Даже при обсессивно-компульсивной любви к аристотелевской каталогизации понимаю, что драматургия – не наука. В ней есть порядок, но бывают моменты похожие на те изображения, в которых скрыты разные силуэты: посмотришь чуть сверху – профиль девушки, посмотришь снизу – бешеный опоссум. Не всегда получается однозначно определять границы актов и их количество, когда речь об экспериментальных картинах. С мотивациями, конфликтами, возможностью катарсиса в постиронии и делением авторов по жанрам в эпоху мультижанровых фильмов тоже сложно с точки зрения систематизации.  
 
Например, на последнем занятии по мастерству девушка, прочитав в пособии о том, что под ситуацию «монстр в доме» подходят «Челюсти», упорно отказывалась расширять сознание. Да, «Челюсти» – угроза безопасности. Однако для написания истории слишком широко и расплывчато. В процессе работы с таким условием есть риск впасть в гигантоманию и создать «Титаник» (настоящий, не Кэмерона). Под «монстра в доме» подходят: а) вторжение инопланетян; б) демоны, вселяющиеся в людей; в) ведьма в деревне; г) гигантские пауки-убийцы; д) ребёнок Розмари; е) приезд тёщи на праздники. Зависит от того, какой величины круг очертите. Поэтому сценаристы в интервью рассказывают, как пытаются сузить материал, выискивая простую аналогию, а не целый троп. Те же «Челюсти» – сюжет о маньяке и полицейском, который его пытается поймать. Есть фобия у главного героя, есть учёный с методологией и матёрая ищейка с лодкой, есть жертвы в виде девушек. Есть также открывающая сцена от лица злодея, напоминающая сцены из джалло. По стилю и подаче у Спилберга получился именно триллер. Или сюжеты о ловеласах или мальчиках-плохишах частенько вариации «Красавицы и чудовища»: гонца за юбками или бунтаря в затяжном пубертате надо превратить в человека с помощью силы любви девочки с золотым сердцем. Превращение же «дурнушек» в принцесс/прекрасных лебедей – адаптация «Пигмалиона» с выброшенной оригинальной идеей пьесы. И со схемой можно играть – «Блондинка в законе», где снобистское академическое сообщество пытается перевоспитать героиню, но она остаётся верной себе. Или, на десерт, сцена в сериале «Шакал», где жена протагониста открывает «тайную комнату» в гардеробе – отблеск сказки «Синяя Борода».

Одни говорят, что жизнь — плохенький парк аттракционов, вторые — казино, третьи — коробка шоколадных конфет. Я же утверждаю: жизнь — это бесконечная борьба с насекомыми. Тараканы. Моль. Комары. Теперь вновь огромные осы, жужащие с апломбом музыки Баха в открытые окна, словно антагонисты какого-то фильма ужасов. И при всём уважении к Миядзаки и его любви к созданиям с крылышками и хоботками, не против близко лицезреть их (и жала-клинки) только на экране.

Короче, план «Пахнуть красивыми жасминовыми духами» провалился. В программе чистящие средства, ацетон и остальная мерзкая «чистота».

Большая цель – сделать обзоры live-action ремейков Дисней, которые вышли за последние годы. Так-то плохи почти все, разница лишь в том, что одни плохи умеренно, как средние подделки, а другие – оскорбление кинематографических чувств.
 
Например, «Питер Пен и Венди» – определённо попадает во вторую категорию. И хотелось бы сказать, что Джуд Лоу – луч света в тёмной небыляндии, однако нет, нет и ещё раз нет. Что касается Эвер Андерсон, дочери Милы Йовович, то может соревноваться с дочерью Джонни Деппа в ремесленной игре на скрипке нервов. Конечно, чуть младше Лили-Роуз Депп и надо делать разумную поправку, но пока результат неутешительный и дающий калорийную пищу для ненавистников nepo babies. Остальные дети так же не вселяют надежд и выглядят неубедительно, как дети в постановках детского сада. Только там дети знакомые, поэтому слеза от умиления рвётся наружу, а здесь неизвестные, от чего раздражают отсутствием харизмы. Режиссуры – нет. Что удивляет при Дэвиде Лоуре в кресле. Сценарий – мои тёрки с крапивой в пять лет были изящней. И палкой била эффектней. Монтаж – вырвите глаза. Декор – всё, что осталось со съёмок «Легенды о Зелёном Рыцаре». Постановка… Вот это решение взять существующие и фотогеничные лишь для документалок о природе острова/полуострова да сделать местом действия – оно чьё? И почему тогда героев просто не приклеили к островным заставкам винды? Э – экономия средств и сублимаций с жёлтой наклейкой «авторское».
 
«Питер Пен и Венди», видимо, очередная история для обката технологий, хотя последние и выглядят до абсурда кустарно. Или для отмывания денег. Спекулировать можно в меру испорченности.

Для вечера, что пахнет паром раскалённого утюга, нет поливашки лучше.

Являюсь тем человеком, который неустанно борется с пристрастием к сладкому. Понимают, что могу в пургу пойти на лыжах за банановым паем и потом съесть за ночь в одиночестве, только те, кто знает давно (форма ликантропии в области пищевых привычек). Остальные полагают, что речь о закусывании тревожности невинными шоколадками с отельных подушек. Когда же начинают говорить, что для моей фигуры не страшно, отвечаю – дело не в фигуре. Торты и «прочий этилмальтол» – тёмный источник энергии: эффективно и чревато последствиями. Последнее – жуткие перепады настроения, от эйфорических плясок под ABBA до упадка сил с приступом самобичевания под Joy Divison. За несколько лет удалось значительно уменьшить потребление сахара, но вместе с этим подсесть на гурманику и увесистый восток, на парфюмерные зелья от чревоугодия.

Так вот, Jardins de Misfah в концентрации «экстракт» должен хорошо оберегать от желания бежать за эклером в тапочках и в полнолуние. К аромату хочется применить слово «натопленный», так как аж пышет и кажется, что в него подбрасывают углей между переходами от розового джема к финикам, от фиников – к мёду, от мёда – к смолистой базе. Несомненный плюс – знакомство в нынешнюю жару. Высокая температура города даёт ему рассекать воздух медленно, расходится тёпло-янтарными волнами, естественно накатывать туда-сюда, вводя в подобие транса.
 
P.S. Хотя сейчас больше шансов бежать за шашлыком, запах которого несётся в окно круглосуточно из местной забегаловки. 

Океаны настолько загрязнили, что акулы решили — и Москва для жизни сойдёт.

Подруга ведёт мастер-классы по драматургии и часто задаваемые вопросы: «Что такое тема? И как выделить в работах?». Даже с литературными произведениями не просто и в школьных сочинениях обычно анализируют не тему, а конфликт и структуру текста (и пытаются приписать что-нибудь автору). В кинематографе и того сложнее, так как режиссёрская интерпретация темы может отличаться от сценаристской.

Иногда тема чётко формулируется, как с фильмом «В джазе только девушки» – всё не то, чем кажется. Или более лаконично – обман. Катафалки и гробы со спиртным. Фейковые миллионер и особа из богатой семьи. Герои, играющие девушек. Типичная шекспировская постановка, в которой комический эффект рождается из противоречия между ожиданиями и реальностью. Обман также одна из тем в другой картине Уайлдера – «Бульвар Сансет», где иллюзии становятся ядом настоящего. Лёгкость в обнаружении темы не означает, что фильм примитивен. Чтобы получилось красивое ожерелье темы, надо сначала наловить правильных жемчужин, и Уайлдер был в деле настоящим ювелиром. Однако не всегда есть возможность охватить тему лингвистическими методами, лишь будто нащупываешь языком интуитивно. В первом сезоне «Моста», как в любом криминальном сериале, внимание уделяется не только факту преступления, но и способам деформации тел. Отличается «Мост» тем, что «телесность» акцентируется: части тел, органы (сердце, мозг) бездомные, вазектомия, кровь, парик, крем для тела, беременность. Эмоциональная отчуждённость, холодность, отсутствие прочных личных связей контрастирует и в то же время синхронизируется с тактильностью материи. Весьма триеровская эстетика, клинический макабр, когда неспособность свободно проявлять чувства диктует внешние правила мира, а компенсируется ультрафизиологией. Что приводит как к комичным сценам (нелепая секс-аэробика Саги Норен с последующим рассматриванием «графических» изображений), так и к жутким (остальное, связанное с линией расследования). 

Продолжая тему, детективные/криминальные сериалы, которые лучше посмотреть вместо героя предыдущего текста. Если, будто в пику хорошей погоде, на душе тьма и хтонь.
▪️ «Скотт и Бейли» и «Без обид»
Острый на язык манчестерский дуэт. Преступления и расследования сбалансированы идиотизмом основных действующих лиц.
▪️ «Квирк», «Ребус: Висячий сад», «Метод Крекера»
Несколько нуаров в зависимости от того, какой напиток больше по вкусу: ирландский виски, шотландский виски или английское пиво.
▪️ «Современный Потрошитель»
Лондон в болезненно-зелёных тонах и подражатели/имитаторы психопатов разных мастей.
▪️ «Главный подозреваемый» и «Марчелла»
Женщины-детективы решают проблемы и создают новые по ходу. Личная жизнь, по канону, в руинах. 
▪️ «Счастливая долина»
Когда приёмы вестерна встроены в нетипичный для жанра сеттинг, или мини-дикий-Запад на просторах британских островов. Плюс Джеймс Нортон – красавчик, умеющий играть социопатов. 
▪️ «Карен Пири»
Местами слишком аккуратная и причёсанная, но, в общем, любопытная экранизация ещё одной серии романов Вэл Макдермид.    

«Жену серийного убийцы» глянула три-четыре месяца назад, а написать складно не получается. Как у создателей сериала – есть «что» сказать, но правильные формулировки не идут. Перескакивала с мысли на мысль, с одной дырки в сюжете – на другую: если заявлялось, что муж-доктор обеспечивает семью, то зачем сажать в тюрьму, и как героиня будет обеспечивать двоих детей продажей капкейков, неужели не вызывает подозрений, что двое мужей одной женщины столь странно закончили, почему полицейские не проверили сразу время записи-улики на телефоне? Измучившись, приняла истину: когда само такое невнятное, то не стоит ждать от интерпретации основательности.

Самая же жирная претензия – отсутствие авторской позиции. Да, Трюффо говорил: «Как человек я имею право судить, как художник – нет» – однако не имел в виду полную свободу от точки зрения. Не оправдание и жанр, в котором через утрированность зачастую показывают больше правды, чем в драмах, сфокусированных на психологизме. Привет, Хичкоку и Финчеру. Авторская позиция выражена в главном герое и его окружении. Здесь как раз перспективная история о не невинном чужаке, который обнаруживает вновь свою чужеродность. Казалось, что прижился, что пустил корни, что обеспечил безопасность, и тут одно событие рушит иллюзию и поливает кислотой красивую буржуазную картинку. Критическая ситуация, согласно законам природы, должна была высветить настоящую натуру персонажей и откопать скелеты псевдоприличного общества, но вместо – четыре серии чем-то занимаются в промежутках между сюжетными звеньями.

Возможно, отсутствие позиции вытекает из отсутствия смелости. На съёмку героини снизу вверх в кульминации, в позиции силы и с огромными ноздрями победителя, храбрости хватило, а обозначить антигероичность и траекторию падения – нет. Всё с попытками усидеть на двух стульях: быть и беспристрастными художниками в намёках, и осуждающим обычным человеком. То ли есть большое и малое зло на свете, то ли нет этого разделения. То ли со страхом восхищаемся матерью, избавившейся от абузеров, то ли констатируем – яблоко от яблони не далеком падает, и травмы не излечиваются. Одних аморальных лупим законом по лбу, других отпускаем, хотя лжесвидетельства, если не изменяет память, преступление. В итоге непонятно – зрителю рукоплескать человеку неоренессанса или бояться самозванца? Раньше пустое место на месте философии у героя было формой философии, а теперь просто пустота, вставь по желанию мотивы, только не бей сценаристов ногами, они – создания нежные.

Три мысли по утру.

▪️Первая. Певица Эния живёт моей жизнью в поместье, которое переименовала в «Мандерли».
▪️Вторая. Чётко поняла, совершая переход со станций, что звук моей души — чуваки, играющие на пиле в метро. Не терменвокс. Не безумные саксофонисты без слуха. Именно сладко заунывная пила.
▪️Третья. Невозможно работать в аромате, напоминающем об архитектурном стиле «шотландские бароны» (речь сегодня об Habit Rouge).

Как ребёнок, что вырос на глянце (хорошо или плохо— момент дискуссионный), скажу — Тираж от Holynose для меня не пахнет журналом. На уровне ассоциаций к теме ближе Fleur Narcotique с нотками лака для волос, парадоксальными интерьеристыми пейзажами на фотоснимках и ощущением пробников ароматов на страницах с рекламой: потри и (магическим, конечно, образом) модный том заблагоухает на весь дом. Не пахнет Тираж и книгами, теми старыми, корично-сладкими с лотков Арбата и с потерянными концовками, или литературной газетой, что прячешь под пальто от дождя, неся от киоска.

Пахнет бумагой, но скорее умозрительной, или идеально фантазийной, вдохновляющей и помогающей преодолеть тягостное проклятие «белого листа». Не блестящей и искусительной, пытающейся лишь поймать на крючок, а нежной и полупрозрачной, напоминающей рисовую для декупажа. Такой, при работе с которой на языке будто постоянно тает десерт моти с терпкой, слегка покалывающей начинкой.

Обожаю Chyprissime. Пахнет первым настоящим весенним днём в наших широтах, который похож на только открытую бутылку с шампанским с ещё дымящимся горлышком. Событие радостное и грустное одновременно: радостно – витальность и ощущение праздника, грустно – пузырьки и новизна коротки. Этот день лучше, чем многие летние, в нём есть движение, контраст между светом и тенями деревьев, не проливших последние слёзы, теплом и холодом, медленно отступающим вместе со льдом. Но не ношу аромат, устала слышать: «Кто-то валерианкой злоупотребляет?» или «Авентус для претенциозных артхаусников».
 
P.S. Та же ситуация с прекрасной Cuir Impertinent (анис вызывает в окружающих уныние и ассоциации с гриппом).

Слежу одним сонным глазом за двумя парфюмерными бестиариями: Zoologist и Penhaligon’s. В случае второго в ожидании того, когда закончатся трофейные животные со стен поместий и спустимся downstairs, чтобы приняться за «набивание» нетипичных для британских аборигенов особей.
 
Например, The Opportunistic Mr Torton с головой тигровой акулы – капиталист-нувориш, которого нельзя не приглашать на обеды, так как владелец заводов и пароходов на севере славной Англии, и кобра The Reflections of Ms Grey – гувернантка-двуликий-Янус (в чём состоит тёмная сторона – интерпретация каждого носа по вкусу и степени испорченности, но без хозяйского хереса в пирамидке не обойтись). Или The Garrulous Master Brontů – обманчиво оптимистичный студент Оксфорда, чьи меланхоличные ирландские корни прячутся за чудной фамилией, да The Emancipation of Lady Alex – благородная spinster-суфражистка, пишущая juicy любовные романы в ночи и опаздывающая постоянно на чаи из-за собраний женского клуба (в идеале с крышкой флакона в виде золотистоголовой львиной игрунки и нотками синих шерстяных чулок).
 
А то крайний кентавр Fortuitous Finley, будто созданный в качестве сувенира для фанатов сериала «Соперники», так скучен (и как аромат, и как рекламная история), что почти забыла о нём оставить зарубку в блоге.

Когда взяла сто миллилитров Rose de Taif, товарищи по увлечению резюмировали, что окончательно кукуха сошла с орбиты и покатилась, как однажды голова Анны Болейн. И, может быть, правы, но духи за годы не научилась выбирать ЦУПом. А сердцу, ведь, не прикажешь. Убеждай в том, что есть более любопытные с точки зрения «структуры» жанровые композиции, всё равно тянется пытливыми щупальцами. Особенно в момент тюдоро-червонного розового периода (погода? гормоны? ретроградный Меркурий?).
 
В Rose de Taif есть клубничный рахат-лукум, бархатный вкус конфет «Барбарис», лучи света, окрашивающиеся в нежно-алый, когда проходят сквозь лепестки герани, романсы, лимонные леденцы, правильный кисель и чуть-чуть земляничного мыла. Не вижу помпезной, как люстры в театре или нарочитые букеты примадонн, или обязывающей наряжаться к ужину в украшения с рубинами, способными утянуть на дно. Наоборот, эта роза с диковатым нравом, иногда в ней вспыхивает озорство и пинает босой ногой, заливаясь по-детски смехом. Очень условно и приблизительно, если Rose Shot – The Red Queen, то Rose de Taif – The Queen of Hearts.  

Подытоживая же неразборчивую оправдательную речь, Rose de Taif вызывает ту очищенную от горькой кожуры рациональности радость, что музыка Шакиры в детстве (до эры песен для футбольных чемпионатов и рекламы чипсов). Могли крикнуть из комнаты: «Тут по MTV твоя... которая пляшет с канделябрами на голове!» — и сразу неслась смотреть, бросая прописи. В иерархии «вдохновения» находилась сразу после мамы, Элен Рипли и Зены, королевы воинов. Одногруппница по курсу музыкальной журналистики описывала её ранние альбомы, как «упруго прыгучее яйцо вкрутую». К Rose de Taif характеристика тоже подходит.

Cо Smoky Soul у меня двоится в носу глазах.
 
То вижу цветочные, розово-улунисто-османтусовые духи, то – солёные водоросли в мокрых волосах и резиновые сапоги, хлюпающие в сепии пены сумрачного северного моря. Когда первое играет, то ощущение, что ношу интеллигентные духи в стиле чаёв Elizabeth Arden, только с выкрученной громкостью и чуть более жирными мазками. Во втором же случае чувствую клейкость в пальцах, скользкость в ногах, рыхлость пряно-минерального ветра. Издалека, полунамёком, доносится запах дыма костра, однако настолько призрачен, что кажется рассыпающимся сомнамбулическим видением или ольфакторным миражом. Также в аромате проступает притягательно отталкивающий съедобный аспект: в воздухе потрясли, словно ключами, серебряной связкой рыб, а затем унесли в неизвестном направлении, куда-то в перину тумана. И получается шизофреническая акватика с кулинарными мотивами на фоне взлохмаченного побережья, будоражащая воспоминания о фильме «Маяк», бретонских легендах и их хтонических девах с хвостами.

Мякотка, когда дело доходит до Marc-Antoine Barrois, в свифтовских дискуссиях на страницах ароматов между теми «кто на Руси трендов не ведает» и «фанатами дичи всякой мракобесной». Это споры, достойные того платья, которое для одних белое с золотым, для других — синее с чёрным. И Aldebaran, всего за три дня стало ясно без рентгена, исключением из правила не является.

Сама композиция вполне в духе бренда. На уровне ассоциаций — зонд, старающийся удалиться подальше от притяжения земной морали в бесконечную беспристрастность. Поэтому не чувствую ни нектаров, ни фруктов, что уже отметили. Если сладость, то та, какая доносится от коробки с новым умным гаджетом: пластик, металл, целлофан, изолента. Если цветы, то инженерное достижение роботов: антрацитово-серые, как лунный грунт, анабиозно-камфорные, со слегка резиновыми лепестками и запахом ментоловых сигарет, размноженные под копирку неведомой нашему веку технологией, а не естественным способом. Если чайные ноты, то плантация находится на Плутоне, там, где испепеляющие чистотой лаборатории в тисках ледяных хребтов и камней. Штука для прохождения Outer Wilds, для исследования чудных планет и проживания снова и снова 22 критических минут. По крайней мере, на моей коже, столько длится основная часть истории, уходящая после в сверхзвуковом прыжке в базу.

Ambre Russe идеален под сегодняшний лебяжий пух на ветвях и свет из муранского стекла. В нём будто сидишь в тёплой шубе и ешь жирненький супец, а вокруг всё дымится и шкворчит от кутерьмы.

По поводу «парадокса героя» можно ответить расплывчато – органичное противоречие. Или сравнить художественный принцип с сочетанием бородинского хлеба с брусничным вареньем. Но лучше посмотреть «Тугую струну» и обратить внимание на доктора Тони Хилла.

Тони Хилл – чудаковатый субъект с неизменным пакетом вместо сумки или рюкзака, который, на мой взгляд, прописан лучше, чем Доктор Хаус и другие гении в сериальных форматах. А) Давая возможность обрастать отношениями в процессе расследований, сценаристы не сбивают с основного пути, не меняют характер в угоду сентиментальности или романтики. Тони Хилл остаётся дотошным к деталям, экспрессивным, местами зацикленным и отчасти фанатичным до самого конца. Его бы точно пригласили на безумное чаепитие. Б) Аналитический ум Хилла работает в связке с эмпатией. Жанровый троп, настаивающий на том, что ищейка (детектив/консультант полиции) – двойник преступника, в «Тугой струне» аккуратно пересобирают. Герой сомневается в себе, осознавая, что способность проводить экскурсии в головах маньяков – пугающая суперсила, которая может стать причиной приближения к обрыву. Нам же, зрителям, более чем ясно, что Хилл слишком тёплый для преступника, сопереживающий, ему свойственно то милосердие, что не спутаешь с обыкновенной жалостью. Одновременно не опьянён искусством преступлений, хотя и восхищается периодически больными «творцами», совершает ошибки, обладая почти магической проницательностью, и переводит провалы на язык юмора. Брошена ли на Хилла тень патологии? Да, и в его случае актуальна шутка: «В медицинские вузы поступают, в первую очередь, пациенты». Однако Хилл не надевает именно маску нормальности. У него бы даже не получилось исполнить роль «нормального» в ролевой игре бремени человеческого, принимая в расчёт удивительную нелепость в бытовых делах и феноменальную неуклюжесть.

Вглядываюсь в серо-синюю мглу в окне и хочется:

Читать — детективы в жанре «tartan noir»;
Смотреть — сериал «Тугая струна»;
Слушать — «Merry Christmas, Please don't call» Bleachers;
Носить — Empire T;
Не выходить из дома (мечты-мечты, сладкие мечты).

Спросили, как мне «Киностудия»? Дурная привычка писать о чём-либо, если просмотрено три серии, хотя и ясно без пособий, что у придурковатого идеалиста ограниченное количество «арок героя». Но мысли накапали.
 
Первая – смешно в теории, однако редко смешно на практике. По-настоящему никого не кусают, только показывают пальцем на претенциозность среды и теряют маску комедии, попадая в сети сентиментальности. Такой, безуспешный заход на территорию Роберта Олтмена, когда история пахнет абсурдом и вокруг творится дичь, но её удерживают от буффонады «Розовой пантеры». При этом главный герой – тип инспектора Клюзо из ремейков двухтысячных: нелепый субъект, накаченный гелием. Сами же ситуации – видео-скетчи из интернета, в которых Скорсезе плачет на заднем плане, маркетологи ходят с головы до пят в лейблах и не хватает лишь вспомогательного закадрового хохота зрителей. За отсылками к картинам, снятым одним кадром, ничего не стоит, как и за серией, посвящённой фильмам, чья единственная цель – продвигать игрушки и продукты. И отчасти не вина сериала, так как в эру социальных сетей, когда идиотизм индустрии можно проживать в реальном времени, ретроспективно он воспринимается менее пикантно.    
 
Второе – американская ностальгия по золотому веку и эпохе авторского кино окончательно забальзамировалась в «комплекс мумии» по Андре Базену. И забавно, что обезжиренность «Киностудии» обусловлена стерильностью студийности и отсутствием того самого «Автора», которого убили на словах, как Ницше Бога. Люди, которые поварились в Голливуде – есть. Интересного опыта – нет. Сотню раз видели повести о тех, кто бичует настоящее, грезя о славном прошлом, о тех, для кого искусство умерло в прошлом или даже позапрошлом веке, а сейчас пытаются создать тепличные условия для очередного «Ренессанса» (постер без подтекстов намекает). Поэтому нужен ракурс, что выделит на фоне остальных примеров. Тем более, когда нет смелости на полнотелых героев-катализаторов «Восьми с половиной» или «Всего этого джаза», на фанатиков, компенсирующих отсутствие контроля над страстями контролем на площадке. Если решили писать посредственность с амбициями, то придайте ей вкуса при помощи пищевых добавок. В нынешнем же виде «Киностудия» (пока, может дальше ждёт твист, шум и ярость) – средненький анекдот про имитатора с начинкой чиновника.

P.S. Единственное, к чему нет претензий, Брайан Крэнстон. Но у него как раз аура актёров из века XX, Роя Шайдера или Джина Хэкмена, что понижает градус карикатурности его персонажа.

Жизнь, как коробка шоколадных конфет бессрочный день дурака, это когда пошла на свидание с сыном маминой подруги («Перспективный парень. Папа — консервный магнат» — резюмировали мне) в пафосный ресторан, где путаешь молекулярное дефлопе с дихлофосом средней прожарки, под столом гуглишь всё остальное меню и официанты объясняются сатанинской абракадаброй из смеси английских и русских слов, от чего мероприятие напоминает гурманский сеанс экзорцизма, а под конец делают «комлимент» на Contre Culture: «Духи у тебя немного отдают чистящим средством из туалетов самолётов».

В общем, я считаю, полный успех.

Побрюзжать тянет о Герлен...
 
Почему фруктовая вода в стиле Аква Аллегорий попадает в дорогие линейки и ежегодный ландыш продолжает обряжаться в уродливые (извините, артхаусные, ой, простите ещё раз, концептуальные) флаконы, а удачные вариации классики как будто проходят по программе защиты свидетелей, поэтому существование афишируется вскользь между прочими запусками? Последнее озвучено в сторону прекрасных интерпретаций Habit Rouge, Parfum и Spirit (лимитированный, естественно), которые почти прошмыгнули мимо, так как временами перестаю следить за сериалом «Великолепный век за нашими плечами» «Культовый парфюмерный дом». Хорошей работой не грех похвастаться подольше, посмаковать художественный успех, и здесь именно тот случай, но вместо мнутся на пороге бедными родственниками, ведь вперёд надо пропустить Шалимар с ванилью из Антарктиды. Ощущение, что у бренда расстройство психики и никак не определится, кому из господ служит: ментальным бабулям или абстрактному новому веку, от чего неосознанно живёт в меме «How do you do, fellow kids?».          
 
Выдохнув, отмечу, что эти два Habit Rouge помогли понять, почему (из мужских духов) к Герленам особое отношение. У аромата может быть топот лошадей на заднем плане и охота в качестве лейтмотива, но в центре композиции всегда человек. В случае же, например, одиозного и пугающего Kouros человеческое – личина. Аромат для Джека Николсона в «Волке», для зверя внутри, из сцены с туалетом, где «метит» молодого соперника в исполнении Джеймса Спейдера. Алый жакет у наездника Герлен – одежда. Нагота героя Kouros – костюм. Habit Rouge – Сверх-Я. Kouros – Оно. Похожий «эффект Kouros» случился с Uncut Gem, у которого спина не просто волосатая, она густо шерстистая, и стоит с опаской ждать полнолуния.

Жизнь с женщиной-парфюмерным-маньяком, конечно, испытание. Особенно, если она — трикстер.

Так, одна знакомая любит периодически подходить к мужу и спрашивать с хитрой улыбкой: «Как тебе?». В мужских глазах бежит двоичный код, на лбу выступает пот, а часы как-то слишком громко тикают. Когда отвечает, вопросительно и прикрыв глаза: «Духи новые?» — она машет рукой и говорит: «Да не, на полмиллиметра убрала длину» или «Пробор сделала на другую сторону».

Природа — это замечательно. Однако играть милую старушку из «Крэнфорда», которая беспокоится о чепцах, подобающем количестве визитов к соседям и корове в вязаной кофте, у меня получается не очень долго. «Тянет смотреть манчестерские детективы и перебирать машину в забензиненном гараже» — как говорит подруга, объясняя нелюбовь к творчеству Элизабет Гаскелл.

Организм будто скучает по несвежести города (хотя как по такому вовсе можно скучать??), по шуму, муравейнику метро, мутным, словно бельмо, стёклам небоскрёбов, слепящим в ночи вывескам, дёрганным светофорам и мучнистому запаху влажного бетона со строек, что щекочет рёбра. Вернувшись, сразу достала пробирку Comme des Garcons 2011, аромат киборга, прячущего синтетическую суть под старомодными отдушками увлажняющих кремов и косметики. Получается с переменным успехом: то повеет пудрово-сиреневыми волнами, то — обкусанными проводами и разогретым принтером в конце дня, то вдохнёшь полной грудью альдегидно-гелиевый воздух в подрагивающем салоне самолёта, то — пластик прозрачной сумки, прилипающей к телу с чмоканьем. Призрак в доспехах, если бы было нужно выбирать под историю парфюмерный аккомпанемент.

Среди картин о Папе Римском, наверное, выберу «У нас есть Папа!». Не такой эффектный, как сериалы «Новый Папа» и «Молодой Папа». Не такой зацикленный на телевизионной сенсационности, как сериал «Борджиа». И тем более не такой по-британски макиавеллианский, как «Конклав», будто завидующий славе сериала «Рим». «У нас есть Папа!» оставляет более глубокие рубцы, хотя тише и даже местами слегка недоведённый до нужной формы.
 
Обычно зрителя убеждают, что Папой хотят быть все кардиналы, что интриги плетутся ради этого места на карьерной лестнице Бога. Бытовой подход, понятный вне стен Ватикана и разрабатывающийся согласно теме: «Ничто человеческое священнослужителям не чуждо». Но в фильме Нанни Моретти никто не хочет быть Папой и голосование превращается в общую молитву, в которой каждый просит не взваливать вес страданий земных на плечи. Герой же в результате манипуляций становится тем, кого Всевышний то ли не услышал в горячей какофонии прошений, то ли выбрал по неведомой смертным причине. Человека, что провалил поступление в театральный вуз и знающего пьесы Чехова наизусть, от чего решение в конце – удар топором в «Вишнёвом саде»: финал, отрубающий старое время от нового. План ли это великий? Или ошибка небесной канцелярии? Воля, что опрометчиво дарована роду людскому, или трусость одного?

Фильм преподносится в качестве комедии, однако при комедийных элементах оставляется после гнетущее чувство бессилия. Доля героя не показана в качестве шоу, где приз недели «Власть», а на ладони протянута с вопросом: «Как узнать, что в сердце твоём, когда Бог молчит?». Ведь, Папа – не суперзвезда. Папа тот, кто вытянул короткую соломинку…

Нахожусь в немногочисленной группе людей, которую сериал «Разделение» не зацепил. Смотреть интересно, но задумка не вызывает желания вовлекаться в мемный парад. Ощущение, что история при классной подаче слегка отдаёт нафталином. Офисы и офисная работа не исчезли, как и страх перед корпоративной культурой и потерей себя, но сейчас актуальней незаметное поглощение жизни блогингом, несущим идею безлимитного оптимизма и крепкой дружбы с незнакомцами.
 
Походы в кафе, туристические поездки, праздники или даже обыкновенные события стали кирпичиками для привлекательного виртуального образа. Чистка зубов происходит в окружении определённых брендов, несущих послание аудитории: откуда ты, к какой прослойке принадлежишь, насколько осведомлён о последних тенденциях в области гигиены полости рта. Не редко это красиво срежиссированная ложь, однако именные предметы создают иллюзию богемности или привилегированности, что можешь себе позволить «лайфстайл» сразу, а не «долями». И здесь «разделение» (или даже «расщепление») – старый сюжет о демоническом двойнике. Причём злодей повести определяется согласно перспективе, ведь, кто он для человека за кадром: его улучшенная личность (персона с пёстрой шапкой в профиле) или настоящая, обременённая трудовыми неделями, напоминающими круги Ада по Данте? Угроза исходит от второго, от того, кто в состоянии разрушить чары суммулякра, если о нём узнают. Поэтому её (настоящую версию) надо либо тщательно скрывать, словно ты – Бэтмен, либо, что ещё лучше, попытаться забыть о ней, превратив существование за пределами социальных сетей в форму лунатизма. Раньше популярная культура утверждала, что блондинкам живётся веселее всех, сейчас веселее живёт наша же копия. На этом фоне корпоративность и сопутствующие ей метафоры, корнями уходящие в 90-е, кажутся динозаврами жанра.

Расстояния и дистанции «пасторали» означают для парфюмерного извращенца одно — можно без страха перебарщивать с любимыми ароматами.

Например, друзья и близкие единогласно отказали Libertine Neroli в милости и терпении, называя «белоцветочной вонью» и «приторной головной болью», поэтому носить в среде города не получается (без риска испортить табло за антисоциальное поведение). А здесь поливайся и гуляй, наслаждайся шершневым жужжанием шлейфа, бочками с нектаром, расплавленным воском, солнцепёком в бутылке, сотами из золота, маркесовской мясистостью звучания, когда каждая нота, от цитрусов в верхах до смол в базе, весит, как бычье сердце. Или Tyger Tyger, получивший прозвище «Афродита не первой свежести» — канкан персиков, вывернутая в будуаре косметичка, капля настойки на травах. Бёдра в моём случае явление номинальное, однако понимаю тех, кто говорит, что в нём хочется тазобедренно идти напролом и наперекор в стиле Софи Лорен.

Утро. Солнце. Пахнет сахарной пудрой и капучино. Стою в Помпончике и жду заказ. За спиной:

- Это очень классные духи! Отвечаю. Марка «Ателье у Масона». Пробей по поиску.

Сразу почувствовала себя не такой уж и роскошной в «Карнавальном цветке» от Фредерика Паля. Хотелка запросила чего-нибудь с «конспирологической ноткой мирового заговора вольных каменщиков и акации».

P.S. От увлечения, кстати, нигде не спрятаться. У местного продуктового есть лавочка с репликами и подделками. Каждый раз при походе за помидорами взгляд цепляется за «Затерянную вишню», «Ангельскую долю» и «Кирку».

Тянет написать что-нибудь любопытное про «Электрический штат», но в голову приходит только: «Хэппи мил с батиным плейлистом на саундтреке за триста миллионов долларов». Или в пику тем, кто сравнивает с картинами Спилберга, ответить кратко – нет. Тогда уж лучше обратить внимание на «Бамблби».
 
Сама франшиза «Трансформеры» закончилась для меня на первом фильме. Дальше – слишком громко, шумно и жирно, затянувшийся пубертат с героинями-сексшерами (хотя в первой части именно героиня Меган Фокс выполняет всю грязную работу). От них быстро укачивает, словно бултыхаюсь от малого веса на ржавой посудине в шторм, и аппетит к жизни уничтожают лишь чуть хуже, чем полнометражный психоделический трип про миньонов. Не была целевой аудиторией мультфильмов. Не стала целевой аудиторией фильмов Майкла Бея. Такова простая мораль басни. Но один телевизионный канал вечером послал «Бамблби», который странным образом зашёл. Конечно, не непризнанный шедевр кинематографа и не откровение в фантастическом жанре, однако пример реставрации чувствительности Спилберга со знаком «плюс». «Инопланетянин2.0» для тех, кто вырос на оригиналах и знает, что дети могут верно дружить с самыми подозрительными существами во вселенной. В «Электрическом штате» же пластмасса-пластмассой: от персонажей до графики и ностальгических товаров в кадре.

На выходные захватила и пробирку Tansu Silk, который будто создан специально для моментов, когда из желаний — быть растёртым в персиково-бежевую пудру и пускаться по ветру невесомыми крупицами. Нестись мимо колючек бытовых дел или оседать на щеках и предметах, ожидая луча солнца, щупающего всё теплом и блуждающего по поверхностям, словно скат по дну морскому. На фоне ещё как раз периодически работает древняя швейная машинка: давно не доносившийся стук упругой педали и упёртой иглы, стрекотание махового колеса, топот лапки по ледяной глади атласа — кажется, что поднесли раковину к уху и услышала былое, накатывающее волнами и шуршащее бисером мелкой гальки, а затем соскальзывающее со сладкой пеной обратно в течение памяти.

Хроники загородной жизни. У дяди колбасный период в натюрмортах. Сосед нашёл рецепт «самодельного Бейлиса» из конфет, сливок и виски, и теперь делится бесценным знанием с ближними, а его бульдог Тайсон по-прежнему практикует пищевые привычки тигровых акул — глотает всё, что попадается на пути: от камней до протезов, от плюшевых мишек до шампуров. В округе же вновь сладко запахло кострами и древесиной шкатулок для украшений, что захотелось оттенить горечью травно-цветочного жмыха Knowing. Аромат хорошо смотрится на фоне стволов в бархате мхов, пушистых почек и ожерельев из дождевых капель.

По поводу Story of Your Life захотелось написать ёмкий стих в японском стиле:

Мужик из коржей.
Хлебом не корми,
Я на диете.

Etat Libre d'Orange налили во флакон странную парфюмерную сказку в стиле Мэри Шелли, в которой женщина фанатично печёт себе стероидного мужчину большой мечты. Причём сначала всё в стиле булочной гурманики, когда кажется, что транспортировался в модную бежевую кофейню с напитками на безлактозном молоке и ореховыми печеньками, но потом из недр композиции появляются мускулистые, наэлектризованные кряжи современных баз, пугающие напористостью. Убежать? Без шансов, отрицательная витальность Майкла Майерса из «Хэллоуина». На моей коже аромат прожил ровно 24 часа, перетерпев вечерний душ и скраб для тела.

Полагаясь на наблюдения, вольно замечу, что роза в наших широтах не самая популярная парфюмерная нота. Цветок – да. В составе ансамбля тоже нормально. А вот в солифлорных интерпретациях, где фокус внимания на ней, отношение уже настороженное, опасливое, требуется подходить на цыпочках, боясь получить литр болгарского масла, герань-самозванку или крахмальный мускус, играющий за белых. Поэтому вполне против течения для Fakoshima сделать версию «Розы» (кто-нибудь точно даже скажет «контрпродуктивно»).
 
Contre Culture сочной ежевичностью, полнотелостью и сернистой кислинкой фруктов напоминает австралийские ширазы. Конкретно – экстравертный Gnarly Dudes от Two Hands. Аромат по ощущениям такой же гранатово-пурпурно-рубиновый и магистральная, малахитово-зелёная сухость держит ягодную джемовость в ежовых рукавицах, не давая композиции мигрировать в кукольную сладость, какая, например, проявлялась в Parisienne от YSL. Только вперёд начинает выходить леденцовость и пропитанная сиропом мякоть, как сразу стоит ждать меткого удара кожаной боксёрской перчаткой, восстанавливающей баланс вкусов.
 
Что касается отнесения к шипрам: если это шипр, то точно «шипр-Леди-Гага». Ситуация, когда жанр подаётся с изрядной долей театральной самоиронии и надавливанием острым каблуком на серьёзность, от чего антагонист тьмы здесь не гесперидное сияние, но малиново-розовые перья бурлеска.

#воскресныйнатюрмортище (да-да, рубрика в анабиозе, но жива)

В качестве исчерпывающей иллюстрации к теме: «Корабли и водные пространства как загробные миры» – неплохо подойдёт финский сериал «Ледокол» нынешнего года. За последнее время единственный смог создать на экране ощущение лавкрафтовского ужаса: вязкого, холодного, молчаливого, горько-солёного. Зажатое во льдах судно, словно между «здесь» и «там». Медленно бродящее безумие команды. Минималистский, гулкий саундтрек. Атмосфера в бретонском, зелёном-синем оттенке glas. На ум вместе с ним приходят рассказы По о демонических вояжах, первый сезон «Террора» и сериал «Северные воды».
 
И, в общем, даже бессмысленно долго говорить дальше о том, что пересечение водных пространств в художественных текстах может быть путешествием в мир иной. Об этом писали многие лучше, основательней, с большим количеством исторических и культурологических ссылок. Это понимаем интуитивно, архаичными участками бренного тела. Рассказы, в которых пропавшие моряки возвращаются к близким, пугают, так как возникает вопрос: «Откуда вернулись? Они ли это? Или их призраки?». В подземном царстве текут реки Стикс, Ахерон, Лета, Коцит, Флегетон (и не предвещают приятного). Фараон после смерти должен плыть на ладье через загробный мир, а персонажи «Десяти негритят» направляются на загадочный остров, и читатель знает, что попадут в детективный Некрополь. 

На подобных встречах ещё хорошо намечать (хотя бы намечать!!) финальные точки в отношениях с композициями.

Всё же, несмотря на красивые эпитеты и метафоры, Parfum d'Aube не пахнет мне лилиями. У мозга не получается выстроить образ, имея на руках пёструю колоду карт. А вот рисует ли квартиру летним днём с тщательно натёртой мебелью и паркетом? Да, рисует. Потолки высокие, приходится откидывать голову, чтобы рассмотреть. Окна открыты и помещение глотает пыльцовый, разогретый воздух улицы. Солнечный свет затекает в прозрачные вазы. Даже, кажется, ощущаешь немой блеск орехового дерева повсюду.

Или ладаны Arte Profumi. Теоретически — ненасытная душа больше тянется к Samharam: Смаугу, сладко спящему на сокровищах, согревающему своим огромным телом золото. Сам аромат не ошарашивает с пролога и не бросается в атаку, но желудком понимаешь — от глаз скрыт животный жар, как уголь под городом Централия. На практике же носится гораздо чаще Ecclesiae: умиротворяющий, рационально-профессорский, с мыльной пеной и отливом в оттенках бедра испуганной нимфы. Он не хочет бури, так как знает, что в бурях покоя не найти.

Мне кажется, парфюмерные встречи напоминают такие лестницы: по спирали мчишь в самые сердцевины ароматов, теряя счёт времени в узлах ветивера, кудрях-силках жасмина, виртуальных улочках Нового Орлеана, двадцати видах ликёров Пуаро в одном флаконе (на тебя гляжу сонно, Harem Soiree). В чём есть и привкус Узумаки, но, конечно, облегчённый, когда чешуйчатые завитки дыма из скумбриевой коптильни видишь в подземельях метро, над головами ожидающих по-китовьи вздыхающие поезда старого типа, или петрикорные глиняные горшки Mitti, выпрыгивают из спящих клумб у дома.

Когда утверждаешь, что дикий интроверт-затворник... а потом идёшь в скопление людей в маминой помаде.

Помню в тот единственный год обучения в РУДН, закончившийся нервным срывом, одногруппница подсела на романтические дорамы. Даже на занятиях умудрялась смотреть, прикрывая смартфон конспектами и пряча наушник ладонью так, словно на шпионской миссии, а не на лекции по западной журналистике. Привела же во вселенную волооких парней и эйфорически зефирной музыки другая студентка, что сразу навело на мысли о сектах. Хотя, конечно, всё прозаичней: дорамы – мир комфорта. В историях будут сердечные тревоги и проблемы (а иногда и магические превращения, и фантастические элементы), но фильтр прикручен чаще всего таким образом, чтобы не оставалось осадка и хотелось возвращаться в мир плавных движений, лиц без пор и морщин, пастельных оттенков, вязаных шапочек и пушистых тапочек. В мир, где на мальчиках так хорошо сидят костюмы, а исторические эпохи перемешиваются без комочков.

Строго говоря, дорамы – не только романтика. И технически зонтичный термин прибыл из Японии (форма английского слова «драма»). Есть ещё политические драмы, детективы, криминал, мультижанровые представители. Однако при упоминании термина на ум приходит именно характеристика «романтика». И может не было срыва, если бы в тот далёкий год тоже окунулась в дорамы. Они оказались на уровне терапевтических получасовых ритуалов ухода за собой, когда сыворотками и кремушками мажешь лицо, упорно игнорируя оповещения на смартфоне. Или причудливой смесью западных романтических комедий и латиноамериканских сериалов, того, на чём росла (и что переводила Бабушке, когда каналы избавились от маленьких, экспрессивно жестикулирующих человечков в углу экранов, которых называла «мини-джузеппы»). Штуки в стиле их же, корейской, парфюмерии, отбрасывающей назад, в люкс двухтысячных, чья задача была нравиться.

Настроение по утру — слизеринец...

На автобусной остановке.
Мама: Какой замечательный, лёгкий сегодня снег. Правда? Мишунь?
Мальчик (лет пяти): Ага… как споры.
 
Пересмотрела ассоциативный ряд к Myrrhe Extreme. Когда только вышел, то представляла лес в сумерках, утыканный подосиновиками и с ветками тяжёлыми, как шерстяное пальто, пропитанное водой, но после продолжительного ношения в открытом космосе городе стал ближе к грибам из историй про мир после заражений и мутаций, из «Аннигиляции» или «The Last of Us». Пример красоты тревожной, тела, прорастающего из материи на наш взгляд мёртвой, издалека похожего на дизайнерский аксессуар, узорчатую ткань, мозаику, гофрированный воротник, на искусно рукотворное, однако подходя ближе и приглядываясь к деталям, понимаешь, что творение природы, новая форма, сплетённая из старой. Жизнь вне разделения на белое и чёрное, на начало и конец, созидание поперёк и вдоль человеческого, вызывающее чувство страха и восхищение. Столь же противоречив Copper от Comme des Garcons, рисующий картины заброшенных, проржавевших шахтёрских поселений прошлого века, проглоченных горькой зеленью.

Те, кто для описания одного аромата использует рядом слова «нежный» и «мощный», совсем не обладают языковой чувствительностью? Или это какой-то синдром по типу Туретта? В нескольких текстах увидела сочетание, от чего хотелось исполнить смачный фейспалм посреди вагона метро. Подобное не воспринимается аномалией только в шоу маппетов, когда на экране плюшевая пушка или мисс Пигги играет в карате, в остальное время наводит на подозрения, что человек накладывает неопределённость в себе на духи.

P.S. Планировала же написать (снова) про выпаривающиеся тревелы Dusita. Это, конечно, боль в жопных долях (большая была лишь с флаконами с помпами Герлен). Может в новых версиях баг, а не фича славно устранён, но в старых — прощайся с ароматом, если забыл о нём, так как достанешь в будущем приятно пахнущую пустую пробирку, намекающую на грех собирательства.

В День святого Патрика, клянусь каждым лепреконом-психопатом на свете, надо смотреть именно «Ирландское желание».
 
Нет, фильм плох, как плохи многие картины Нетфликс, напоминающие экранные аналоги дешёвых товаров-реплик с маркетплейсов, однако также показателен. С ним можно играть в бинго, ведь иллюстрирует все клише поп-культуры об изумрудном острове фей и великанов: фермеры и работяги в кепках и жилетках, пабы, Гиннес, удалая музыка с нижний палубы Титаника, волшебные камни, замки, акценты, о которых ни разу не слышали на просторах Ирландии. Героиня, естественно, связана с миром книг, а когда попадает в край зелёных, причёсанных лугов сразу лучше выглядит (живительный воздух сказочного места, не иначе). Где-то на сороковой минуте тянет воскликнуть репликой персонажа «Убийств в одном здании»: «Вы бы ещё солонины принесли!». Не было, кажется, в кадре только лошадей, но, думаю, просто отказались участвовать и ушли перечитывать «Путешествия Гулливера».
 
«Ирландское желание» – пример рекламного буклета, играющего в кинематограф. В подобных своя «магия»: страны превращаются в часть продакт-плейсмента, в парк-аттракционов, где можно побывать на традиционной «session» или подивиться пасторальной первозданности, шумящей вереском и сувенирами. Главное, не показывать Белфаст прошлого века, охарактеризованный сестрой Майкл из «Девочек из Дерри» хлёстким «primitive and savage place», или ещё что тревожное в стиле моментов из сериала «Ничего не говори». Короче, гнать дурные ассоциации, как Патрик гадов.

Пытаюсь успеть за всеми поездами и начать, наконец, выкладывать посты по запросу слушателей. Так, давно обещала написать о «RRR: Рядом ревёт революция».
 
В качестве зачина отмечу, индийской кино – не магистраль. Индийское кино, как по разному поводу повторяют рассказчики в документалках BBC, «rich tapestry». Сколько языков в Индии, столько языков и кинематографа, а то, что попадает на рынки за пределы страны, малый процент того, что снимается внутри. Также история индийского кинематографа долгая: от немого до звукового, от золотого века до современности, неореализм, масала, мюзиклы, параллельное. Им вдохновлялись западные режиссёры. Например, «Мулен Руж» База Лурмана – очевидно любовное письмо не только европейской мелодраме, но и индийской. Или Субрата Митра – незаслуженно мало вспоминаемый сейчас оператор-новатор, художник, использовавший вместо кисти камеру. Это помимо режиссёров в стиле Миры Наир или Гуриндер Чадхы, чьи работы находятся на границе двух чувствительностей. 

При просмотре же «RRR» и подобных ему стоит помнить о понятии «Рас» из «Натьяшастры» (древнего текста по театральному искусству). Исполнитель роли воспроизводит переживание, пропускает через себя и передаёт в форме расы. Зритель, в свою очередь, испытывая в моменте концентрат эмоций, переносится в фантастическое измерение и возвышается духовно. Самое близкое из западной традиции к рас – катарсис, хотя и не близкородственное. Поэтому, исходя из подхода, для нас индийские фильмы непривычны не с драматургической точки зрения, для нас непривычен процент «натуральных» ингредиентов в композициях, сгущенность, тяготение к эпосам. Допустим, забавные (вновь на наш вкус) сцены с погонями и боями в индийском кино – фактура физической вселенной. Не магия и не фокус. Принцип как в китайском кино, где персонажи парят с крыши на крышу, ведь в их мире полёт – норма. Здесь больше смысла и логики, чем в последних частях франшизы «Форсаж», в которых, вопреки уже уровню идиотизма «Трансформеров», все продолжают с умными масками делать вид, что существуют в реальности четырёхколёсных колымаг из сервиса отца-мошенника из «Матильды». В индийском кино действительность на экране имеет право основываться на реальности вещественной и фактической, однако суть – миф. А миф никому и ничего не должен. В частности – повиноваться законам притяжения или земному хронотопу. Миф – эмоциональная истина, не то, как видим прошлое или настоящее, но как их ощущаем. «RRR» – красочный представитель мифотворческого кинематографа, интерпретирующего исторические события через сказания о Богах и героях, а не британоориентированных учебников. Аутентичный и драйвовый, требующий лишь перестать сравнивать с американскими фильмами или какими иными, столь же нелепо, как не наслаждаться блюдом в тарелке, но душно сравнивать с блюдами других национальных кухонь. 

Иногда такие сны случаются, когда целую ночь кажется, что герой прозы Боулза.

Сценарий Морфея состоит весь из обрывов, с которых норовишь быть опрокинутым в черноту, повинуясь с облегчением и тайной радостью силе притяжения. Может виной Луна, светившая холерно в окно желчью, или запахи жареного мяса и раскалённого масла из круглосуточной закусочной через дорогу, просачивавшиеся в щель продува, или пугающие звуки из комнаты Бабушки, будто кто-то спрятался пока не было дома и теперь шарит по шкафам, ящикам, разваливающимся на куски чемоданам с посеревшим кружевом, или шум стройки из растущего неустанно кратера в овраге. Один чёрт ведает причину, но утром в теории надо духов-стакан-минеральной-воды, чтобы охладить голову и смыть пот с памяти, одеколонов, способных вытащить из ноктюрна, чего-то, прокатывающегося поперёк «не с той ноги».

Однако, где я, а где идеальные формы теорий? Конечно, полилась пачули от Santa Maria Novella, поэтому сегодня Алиса, падающая в бездонные ямы с куском плесневелого сыра и мшистой корягой в руках.

С Harem Soiree в концентрации «масло» хочется, как в детстве, сползти рано утром с кровати, протереть лениво глаза кулачками, а там и завтрак ждёт, и одежда приготовлена, и мама шнурки на ботинках завяжет аккуратными бантиками. Потом садик: запеканка с вишнёвым вареньем, булка с повидлом и какао, тихий час под тёмно-зелёным вельветовым покрывалом, сшитым из народных сказок, уроки поделок, на которых мастеришь немыслимых зверюшек из пластилина, орехов и карандашей, прогулки и игры с ало-яблочными щеками на заднем дворе, и под конец дня — пение под гитару про загадочные 33 коровы.

Такое тягучее время заперто во флаконе, когда на ручках (иногда буквально) носят из точки А в точку Б и из задач по жизни: надеть шапку, если заботел, выпить микстуры, выучить кусок из «Мухи-Цокотухи» для концерта или научиться перечислять от 1 до 10 в порядке убывания.

При патологической трусоватости странным образом тянет в непогоды на улицу. Особенно в шторма, когда невидимая, размашистая рука хлестает всё, что плохо лежит, стоит, бежит: деревья, билборды, роботов-курьеров, бездомных котов. Желудок в детском нетерпении пульсирует и сворачивается узлами, словно внутри проснулся клубок змей, а в груди постоянно что-то хрустит конфетами с шипучкой. Голову срывает с петель воздушными волнами, куртка рвётся с плеч парашютом, даже когда застёгнута на все пуговицы, за мыслями и ассоциациями не поспеваешь, ноги почти отрываются от земли и кажется, что сейчас улетишь, как Элли в сказке. Шлейф духов ветер тоже пытается отобрать и тянет с силой на себя канат, поэтому тот брыкается, пытаясь туго обвить носителя розовыми нитями и зацепиться шипами за кожу.

В шутку обвинили в снобизме за то, что не понравилась гурманская коллекция Nicolaï. Однако, отвечая анекдотом на анекдот, как наречённая «женщиной Эскада» может быть снобом, м?
 
Если бы в ароматах не было современных баз (пусть относительно других облегчённых, но всё равно ощутимых через несколько часов), то скорее всего Pavlova стала летней спутницей. Многие годы носила фруктовые коктейли Эскада и достоинство не треснуло, даже наоборот, с приятным чувством ностальгии вспоминаю увлечение и надеялась на сладкий возврат в подростковые двухтысячные. Да и, относя композиции к «Разочарованию года», не вкладывала ужаса из «Падения дома Ашеров» и не хоронила с рыданиями мечты о лилии от Патрисии (кому нужна в масштабе, ну?). С Nicolaï иная ситуация – дорожки постепенно расходятся. И констатирую нейтрально. Хочешь выжить в среде? Действуешь по принципу видов в природе – адаптируешься. Парфюмерия ближе к прикладному искусству с функциональными параметрами, что ориентируется на моду. Или, вольно цитируя генерального директора Дисней: «Должны в первую очередь делать деньги. И может в процессе даже создадим искусство». Плюс зареклась абстрактно судить и учить бренды ведению бизнеса, не имея намёка на собственный. Вне рисков деньгами и постоянно меняющегося ландшафта рынка – все специалисты.

Вопрос же вкуса и безвкусицы – спор ради спора. В эмоциональном деле решают впечатления, которые не измеришь весами или линейками, не выжмешь в пробирку и не представишь обоснованным доказательством. Одним парфюмерная косметология Шанель – пенсионерские удовольствия, вторым индустриальная ниша – распиаренные шум и грязь, третьим крафт – школьные поделки, склеенные наспех в три часа ночи на кухне. Исход всегда – каждый останется со своей красотой в глазу. Например, в ЗЯ за сорок минут на кассу унесли две сотки и несколько тридцаток Saint Honore и Macaron Bourbon. Выводы сделаны. А что касается копий популярных профилей и Павловой в качестве версии Kirke (сходств не вижу, но допустим интерпретацию), то поведаю тайну – в прошлом хотела написать вещь наподобие «Сумерек». Не вышло, оказалась без таланта в развлекательном жанре. Поэтому сделать «по мотивам» и получить кусок пирога – тоже форма мастерства.

В комментариях к посту о Portrait of a Lady узнала, что не одна удивляюсь феномену весьма несговорчивого аромата. Целый тестер в магазине иногда можно поймать чудом, чаще ополовиненный или вовсе пустой стоит и с кардинальской невозмутимостью ждёт, когда покаешься в ношении Bitter Peach. В парфюмерии же для мужчин интерес с точки зрения подобной народной любви представляет «окрыляющий» и «вдохновляющий на подвиги» Aventus.
 
Обычно, когда заходит о нём речь (и высказываюсь просто без восторгов, но и без откровенного негатива), просят отойти назад к песочнице и не беспокоить взрослых дядь чепухой. Те, кто не может позволить оригинал, ищут без перерывов на сон и обед аналоги и реплики, оценивают, отсеивают, составляют рейтинги похожести, исходя из научного подхода к сбору данных, сверяют новоделы. Писать о нём надо, машинально кланяясь, как об особо уважаемом вельможе при дворе. «Не понимать» в его случае, значит, не зреть в корень, не обладать развитой интуицией, не видеть заложенный замысел и музыкальную структуру. Тебе сначала скажут, что, конечно, любишь всякое сладенькое на джентльменах: помадного Диора, ванильного Форда, пластмассово-коричного Рабана – а здесь вещь в стиле правильных коктейлей, с балансом вкусов и чем-то в стиле унаги Росса из «Друзей». Потом, когда назовёшь старенький Саваж, Херитеж от Герлен или лаванду Карон, обвинят в махровой ретроградности, ведь Aventus – ольфакторный храм уже нашего века. И получается так, что никому не угодишь спокойным отношением к композиции, надо, превозмогая инертность, уважать живую легенду.  

Забавное фамильно-светское дня.
 
Отец Дафны дю Морье, Джеральд дю Морье, сыграл Капитана Крюка в первой постановке «Питера Пена», а Сильвия Ллуэлин-Дэвис, чьим детям Джеймс Барри стал своеобразным шотландским дядюшкой, была его (Джеральда) сестрой. Сам Барри дружил (и играл в крикет) со многими другими писателями: Уэллсом, Голсуорси, Вудхаусом, Конан Дойлом, Киплингом – а Стивенсон приглашал к себе в гости на Самоа. Поэтому истина, что богемная среда британских островов – маленькая английская деревушка.
 
Сёстры же Дафны дю Морье тоже выбрали для себя творческие пути. Анжела была актрисой и писательницей, Жанна – художницей. Почти вариант семейства Бронте. Хотя и удивляться исходу не стоит. Дед (Джордж дю Морье) был карикатуристом в «Панч» и (конечно) писателем, прапрабабушка (Мэри Энн Кларк) – хозяйкой литературных салонов во Франции (сразу после освобождения из тюрьмы, капля пикантности к биографии).

Jubile Rose от Arte Profumi магическим образом попала в тюдоровские настроения последних недель. В чтения поэзии, «Орландо» и об узниках Тауэра, в рассматривания гербов и искривлённых под натиском страстей семейных древ. Аромат ало-кирпичный или бордово-киноварный в зависимости от освещения, как наряды на портретах Елизаветы I кисти Исаака Оливера или Николаса Хилларда. Приходят на ум и кадры из фильма Капура, где кипящий, струящийся или стекающий по коже красный — сочный контраст полутёмным помещениям и теням, брошенным копотью на вековых камнях.

Так что нынешний вариант композиции нравится гораздо больше, чем предыдущая Gothic Rose. Та тихо-тихо, на ультразвуке кислила на мне, подтачивая терпение, словно термит-мутант, а Jubile Rose при терпкой нотке бочки, пропитанной вином и высушенной на солнцепёке, не впадает в истерику и не раздражает. Поэтому субъективно выражаясь — эта королева цветов только выиграла от смены династии.

Хотя вместо того, чтобы наслаждаться погодой, пропадаю в подземельях паба. Ещё бы настолку какую-нибудь и совсем совершенство.

Неожиданная на выходных погода, такая, какую люблю по весне, однако наступает гораздо позже.

Уже греет солнце, но ещё аккуратно, будто одними розоватыми подушечками пальцев. От снега остались редкие алмазные холмики, но листвы пока нет, поэтому от возникшей пустоты ощущение, как когда убрался, наконец, в комнате и наблюдаешь с тихим удовольствием за гулкими, свободными пространствами. Можно рассмотреть каждую корягу, побегать взглядом за сплетениями корней деревьев, пощупать влажную кору, от которой теперь не скрипит на зубах. А воздух кисло-сладкий, леденцовый, с шипучкой внутри. Поэтому, не задумываясь и не сомневаясь, достала Cristalle — цветочный лимонад и вспыхивающие хрусталём люстры.

В очередной раз проводила перестановку в шкафу, и если не помню, как купила и принесла домой золотую клизму Idylle (будто момент выскребли из головы без остатка), то с Parisienne были долгие отношения. Настолько долгие, что после первого резного флакона сразу купила второй, который теперь наполовину опустошённый и с замызганной крышкой обитает во тьме дальних полок.
 
И это удивительно, что из всего многообразия вариантов именно Parisienne переключила внимание на себя. Такой, типичный жанровый представитель тех лет, явно пытающийся протиснуться в зал славы Paris, но проигрывающий классике по многим параметрам (пусть и парфюмер у них София Гройсман). Хочется назвать «ягодный кисель» или «мускусный компот», о чьей загадочной ноте винила принято спекулировать в отзывах: есть, нет, чудится, запрограммировали пирамидкой. Прямолинейный, как большинство первых сценариев студентов киновузов, или любовные романы, напечатанные на полупрозрачной бумаге. С фруктово-цветочной отдушкой, разбавленной жидкостью от мыльных пузырей, и липкостью ежевичного блеска для губ. С назойливым целлофановым шлейфом, гоняющимся за тобой, как Том за Джерри, хитрый койот – за дорожным бегуном. Если и Париж, то с шармом Хэппи мила из сериала «Эмили в Париже», поэтому только толковый психоаналитик разберётся, почему аромат заворожил и на целый год стал фаворитом, не имея стройных ног вельмож Елизаветы I.

К «Елизавете» из уже далёкого 1998 не возвращалась из страха испортить детские впечатления (воспоминания о фильмах хрупки, легко можно разрубить топором взрослого взгляда). Однако, хвала Богам плёнки и экрана, Шекхар Капур снял кино, интересное не только с визуальной точки зрения, хотя работа Александры Бирн (художника по костюмам) до сих пор кажется достойной того, чтобы приводить в пример тем, кто собирается испытать силы в историческом жанре. Игра с красным и сочетания тканей приглушённых оттенков на том же уровне, наверное, лишь в «Дракуле».
 
По сценарию же — шекспировское представление об импортозамещении. Причём не столько религиозном, сколько политическом. Майкл Хёрст сформулировал то, чем занимается британская королевская семья по сей день — играет для создания парасоциальных связей между народом и теми, кого нельзя пощупать. Или ещё более забористо — конструирует себя в качестве набора персонажей определённой истории, подключая ассоциативные связи по ходу алхимического процесса превращения смертных на троне в легенды из книг. Королева в картине становится девственницей во плоти и нового ничего не изобретается: берётся знакомый сюжет и пересобирается в контексте ситуации «при дворе». Сейчас подобное наблюдается в жёлтой прессе, когда образ протагониста Уильяма пишется по шаблону «ответственный старший брат», а антагонист Гарри срисовывается с принца Георга IV из третьего сезона «Чёрной гадюки» или Эдуарда VIII, выбравшего между частным и общим первое. Камилла — диснеевская ведьма, оборудующая в комнате изгнанного принца гардеробную. Кейт Миддлтон — святая и золотой стандарт. Диана — семейный призрак. Меган Маркл — подделка под Уоллис Симпсон. К истинной сути или полуправде не имеет никакого отношения, а иллюзорные параллели между событиями прошлого и настоящего порой не выдерживают критики, но монархия – бренд, требующий вместе с героями и злодеями устойчивой почвы. И также не терпящий тех, кто ни рыба, ни мясо. Лучше быть названным Диккенсом «жирным негодяем» (о Генрихе VIII) и пусть читатели думают, что личное, что явился вместо духов Рождества и съел его пудинг, чем быть второстепенным королём в самом долгом реалити-шоу.

Коллективом драматургов готовим товарища по перу к конференции. Материал – монстры и хорроры с точки зрения сценаристов: что приносят в повествование разные виды чудовищ, как работает жанровое пространство, греческая мифология в качестве аналога «тёмной вселенной Юнивёрсал» + размышления о рациональных римлянах перед лицом иррационального. Начать исследование решили с мумии.

Мумия (в значении «монстр») изучается сейчас с меньшим энтузиазмом, нежели коллеги по постмортальности: вампиры, зомби, призраки или творение Франкенштейна – хотя природа причудливая. Роман «Жук» (или «Скарабей» со спойлером) Ричарда Марша, вдохновлённый египтоманией с мероприятиями по разворачиванию мумий и оформлением кладбищ обелисками, вышел в тот же год, что и «Дракула» Брэма Стокера, а затем и отец литературного кровопийца написал «Проклятие мумии, или Камень семи звёзд» в традициях египетской готики. Также стоит вспомнить остальную классику: «Мумию! или историю двадцать второго века» Джейн Уэбб Лудон, «Кольцо Тота» и «Лот номер 249» Артура Конан Дойла, «Затерянных в пирамиде» Луизы Мэй Олкотт, «Фароса-египтянина» Гая Бутби и «Историю поместья Бэлброй», где привидение английского поместья вселяется в мумию и получается любопытный «симбиот». В популярной культуре, несмотря на реалии (существуют не только в Египте) и факты естественной мумификации (ледники, торфяные болота), мумия – фараоны и жрецы. Что сближает с вампирами-аристократами. Однако мор и несчастья разносят как заразу, как зомби, действующие по указке невидимых сил. С другой стороны, её рукотворность похожа на рукотворность создания Мэри Шелли, и у уже упомянутой Лудон мумию в будущем «воскрешают» при помощи гальванизации. Таким образом, египетское мироощущение рисуют гибридом мистицизма и технологичности, поэтому рассказы о мумиях в репертуаре фантастов не выглядят инородно.

Сюжеты о мумиях можно поделить на два вида: кара за осквернение святого места и возвращение любимой. Во втором случае вновь сверкает зубами Дракула, и бросается в глаза – в «Мумии» 1936 года копируются сцены из «Дракулы» 1931-го той же Юнивёрсал. Распространённая же тема – открывание ящика Пандоры. В народно-комиксовом сознании древние египтяне постоянно жили в пирамидах, окружённые просмоленными кошками в бинтах и магическими артефактами, обеспечивающими благодать по ту сторону жизни земной. Следовательно, Египет чётко ассоциируется с погребальными ритуалами, которые нужно уважать, и тех, кто покой тревожит (бессовестные колонизаторы, допустим), ожидает наказание.

В парфюмерном услышала запрос: «Мне бы чего-нибудь спокойного и универсального в стиле Портрета Леди». Аж температура вновь подпрыгнула и пробила потолок.

Всегда казалось, что Portrait of a Lady — рояль из анекдота, который падает внезапно на голову, локомотивы, что таскают мускулистые мужики на силовых соревнованиях, многочасовые театральные представления с десятком антрактов и толстенные диссертации про символическое значение формы носов в романах Виктора Гюго. То есть, да, аромат люблю, но извращённостью увлечённого, как музейный экспонат, как идею в скорлупе домыслов. «Спокойно» и «универсально» в его случае — спокойствие и универсальность рассказов По про погребённых заживо и дьявольских котов. И если почти каждая композиция Маля смотрит надменно, сверху вниз с бесстрастностью менгира, то Леди особенно ачеловечна, что иронично в контексте имени и литературной отсылки...

Хотя, возможно, говорит природное малодушие, так-то предпочитаю сейчас штуки, покидающие через часа четыре без прощальных объятий.

Наверное, покажусь отчаянно сентиментальной особой, но люблю проводить субботние вечера с мамой. Бывает смурной, в нервозах, заботах, но бывает и в хорошем настроении, когда отпускают призраки работы и в позвоночнике расходятся по швам зажимы. Тогда с ней весело пьётся полусладкий испанский маркиз, ухваченный на дневной прогулке, и съедается коробка с конфетами в форме сердечек, что ждала момента с праздников. Говорите о детстве, о том, как ворошили муравьиные дворцы и теперь стыдно, ведь какая инженерная красота, о мальчиках и дурацких романах, запечатлённых в наивных записках, о неудобных (но желанных) туфлях и самодельных помадах, что варили подруги после школы, о фильмах и сериалах о пиратах, которые не дают нужного заряда эскапизма.

В воздухе ещё пахнет Apocalypstick: персиковым джемом румян, клубничным закатным светом, поцелуем перед сном — и тепло струится по венам к дельтам и обратно, словно тело сплошная фруктовая мякоть.

Без Джулии Гарнер у «Вульфмена» было бы мало шансов на просмотр в нынешнем году, так как обычно отстаю от фильмов про оборотней. Однако снялась на данный момент любимая актриса нервического профиля, умеющая передавать на экране шизоидный тремор, поэтому судьба оказалась завидней, чем у остальных членов стаи. На этом же, к сожалению, плюсы почти и заканчиваются. Назову ещё весьма отталкивающий грим зверя, пару пугающих сцен и потенциал истории, глубоко закопанный под странной скоростью повествования, которое то еле-еле тащится, то несётся галопом.

В фильме Ли Уоннелла чувствуется, что подход к сторителлингу позаимствован из «Мухи» – классики маскулинного боди-хоррора: меньше поэзии художественной ликантропии, больше психологизма и попыток пересчитать блох сказки. Есть семья в кризисный момент. Есть отец-писатель с заведённым часовым механизмом трагического перевоплощения. Есть дом на опушке леса – пространство, подвергающееся испытанию сверхъестественным, и поле для противостояния родительских начал. Есть тема про благие намерения и их неблагополучный результат. Есть кольцевая структура, намекающая, в общем, на круг в качестве основы фольклорного действия и, в частности, на умозрительное колесо «Пути героя» товарища Джозефа Кэмпбэлла. Да так далее да тому подобное, как не говорится в народных легендах. При нескольких интересных визуальных решениях и робкой игре с жанровыми клише, с «Вульфменом» не отпускает ощущение, что на протяжении полутора часов тревожно оглядывается назад и сверяется со списком картин, где фундамент конфликта – насилие внутри нуклеарной ячейки общества и мужская депрессия, выраженная яростью. Так, если сбрить шерсть сюжета и описывать голую драматургию, то в слепом затесте легко спутать его синопсис с синопсисом «Сияния». Только у папы вместо острого топора большие зубы, а у мамы вместо биты – ружьё. И пусть «Человек-невидимка» Уоннелла тоже страдает синдромом прямолинейности и пафосность финала оправдана слабо, но там и саспенс лучше настроен, и авторская позиция сформулирована чётче.

P.S. Хотя, возможно, привкус незавершённости «Вульфмена» – режиссёрский ход конём. И где-то там, за следующим полнолунием, ждёт финал трилогии… с «Человеком-амфибией». 

Не удивилась, увидев на странице аромата Slowdive от Hiram Green последним отзывом: «Субъективно, очень мерзкий запах, в слепую не брать». Если не выносите сочетание мёда, белых цветов, фруктов и смол (или хотя бы дуэт из прямолинейного мёда и тубероз/табака), то точно не заблагоухает, а беспощадно завоняет. Slowdive – это дикое лето, какое показывают в кино или описывают в пышущих гормонами романах. Телесно-выпуклый. Жарко-жужжащий пасекой. С описаниями в стиле «по коже пот стекал, как горячий воск», «вместе они утонули в сиропе полудня» и «конец августа можно было выжимать и затем наблюдать за круговертью мякоти в стакане». Вспомнила, почему так и не решилась взять – слишком хладнокровная для подобного.  
 
В другой работе бренда, Philtre, гвоздика то поворачивается специевой стороной, задевая будто нечаянно лилово-сернистым винтажным плечом, то распускается голограммой лилии со слегка заржавевшими по краям лепестками и зеленоватой водой, которая ещё не болото, но уже терпенит в запертой комнате.

Пересмотрела «Льва зимой» и «Бекета» один за другим. Насколько блистателен первый фильм, настолько блёкл второй
 
Питер О’Тул, конечно, обладал дьявольским умением удерживать внимание на себе до конца. Без шума шутовских бубенцов. Без маньеризмов девочек-чирлидеров. Просто взглядом исподлобья, обманчиво расслабленной позой, усмешками, пробегающими, словно луч света по пасмурному небу. Иногда даже в кадре нет, а ощущаешь присутствие в сцене. Именно благодаря ему понимаешь, какой промах кастинга Ричард Бёртов в роли Томаса Бекета. Играет Бекета с пафосом Марка Антония, будто не осознал (или не смирился) до конца, что роль Генриха II не дали. Поэтому впечатление, что «на сцене» два варианта короля. С другой стороны, прекрасная Кэтрин Хёпберн – боец той же весовой категории, что и О’Тул. Ни разу не дала перетянуть одеяло там, где её момент наносить удар, при этом не забывая, что антагонист истории.

Внезапный акватический период, словно между тектоническими плитами из жасминов и шипров прорезался огромный спинной плавник и ведёт куда-то в край талых туманов. Продегустировала, наконец, воды Serge Lutens из коллекции Matin. И все воспринимаются иллюстрациями к гидро-эссе Башляра: нуар-кола Dans Le Bleu Qui Pétile (воды глубокие, спящие и мёртвые), глоток холодной родниковой L’Eau (чистота и очищение), Parole d’Eau (воды прозрачные, вешние и текучие), чабрецовый одеколон Point Du Jour (когда стихия мужского рода). С композициями возникает то ощущение, когда весной лёд трескается и тающими геометрическими фигурами проплывает мимо, а у тебя такая радость на душе, с какой не сравнится ликование моряков, чей корабль расковался из плена снегов в далёкой экспедиции.

Также перепробовала классическую Womanity, в отзывах на которую упоминают телесные выделения, кровь и цинковые вёдра. Я же как запомнила чудаковато русалочьим ароматом, так ничего не изменилось. И эта русалочья природа не бьёт мокрым хвостом по лицу с размаху, а смотрит непроницаемыми, инопланетными, миндалевидными глазами и пахнет погранично: то ли солью кожи, то ли моря, то ли пеной фруктовой газировки, то ли фигурками из металлических банок, звенящими на пальцах бриза.
 
P.S. Хотя, если честно, душа просит лимитированную коллекцию Lush, посвящённую барашку Шону. Спрей для тела Mossy Bottom, этим всё сказано.

Между работой, болячками и хандрой по-прежнему посещаю мастер-классы по написанию детективных историй. На одном одногруппница зачитывала синопсис своего детектива и там есть ароматная зацепка – преступник оставляет предмет, который пахнет Баккарой. И хотя очень стыдно, могла промолчать, отсиживаясь в средних рядах, однако всё равно логически подобное не укладывается при самых фантастических обстоятельствах. А) Духи в редчайших случаях имеют право именно считаться уликой. И ею точно не будут те, что встречаются на каждом шагу в разных формах: оригинал, копия, по мотивам, реплика. Б) Кто пойдёт совершать преступление в духах? Только киллер в «Шерлоке» (ещё сразу вспоминается сцена из третьего сезона «Короны», где Маргарет Тэтчер заявляется на охоту в духах). В) Даже в качестве заигрывания не прокатывает. Да, Баккару не отследишь, как какую-нибудь нишу, выпускающуюся в количестве трёх флаконов, которые можно приобрести в единственном бутике на вершине Эльбруса, но тогда и какой смысл оставлять намеренно подобное? Оно же от тиражируемости композиции воспринимается глупой ошибкой, а не шахматным ходом.
 
Короче, не попросили больше не приходить, но порекомендовали посетить «Клуб анонимных обижателей ближнего». 

В честь прошедшего дня рождения Роберта Олтмена и при зашкаливающей температуре пересмотрела «Высокую моду», когда-то принятую неблагосклонно и критиками, и тусовкой, да и сегодня гордо держащуюся за низкую оценку, которую не планируют повышать, боясь, видимо, гнева призрака оперы Лагерфельда. При том, что фильм постоянно попадает в списки рекомендованных по теме «fashion».

Интересно же, что у моды в кинематографе множество вариантов воплощения. Например, сказочный троп: «Маленькое красное платье» и «Призрачная нить» – когда вещи либо будто волшебные, либо буквально магические. Или коктейль из абсурдизма и сатиры (та самая одиозная «Высокая мода»). Однако самая любопытная негативная интерпретация – мода в качестве инфернального пространства. Сразу, конечно, приходит на ум и «Дьявол носит Прада», и «Неоновый демон», и отчасти «Фотоувеличение». Потому что в модной индустрии до сих пор распространена традиция языковыми и визуальными средствами заявлять себя формой религии. Вульгарное сравнение Vogue или иных изданий со священными книгами. Акцентирование на символике, или мифология Шанель с короткими стрижками, чёрными платьями и напоминаниями о монастырском прошлом, которые должны наводить на ассоциации с орденом, от чего получается смехотворная игра в угадайку: «Францисканцы, доминиканцы, шанелианцы. Найдите лишнее». Фокусы кроя подаются почти как явление чуда народу, а дизайнеры не умирают, как писатели, художники, скульпторы или музыканты – их коллекции продолжают дефилировать по подиумам, вопреки факту конечности бытия. Худоба (в идеале предельная) – спущенное свыше прекрасное, и те, кто носит на костях мясо вместо шифона, должен в жёлтой прессе быть наказан испанской инквизицией из Монти Пайтона. Нормальный вес – предательство веры, нежелание быть в тренде – ересь, движения на манер великого мужского отказа или жаркие споры о спортивных костюмах в первых рядах показов – расколы.

Кинематограф это видит и переваривает, совершая акт инверсии и приближая картины о моде к повестям о нечисти, вампирах и остальной нежити. Модели питаются собственными соками или друг другом. Некромантия одежды, сконструированной тем, кого уже нет. Секты брендов и фанатизм. Современные Фаусты в Баленсиаге, готовые на всё ради карьеры в индустрии. Если же речь о документалистике, то миру быстрой моды предрекают муки Ада по Данте, где потребителям и создателям уготовано сращивание синтетических тканей с плотью и терзания в вихрях климатических аномалий. Мораль? Дьявол по-прежнему в «details», поэтому следите бдительно за ними и за «fabric» души.

В моменты болезни (не опять, а снова) возникает настроение для продукции двухтысячных с её дурацким роком на саундтреке, китчем, телефонами-раскладушками, танкетками и остальным жирным бульончиком. Поэтому взялась за «Остров Харпера», брошенный однажды за две серии до финала. И сейчас кажется ещё страннее, чем тогда.

Во-первых, заявляясь в синопсисе триллером, стилистически отсылающим к «Я знаю, что вы сделали прошлым летом» и похожему, больше напоминает сериалы «Одинокие сердца» и «Бухта Доусона». Мелодрама, которую нашпиговали элементами ужасов, хотя все опорные функции на том, кто и с кем спит/спал/спать будет (и кого за это накажут). Да, в обоих жанрах юношеская чувствительность – катализатор вовлечённости зрителя, но в «Острове Харпера» никогда не понимаешь точных ощущений от происходящего: то ли желаешь всех благ и женихов/невест хороших, то ли топора каждому в спину поскорее. Не упрощают дело заигрывания с «Криком», дышащим жарко в спину хоррорам того периода, словно авторы пытаются совершить инверсию инверсии слешера, а в процессе теряют интерес к мудрёности и останавливаются на классике – Агате Кристи. Во-вторых, сценарий в частности – те два выходных, когда пьёшь переслащенный кофе с молоком, безвылазно сидишь в игре Симс 2 и мучаешь персонажей, изобретая для них дурацкие сюжеты и способы смерти, избегая банальности с удалением лестницы у бассейна. Ну, знаете, телевизионные интриги и измены на фоне марсианского города, готы, которых устраиваешь на дневную работу, семья фриков в концептуальном доме-лабиринте, построенном при помощи кодов.

▪️Sebastian от Carine Roitfeld назвала бы иначе, выбрала гавайское имя, чтобы побольше пузырчатых гласных, плавных перекатов и волнистости островных танцев. Каимана или Камеалоха. Сначала аромат рассолит, намекая на слегка вспотевшего красавца на пляже, затем на скорости перебирания струн укулеле в гамаке, подвешенном на двух пальмах, переходит в воск, которым натирают доски для сёрфинга. В финале столь же медленно вечереет, распускаясь флюоресцентной туберозой, покрытой морской солью. При этом никакой буквальной тропичности: ни солярности, ни масел, ни даже белоцветочных венков между строк – картина пишется красками совершенно других ассоциаций.
 
▪️Lawrence же тоже странный. Минут через пять на моей коже, делая резкий поворот, отбрасывает жасмин и специи первого акта и туго оборачивает в кусок холодной кожи. Без предупреждения. Без прелюдий. Без мифологии. Перчаткой по лицу, как герои готических романов, склонные к припадкам в грозы.
 
▪️А вот с Kar-Wai эффект Сейлор Мун. В детстве в выходные смотрела каждую серию и… не помню н-и-ч-е-г-о: ни сюжетов, ни деталей, ни имён, кроме основных. Kar-Wai носила основательней остальных в коллекции, надеясь на османтусовый экстаз, и не могу ничего сформулировать. Лишь отмечу, что ощутила белопростынный отельный мускус, парфюмерную чаистость и розу, от которой остался не шлейф в номере, но полупрозрачный рентгеновский снимок. Кожи или пряностей не положили. Наверное, тот любовник для походов в магазины фарфоровой посуды и протирания пыли в квартире.

Обычно к парфюмерным пресс-релизам холодна. Да и пишут так, словно совершают насильственные действия с ИИ, заставляя максимально исключать даже крупицу человеческого из текстов. Поэтому имеем локальные шедевры в стиле «потери потерь»: «чувственная чувственность», «сексуальная сексуальность» и околофилософское «осознанная осознанность». Но прилагающийся к одному из троицы новинок Beaufort зацепил. Который к Pyroclasm, где натягивается канатом почти литературная связь между базальтовыми скальными образованиями (Мостовой Гигантов) и кораблями, природой и верфью, породами и металлами. Конечно, судя по пирамиде, не нужно, да и с брендом на разных волнах: склонна превращаться в мебель и стараться не получать за духи в зубы, Beaufort же даёт в зубы без объяснения причины и отягощающих действие чувств. Однако тяга к морской романтике, скорее всего, заставит хотя бы попробовать и помечтать о духах, в которых соединяют Фингалову пещеру и готический собор.
 
С названием же по традиционной схеме: попытаюсь запомнить, делая зарубку «пиро-огонь», но, в итоге, буду называть «Филоктет» или «Птеродактиль». С уточнением: «Ищите в списке ароматов бренда что-то похожее, но на самом деле совершенно другое, поймёте, что он, когда увидите». Если не получилось с изучением древнегреческого, то и здесь не стоит ждать успехов.

Критики периодически отмечают, что драматургического разнообразия в жанре исторического кино (и байопиков, соотвественно) нет. Есть два алгоритма: о возвышении и о падении, героический и трагический (иногда «антигероический») — где, отвечая на вопросы «Да» и «Нет», строишь повествование. Характер прорабатывается по минималке, а фабула — перечисление значимых событий, что помогает сценаристу не волноваться о хронологии и логике мотивов. Поэтому исторические личности на экране друг на друга похожи, и складывается даже иногда впечатление, что Наполеон, какой-нибудь известный теннисист и самодур-режиссёр — одно лицо. Просто гораздо приятней видеть важных фигур приближенных к героям эпоса или Шекспира, нежели низведённых до реальных людей с гастритами. В крайнем случае пусть будет странность (согласно учебникам, есть у каждого великого). Да и словосочетание «историческое кино» такое же противоречивое , как «научная фантастика» и «мистический детектив», попытка поженить разум с сердцем, рациональное — с иррациональным. История — приятная закуска, аттракцион, декор. Основное блюдо — проблемы, тревоги и мечты современности, от чего сенаторы в простынях в римской «забегаловке» со свитками на манер газет подозрительно похожи на членов парламента в пабе.

Маленький бунт против системы «исторического кино» совершила София Коппола в «Марии-Антуанетте». Вместо того, чтобы пытаться сказать побольше «сурьёзного» за два часа фильма, выводит действие из знакомой ситуации «подростки дома без родителей» и подтягивает историческое кино к жанру «coming of age». У её Марии-Антуанетты подростковое мышление и мироощущение, её Версаль – остался без взрослых. Кеды. Блёстки. Пирожные. Вечеринки. Это недостоверно и о Марии-Антуанетте узнаёшь ровно ноль, но аутентично в контексте восприятия Копполы, по подходу к снаряду ближе к Дюма, нежели к энциклопедии Дидро.

Период аниме наблюдается. Пересматриваю перед сном Миядзаки, Синкая, Кондо и Кона. Посмотрела «Мирай из будущего» и «Дети моря». Последний зацепил в первую очередь тем, что композитором является Дзё Хисаиси, который известен музыкой как раз к работам Миядзаки. И те, у кого в плейлисте грустная, словно щиплющая сердечко, композиция «Шестая станция» заслушана до дыр, поймут порыв.
 
Фильм Ватанабэ – красивая смесь из истории взросления и своеобразной вариации истории о русалочке с вкраплениями лавкрафтовского ужаса. В нём есть японская барочность, прикрытая импрессионизмом, эффект искажённой жемчужины, заставляющий не отрываться от экрана: ставить на паузу, изучать детали, удивляться мультипликационной неохватной глубине. В один момент океан гомеровский, винноцветный, от чего будто густой, будто настоящая кровь Юпитера, плещущаяся в обрамлении берегов, в другой – светящаяся, жидкая машина времени, прячущая на дне доисторических созданий, или опрокинутый космос, ждущим нового рождения. Всё вместе хорошо иллюстрирует «Воды и грёзы» Башляра: пейзажи «Детей моря» онирические («не кадр, заполняющийся впечатлениями, это “разбухающая” материя»), суть субстанции пограничная, психика, создавшая картину, гидрирующая. Только «Дети моря» далеки от эстетики Миядзаки, хотя и рекомендуют в «пакете» с аниме мастера. Да, тоже сказка, тоже с духовно-экологическим посылом, в центре повествования дети, не утратившие связь с природой, а поэтому не ставящие под сомнение значимость происходящего. Однако по настроению ближе к «Песне моря» Томма Мура. Надрыва больше, болезненной чувствительности переходного периода, когда начинаешь осознавать себя и одинокой частицей в луже вселенной, и важной крупицей великого плана. У Ватанабэ чётче (даже при психоделике третьего акта) показан момент распада и синтеза, метаморфоза из ребёнка во взрослого со всеми плюсами и минусами естественного процесса.
 
P.S. На мой вкус при сочности изображения многовато проговаривается и получается драматургический плеоназм, но художественное решение – вопрос открытый.

У меня есть страх перед ночной водой. Однажды увидев маленькой ночное море, очень испугалась: было спокойным, вальяжно перекатывало на языке камушки, однако ощущалось густой массой, патокой с плевками пены, трансформирующейся в мутно-сером свете Луны в твердь. Представляла детским воображением, воспалённым ароматом остывшего песка и привыкшим лепить монстров, что прыгни сейчас в эту воду и не станешь пружинить на волнах, а разобьёшься. И до сих пор ноктюрны воды, любой: и озёрной, и речной, и океанской – тревожат желудок. Вестибулярный аппарат перестаёт правильно работать. Ноги становятся губчатыми. Перед глазами холодный мрамор, по которому разбросаны осколки плоти. Поэтому те, кто плавает или ныряет ночами – сказочные герои, проламывающие недра ради сокровищ.

Так вот, кажется, минеральные ноты вызывают те же пугающие фантазмы. В теории должны пахнуть серебряными ложками океана, доставшимися по наследству от вселенной, или планетой Нептун, натёртой во флакон, но вместо – немая чёрная поверхность, из которой вырубили тот самый монолит из «Космической одиссеи» и сделаны экраны различной техники в японских ужасах.

Мама взяла на работу два куска торта и папе утром говорит: «Сегодня День Святого Валентина. Все празднуют, в этом году хочу тоже. Подарков не надо. Попьём чаю с десертом вдвоём». Папа вроде осознанно покивал на предложение, а потом был трудовой завал и мама выбралась из-под него только к вечеру. Когда посмотрела в контейнер со сладким, там было уже пусто. На вопросительный взгляд ястреба-бухгалтера папа ответил: «А я подумал, что оба мне». В общем, какой праздник… такой и фуршет.

Утихомирив истерику от истории, нанесла Kiss Me Intense, всё равно давно собиралась. Он, в свою очередь, толкает рассказать о всех романтических ужинах, которые запорола своим кулинарным антиталантом, но не буду.

«Убийства в Оре» не единожды назвали «заменой “Моста”». Во-первых, нет. И, во-вторых, аналогично нет.

Оставляя пока в стороне нордическую архитектонику, скажу, что Сага Норен – рок-звезда жанра. Она cool в прямом и переносном смысле слова, хорошо прописана и хороша сыграна, идеальный протагонист, выражающий тревогу, спрятанную под ледяной невозмутимостью, которой пропитаны скандинавские триллеры и детективы. Ни один из персонажей «Убийств в Оре» не дотягивает, не удерживает внимание достаточно долго, чтобы возник зрительский интерес, любопытство, жажда по следующему действию. У них нет привычек, нет уникальных манер объясняться, нет стиля. Героиня вписывается сразу в среду Оре, пусть сценаристы и пытаются натужно убедить в обратном. Норен похожа на человека, который мог бы оказать в совершенно другом месте, однако то ли судьба, то ли Боги с изощрённым видением мира привели именно в полицию.

После каждого сезона «Моста» хочется выпить водки, даже если не переносишь, даже если от неё мутит и тянет превратиться в жалкое пятно на засаленном ковре. Организм требует хлестнуть себя чем-нибудь. Под «Убийства в Оре» же просится глинтвейн в милой чашке и вязаные носочки. В нём скопированы все фирменные атрибуты направления: тьма, свет фар, растушевывающий тьму, ламповые свитерки, насквозь видимые дома, не возбуждающий секс-холодец, женщина-детектив с маниакальностью и слабыми навыками социального взаимодействия. Пейзажи? Снежный простор, румянец мороза и северное сияние. Главная тема? Знакомая по всем предыдущим сериалам шведов и датчан: эта утопия стеклянно-деревянных изб – лютый обман зрения. Улики и подозреваемые находятся быстро, нет вытягивающего жилы ожидания, нетерпения, саспенса, запашка, сигнализирующего о гниении в королевстве. Преступления приемлемые, но, как и секс, не вставляют. Поэтому при качественной работе оператора и нескольких приятных сценах ощущается уютной подделкой, такая, биркин от Walmart.

Когда щедро облилась зелёными духами и кайфуешь.

Просмотр сериала «Тупик» был мотивирован: а) режиссёром – Эриком Шёлдбьергом, который снял триллер «Бессонница»; б) надписью «Швеция», а «Убийство» и «Мост» сделали фанаткой скандинавских детективов; в) постером, заманивающим вайбами «Сияния». Именно огромных ожиданий не было, но предвкушала тягучее зрелище в минусовых температурах. На деле оказался странный гибрид: нордическая следовательница + социальщина/политика + британская декоративность. И если первое со вторым – обычная история в форматах из тех краёв (экоактивизм, уводящий следы от бытового преступления, и наоборот – норма в их сюжетах), то избушка-отель и персонажи-маски будто из другой вселенной. Представьте, что Восточный экспресс перевернулся и пассажиры стали гостями в подобии поместья из «Десяти негритят», только вместо зловещей атмосферы – толпа народу, пытающаяся убить время, а не друг друга: питьё пива и айсвайна, поедание вафель, разговоры с призраками, таскания в морозилку за трупами, которые не вызывают сильной тревожности у обитателей. Все расслабленные (некоторые даже радостные) для предложенных обстоятельств, поэтому задаёшься четыре серии вопросом: «Они… социопаты или сильно привыкшие к подобного рода вещам?». Расследования нет, вместо него шарканья по дому, словно это симулятор ходьбы по деревянным сооружения северной Европы с тыканьем в предметы и инди-музыкой. Улика одна, и то сомнительная. Разгадка взята с неба.

Другое расстройство – «Клуб убийств Марлоу». Предсказывала, что сюжет будет крутиться вокруг скучающих тёть, совершающих преступления в живописном английском захолустье. Казалось, название, подходящее для «твиста», однако, нет, работа по старой схеме – скучающие колобки охотятся за вяло изощрёнными убийцами, а Скотленд-ярд не может даже в телефоне список звонков жертвы открыть (видимо, для подобного необходима дедукция продвинутого уровня). Фишка, как часто у островитян, сеттинг. В доме героини-бывшего-археолога хочется жить, будто редактор House & Garden разрешил у себя поснимать.

P.S. Кстати, о колобках. Встретила человека, который… не слышал про «Следствие ведут колобки». То есть… в смысле? «Убийство в Восточном экспрессе» и «Этюд в багровых тонах» читали, а остальную классику не нюхали? Шеф и Коллега. Карбофос. Полосатый слон Балдахин. Револьвер с присоской. Какой культурных пробел! Не стала узнавать, лицезрел ли нашу экранизацию «Острова сокровищ» или «Будет ласковый дождь» по Бредбери, чтобы не получить инфаркт между двумя приёмами гостевого кипятка.

В книге «Когда мозг спит. Сновидения с точки зрения науки» рассказывается не только о механизмах сна и сюжетах сновидений, что чаще далеки от фантасмагорий Дали, но и о тех, кто ещё до Фрейда (или наряду с ним) исследовал причудливое царство Морфея. Например, о Мари-Жан-Леоне д’Эрве де Сен-Дени – авторе труда «Сновидения и способы ими управлять. Практические наблюдения».
 
Преимущественно изучал и фиксировал влияние стимулов на сны. И в том числе ароматных. В поездках всегда покупал новые духи, смачивал ими платок и на протяжении всего пребывания периодически его нюхал. Потом, уже вернувшись домой и сделав перерыв в несколько месяцев, просил слугу наносить духи ему на подушку во время сна, не сообщая заранее в какую именно ночь это сделает. После Сен-Дени подтверждал, что воздействие определённого запаха вызывало сновидения о событиях и переживаниях, связанных с конкретными духами. На чём не остановился. Сен-Дени также просил наносить на подушку разные духи вместе, чтобы фрагменты воспоминаний о поездках объединялись в один сон.
 
В общем, в следующий раз, когда начнут бухтеть по поводу моего бесполезного увлечения, скажу, что в своём роде сомнолог.

Тем, кто периодически мониторит списки рекомендованных к просмотру мультипликационных картин, в последние несколько месяцев точно попадался «Поток». Обласканный критиками и зрителями, рассказывает о группе животных на кораблике во время загадочного потопа. Нет ни монологов, ни диалогов, ни даже каких-нибудь надписей, расшифровывающих правила мира. Молчание – золото. Все смыслы и конфликты передаются, как любит Дени Вильнёв, исключительно через изображения. Бросают в омут без спасательного жилета закадрового голоса или другого помощника, и дальше пытаешься восстановить мозаику, домысливая то ли сон, то ли миф. Разглядывание собственного отражения в воде или зеркале – самопознание (и проявление темы «Я как иной»). Компания из разношёрстных зверей – разрозненность, которая в конце превратится в общность. Гулкое отсутствие людей – своеобразно восстановленная первозданность после эры рукотворности. Также о «Потоке» пишут, как о бессюжетной истории, что далеко от правды. Фабула и, следовательно, сюжет есть – духовное путешествие. Просто форма повествования отличается от более привычных полнометражных мультфильмов, где сейчас обычно проговаривают каждый классический этап становления героев. В коротких анимационных метрах подход — обычное дело.
 
Единственное, от чего у меня чесалось при просмотре – историю с большим энтузиазмом прошла бы за компьютером. Работа камеры напоминает о видеоиграх, стиль, медитативность и музыка по ощущениям близки к Everybody’s Gone to the Rapture, Abzu, Journey и Myst. На протяжении полутора часов хотелось пощупать тонущую вселенную, исследовать, выйдя за пределы зрительской пассивности.

Первое. На мой взгляд, исполнять «My heart will go on» в метро — не самая лучшая идея. Как и все темы из «Титаника». Особенно на пересечении Арбатской, Библиотеки и Александровского сада, где несколько лет всё протекает, от чего хочется в иррациональном порыве тревоги искать либо дверь, либо Джека, либо шлюпку. Тем более когда вокруг ещё пахнет современными амбродревесными материалами, вгоняющими в ирландскую тоску.

Второе. Провожая на работу, мама сказала: «Ты там сильно не пей только. Сегодня у нас семейный вечер с сосисками и пивом». Стоит один раз отпраздновать день рождения коллеги в урочный час и понеслось — ощущение, будто постоянно возвращаюсь домой волынкой, полной виски.

Как ощущалось нанесение одеколона ранним утром…

Ношу Bad Wolf. Пахнет зелёными карандашами и напоминает о любимой истории о неправильной бабочке, которую периодически повторяю.
 
В третьем классе недолгое время проводились уроки ИЗО. Вела особа, которая явно не имела никакого отношения к искусству, зато напоминала дубильную мисс Транчбол. На одном из занятий дала задание – «изобразить бабочку», словно речь об уроках пантомимы. Никаких вводных: либо укусила оса в ночи, либо прочла ответ Джона Холдейна одному богослову о том, что у Всевышнего «неумеренная любовь к жукам». Сорок минут старалась над красивым пурпурным насекомым с лимонными глазами на крыльях и затем понесла на оценку. Вернули листок с менее красивой двойкой в углу: кривая шея, никаких декадентских завитков. По жизни была ребёнком катастрофически робким, однако здесь зашевелилось негодование – дедушка и дядя обладали художественными способностями, не могла природа… даже не отдохнуть, взяв отпуск, просто уволиться задним числом. Поэтому вернулась, хрипло спросив: «Почему двойка?». «Ядро, копьё, молот» посмотрела на меня сверху вниз двумя мутными прудами и ответила: «Это неправильная бабочка». Семантическую суть «неправильности», конечно, не объяснила, намекая, наверное – если не понимаю, значит, всё плохо.
 
Так вот нахожусь сейчас в непривычной роли репетитора и помогаю собирать портфолио девочке для творческих испытаний. Идёт туго, не получается преодолеть страх белого листа. Когда аккуратно попыталась узнать причину, та сказала: «Вдруг… не так получится?». Эффект неправильной бабочки, или страх умозрительной двойки от… кого: толпы, вселенной, преподавателя? Творить, в принципе, не особо естественно, так что хуже уже не будет. Волноваться же о критериях правильных и неправильных бабочек столь же бессмысленно и вредно для фантазии, как выступать против считалки, в которой все буквы замужем.

«У тебя вновь сезон бабулькиных духов» – вынесли вердикт на неделе. И хотя была в 31 Rue Cambon, который не назову «бабулькиным», это не далеко от правды.
 
Тем, кто не любит подобную парфюмерию, не понять, что находишь в пудрах, альдегидах, зелёных шипрах, розмариново-аскорбиновых одеколонах, «фужерах-антимоль и остальном из сундуков, что по-монашески верно хранят приданое синего чулка». Сливочное масло, какое, например, есть в старых ароматах Caron, удерживает в корсете мимозы, розы и смолы, напоминает о домах, в которых сказочными грибами торчат лампы с причудливыми абажурами: рубиновыми, малахитово-зелёными, с бахромой и без, конусом или турнюром. Их свет рассеивается в коридорах и комнатах, как будто незаметно разбрызгивают. Один берёшь и водишь по растрёпанным, выцветшим корешками книг, представляя себя с факелом или газовой лампой. Повсюду деревянная мебель, гладкая или с завитушками резьбы, хочется обернуться спичечным коробком и спрятаться в ореховом ящичке, за стопкой отутюженных скатертей и салфеток, пахнущих свежим снегом. Весь винтаж, околовинтаж и истории по мотивам древних сюжетов об итальянской пене для бритья на щеках Меркурия – пространство в оттенке матовый мельхиор, заполненное семейными фотографиями, украшениями с помутневшими камнями, столовыми приборами, тускло вибрирующими серебром, узорчатой посудой и приятно застиранными пижамами. Своеобразный метод локусов, только не для мозгов и латинских названий журавлей, а для души, «чердак спокойствия», открывающиеся при помощи заклинаний в форме ароматов.

Всё-таки достала альбомы Мадонны (потребовалось попинать эндорфины). Какие-то утащила у дяди, остальные подростком покупала, экономя на булках, мини-пиццах и батончиках из школьного буфета. И так или иначе каждый ассоциируется с ароматами, но надо постараться, чтобы сформулировать какими.
 
Самый простой вариант – Ray of Light: период йогической Венеры, уход от китчевого opulence 80-х к космической электронике 90-х, медитативно гулкая японская акватика, под которую хорошо слушается «Swim». Дебютный хочется связать с Angel, может быть из-за композиции Lucky Star (хотя есть у неё и отдельная песня под названием «Ангел»). Like a Virgin – бабл-гамная тубероза, вариация Fracas с неоновым дымом и начёсом. Like a Prayer (в теории) должен пахнуть пачули: раз – обложка отсылает к альбому Sticky Fingers, два – ароматизировалась маслом пачули. True Blue, как Paloma Picasso, машина времени, звучит ушедшей эпохой. Bedtime stories и Something to remember – беж от Мадж, воспитанные духи с косметической гарденией. Erotica, или волк страшнее в сказках, нежели в реальности, альбом, собранный из шёпотов и намёков, те мускусы, способные в один момент быть тихими и даже пристойными, а в другой – без предупреждения обнажать свою телесность. Music – поп-музыка питается кантри, сейчас подобное делают в парфюмерном американском инди, сочетая ослепительность стразов с брадобрейными мотивами. Confessions on a dance floor – реконструкция диско, боди, сверкающие шары и туфли, женский Imitation от Amouage. Hard Candy – первый акт десятых, ягодно-кисельная гурманика на басовитой, шумной базе, последнее, что слушается у Мадонны. 

Заметила, что выгорание, как и душевный упадок, может принимать неожиданные обличья. Ждёшь отсутствия сил и интереса, а в результате функционируешь в обычном режиме с нюансами. Например, вещи, в стабильные времена неспособные потревожить, здесь, в моменте невидимой гематомы, особенно остро укалывают. И вызывают не гнев или раздражение, но странную гамму эмоций, где основные ноты – грусть и сомнения в «деяниях твоих». Ещё подобное иногда называют «кризисом жанра». Мотивация искать светлые стороны становится менее и менее отчётливой, теряет тонус и мышцы её тянутся к земле, хотя и на пессимизм нет желания. Получается серая зона: то ли пахнет, то ли не пахнет, то ли пустой блоттер, то ли избирательная аносмия. Когда же пытаешься чем-то заняться, то останавливает творческий процесс ощущение вторичности. Оно стоит поперёк, как ком в горле. Предыдущие проекты тоже считала вторичными, однако в нынешнем состоянии не выносят критики и кажутся больше, чем просто банальностью.
 

В общем, такие настроения в вечер вторника. Саундтрек им Incense Oud, в котором вспоминается цитата о нефти из статьи Матвея Юдова – «продукт постмортальной трансформации живой материи». Этот уд Патрисии молчаливо ползёт сгустками в недра мозга и навевает ассоциации с субстанциями и формами существования, находящимися за пределами витальности и фатализма. Хочется дать определение «чёрная лиминальность» или «сусло-негатив».

Кстати, самый забавный факт о Фредерике Форсайте — является автором продолжения «Призрака оперы» под названием «Призрак Манхэттена». И отчасти мюзикл-продолжение «Любовь не умрёт никогда» Эндрю Ллойда Уэббера основан на его романе. Следующим шагом в этой причудливой британской вселенной должен быть мюзикл «Шакалы», сделанный в стиле «Кошек». Каждому шакалу-снайперу по песне, но вместо билета в подобие кошачьего Рая победитель получит лучшую цель на рынке. Экранизирует пусть Том Хупер, умеет докручивать водевильные материалы до бесподобного кошмара.

За просмотром «Дня Шакала» вспомнила о шутке про фильмы о Бонде с Дэниэлом Крэйгом – женщины, наконец, тыкнули пальцем в экран в стиле Леонардо Ди Каприо и воскликнули: «М! Тоже живу с Джеймсом Бондом». Мол, уезжает надолго, возвращается потасканный с выражением глубокой меланхолии на лице и сидит упорно в домашних брюках, не желая выходить в свет. На работе – мачо, дома – тыквенный латте. Авторы нынешней адаптации романа Фредерика Форсайта будто пытались провернуть тот же фокус – прокачать образ, превратив шпионский квест во фраппучино – но получился спорный (пока) лавандовый раф с майонезом и актрисой из «Не время умирать». На месте классические атрибуты: живописные панорамы городов и сёл, завидные интерьеры, автомобили, скользящие по серпантину, словно сёрферы по волнам, очки, часы, водолазки от рекламодателей, создающие атмосферу лёгкости с борта бизнес-джета. На месте и символические беседы о предателях на фоне важных политических зданий. Однако добавлены и мелодраматические новшества для модной мультижанровости: семьи да слёзы из бразильских опер. Там, где у Форсайта остаётся слепая зона, ведь, загадочный снайпер не получает реального имени, здесь обеспечивают сопереживательность: скорбная предыстория и велюр чувствительности за счёт брендовых курток в оттенках верблюжьей шерсти. У Форсайта Шакал был злом, меняющим личины, в нынешней интерпретации изображают мастером перевоплощения масштабов актёров шекспировского театра и в сравнении со свитой: проводятся параллели его отношений с женой и отношений агента MI6 с мужем, его трудовыми буднями и трудовыми буднями правоохранительных органов. В результате либо ставится знак равенства между видами теста, либо даже «антигерой» выигрывает (чище в помыслах и тоньше в резьбе). Что обеспечило, наверное, негодование латентных блюстителей кодекса Хейса.
 
В рецензиях на фильм 1973 года периодически пишут, что Андропов запретил показывать по принципу «раскрывает методы работы спецслужб», художественное же решение сериала ставит сценарные вопросы: «Насколько азартные личности интересны вне авантюрного сюжета? Не портит ли быт миф?». Покерный гений за пределами партий может оказаться самым пресным индивидуумом, а именно с игроками сравнивают шпионов, мошенников и остальных пограничных личностей в развлекательных форматах. Математики ищут идеальную формулу, киллеры ждут идеальное задание. Хладнокровные. Расчётливые. Терпеливые. «В подобных делах не люблю риски» и «Это всегда не про деньги» – произносит герой Эдди Редмэйна, и реплики могли быть двусмысленными, отвечая критериям выше. Типаж интересен тихой дестабилизирующей силой – не является характерным идеалистом, верящим во что-либо по-настоящему: в хаос, порядок, справедливость, нигилизм. Поэтому клиент оценивается лишь по нейтральной сложности объекта и семья логически не вяжется – привязанность и тепло существуют в обществе, которое для него набор переменных. Единственный способ сократить расстояние выстрела – дать пинка спящему животному, потревожив зону комфорта. Как происходит в «Убийце» Финчера, где пустая и скучная действительность киллера восстанавливается после череды перипетий. И в «Дне Шакала» прицеливаются примерно туда же, но, растрачивая энергию на средненький психологизм, попадают левее и правее мишени. Скорее всего с надеждой на большую точность во втором сезоне, структурно получающимся также вторым актом приключений денди-чистильщика.

Ждала, что в Круизе окунусь с головой в детство и захочется достать все альбомы Мадонны с антресоли, но с судна современности не стали сбрасывать в тёплые ностальгические воды.

С блоттера ощущаю пастилки с корицей и мятный Тик-так, стучащий ритмично в коробке, с кожи – резиновую подошву кед Конверс, которая уходит постепенно в колу, чьи пузырьки полопались с силиконово-флюоресцентным хрустом терапевтической пупырки. Почему-то кажется хорошим вариантом в качестве парфюмерного аккомпанемента для «Пятого элемента», комикс-фантастика, собранная из знакомых элементов по принципу остранения.

Pêche Mirage от Герлен — почти шампунь из моего детства. Не помню точно название бренда, но помню, как нравилось приходить в ванну и просто вдыхать задорную персиковую отдушку будто с мякотью, подавляя порывы отхлебнуть из бутылки. Если бы не замшево-бархатный оттенок, уводящий мозг от первой мыльной настройки, то один в один…

Заглянула на форуме Фраги в тему «Бритьё» (уже 31-ая серия). Не, всегда без шуток полагала, что мужское бритьё – работа полная нюансов и сюжетных поворотов, зависящих от мастерства рук. Форма активной медитации перед выходом в открытый космос реального мира, которая тайно завораживает женскую душу. Однако всё равно обнаружила столько новых горизонтов и названий, что вновь ощутила привкус ущербной гуманитарности на языке. Целая вселенная лезвий, помазков, лосьонов, консистенций мыла и кремов. Если предпочитали домашним джентльменам дарить стандартизированные наборы «станок + пена», после беглого взгляда не получится проворачивать с минимальными затратами энергии, включается инженерно-эстетический подход к делу.
 

В общем, пойду и польюсь олдскульной Acqua Della Regina.

Когда снимали Vie de Chateau Intense, было грустно. Как грустно, когда хорошие духи должны превратиться из были в сказку. Не будучи фанатом композиции, а просто по-приятельски любя веснушчатость и медную увесистость яблочных плодов, переболела тихо, даже не взяв в запас дополнительный флакон. Решила, что лучше закончить красиво на высокой ноте и не расчёсывать царапину. Да и не в первый раз такое случается: в целом и в частности. Однако новость о снятии уже Odalisque дала понять – может не гедонист-хоббит, мечтающий затеряться от писем и гостей в бахчевой глуши, зато точно меланхоличная стервозина, близко принимающая к чешуйчатому сердцу дисквалификацию фаворитов.
 
В Odalisque нашла то, о чём иногда пишут в случае 19 и иных зелёных духов. Терновую горечь и несговорчивость. Привычку ничего не объяснять, только констатировать и заплетаться дальше кельтским узлом. Плевала на споры в шапочках из фольги про настоящий и бутафорский мох – дело не в предмете, но в том, как носишь. Плевала на сравнения с бабулиным мылом, мазью и отсыревшим ковром на даче. Odalisque любит макабрический медицинский юмор, в котором коса частенько заменяет скальпель, фильмы Ларса фон Триера, вязкую патоку хтони на улице, заставляющую людей прятаться по норам от дорог, плюющихся холодными брызгами в лицо, словно кобры. И если есть femme fatale, то Odalisque – femme ignore: все героини живописных полотен, что играючи игнорируют джентльменов с ними в кадре, носили бы в реальной жизни именно её. Когда же проявляет эмоциональность и поворачивается медово-жасминовым анфасом, то становится Таллулой Бэнкхед – великим трикстером Голливуда в юбке, чей дух прослеживается и в «Всё о Еве», и в образе Круэллы де Виль в «101 далматинце».

Ароматом пятницы можно смело назвать Boudoir, хотя и не в нём.

Несмотря на вызывающую диффузность, гвоздично-бедристая экстраверсия композиции ощущается топлёной волной интровертной интимности. История про того удивительного человека, который умеет прижимать томно к груди в толпе и заставлять на секунду верить в то, что «самый-самый пряник на всём свете» и «объятия — идеальное место на земле». После проснёшься и стряхнёшь чувства, словно последние крошки дрёмы, но в моменте витаешь в пудре облаках.