещай не дать свести себя с ума», — как-то дает Ласло наставление жена. И зритель вместе с героем пытается не поддаться череде разрушительных и сводящих с ума обстоятельств.

В другом близком мне фильме «Живот архитектора» Питера Гринуэя герой также осмысляет выпавший на его долю век через архитектуру. Но если Сторли Крэклайт постмодернистски применяет на себя наследие Римской империи и ведет обратный отсчет как своей жизни, так и целого века (мир устал сам от себя), то Ласло Тот, герой, написанный кинематографистом из XXI века отвергает подобия и с идеей упадка не согласен. Он носит в себе катастрофу, а параллельно с этим ищет новые точки отсчета и осмысления мира вокруг. Война не хуже и не лучше того, что можно вообразить, заявляет Ласло. В разговорах о таких вещах морализаторство всегда душит, бесхребетность всегда раздражает. Ужас вне исчисления, с прожитым остается только методично и одушевленно работать, продолжая получать опыт самих себя.

«Бруталист» американского режиссера (а в прошлом актера) Брэди Корбе рассказывает историю вымышленного архитектора Ласло Тота, пережившего концлагерь и сумевшего перебраться в США после окончания Второй мировой войны. В Европе у Ласло остается жена и племянница, реализованные архитектурные проекты — в основном театры и синагоги — и целое прошлое. Жизнь эмигранта в Америке в конце сороковых годов не сахар — это уже не война, но все еще череда лишений, включая репутационные и профессиональные, ведь никому не известному архитектору негде развернуться в новой стране. Даже в такой, казалось бы, гостеприимной.

Ласло Тот попадает в дом богатого промышленника Ли Ван Бюрена, которого восхитила (в пределах той шкалы искренности, на которую способны зажиточные капиталисты) история творца-одиночки. Тот, по наказу Ван Бюрена берется за масштабный проект — нужно построить общественный центр без прямого назначения. Чтобы рассказать о своем гуманистическом замысле, бизнесмен ведет продрогших гостей будто на Голгофу. Наблюдая уже только это гипнотическое (не без помощи музыки Дэниэла Блумберга) действе, закрадываются мысли об уравновешенности американского магната, но Ласло это мало интересует. Важно, что его признали. А занчит из цемента и воды можно начинать возводить персональную историю.

За последнее время увидела некоторое количество комментариев, «щелкающих» «смыслы‎» Бруталиста как орешки. Заблуждение американской мечты, цинизм капиталистического строя, увековечивание неудобного прошлого в устойчивую архитектуру считываются здесь отчетливо, но значением для режиссера наделяются будто совсем второстепенным.

И сцена с перевернутой Статуей Свободы, когда герой поднимается из темного трюма навстречу свету в новом для него мире, символизирует отнюдь не обман ожиданий, который ему уготовила страна-колыбель эмигрантов. Статуя, максимально лишенная опоры, но не перевернута, скорее абсолютно невесома, камера ловит ее, будто этот ракурс неподвластен человеческому глазу. К мастерству оператора Ли Кроули в подобные моменты фильма добавляется глухая тревога музыки Блумберга — такими тонкостями, за которые отвечает связка режиссера, оператора и композитора и наполнен «Бруталист».

Снег в моем дворе, 2024
Бакур Бакурадзе

Выхожу из кинотеатра, вбиваю в поисковую строку телеграма название фильма и… чувствую протяжное, слегка сводящее покалывание. Лучший фильм 2024 года по версии кинокритиков, одна за другой положительные заметки тех, кого действительно стараешься не терять в потоке каналов. (Спасибо канавке и Митиному журналу за то, немного привели меня в равновесие).

Но почему так? Лирический тон грузинских пейзажей, долго тянущаяся меланхолия двоих друзей, бесконечный табачный дым, простирающийся далеко за рамку экрана. «Снег в моем дворе»‎ откликается холодным свистящим ветром, проносящимся по облезлым коридорам старых комнат. Поэтому сразу хочется съежиться, вздрогнуть, убежать. Не оставаться с ним наедине. Не из-за возникающей тяжести, но потому, что притче о мужской хрупкости ты просто не веришь.

Левану за пятьдесят, он живет в Тбилиси, принимает диазепам от постоянных болей, занимается мелким воровством. Его друг, Гиви, живет в Москве, снимает независимое кино, скучает. Возобновив общение, друзья начинают что-то про себя понимать. Гиви, наблюдающий за всеобщей стагнацией, разочаровывается в готовой на все ради него женщине и в профессии, которая, напротив, не готова подстраиваться под его гений. А Леван, наблюдающий за всеобщим движением, окончательно отдаляется от своих детей, не может примириться с бывшей женой, просиживает дождливые, снежные, солнечные дни в своей комнатушке.

В фильме сквозит атмосфера снисходительной жалости, которую герои испытывают к миру. Один в социальной яме, другой в экзистенциальной. Бакурадзе уравнивает их по силе, ведь боль они приносят одинаковую, слишком ощутимую.

А здесь ее много, особенно для зрителя — «ленивая»‎ камера нестерпимо долго караулит Левана, раз за разом возвращает нас в его быт, не позволяя при этом им проникнуться — безжизненные повторения в отместку продвижения вглубь. Затем переключается на грузный профиль Гизи (его играет сам Бакурадзе), который пересекает трассу Москва-Тбилиси, а ситуация остается та же — одичалая тишина его существа, свидетельствующая, кажется, о невозможности выбраться из кризиса, или, может, о нежелании кризис преодолевать. Много упрямства и топорности (такой же, как метафора с солдатом, ворующего созревшие гранаты во дворе Левана), которые усугубляют невозможность без излишнего пафоса поведать о мужском одиночестве.

Грузия красивая и узорчатая, закадровый перевод не нужен, у меня с фильмом не заладилось. Если смотрели, поделитесь, пожалуйста, чем вам понравилась работа Бакурадзе.