Больше всего на свете он мечтал видеть.
Он все время представлял, как смотрит на мир. Именно с м о т р и т, а не вспоминает. Он не был уверен, что знает, как это - видеть, но примерно догадывался. Например, он знал, что такое глаза, знал, как они устроены, знал, что у ▘▜ ▞ глаза покрывают большую часть тела, а у людей, например, их только два. Он хотел больше быть похожим на ▘▜ ▞, чем на людей или тех же ▝ ▞ ▟ ■, потому что в плане зрения перспектив у ▘▜ ▞ явно больше.
Он знал сотни, тысячи строений глаза, и все они были по-своему прекрасны. Если бы он мог, он стал бы огромным глазом. Если бы он только мог. Он не знал, что ему мешает. Он не был даже уверен, что у него есть тело.
Внутри него жили образы, движущиеся к а р т и н к и. Когда он о чем-то думал, на задней стенке его сознания мелькали тени, гуляли целые проекции. Значит, он когда-то уже в и д е л. Примерно вечность он строил догадки, как потерял эту способность. Потерял, по-видимому, уже очень давно, раз остались только воспоминания, которые ему будто даже не принадлежали.
Были и другие желания. Он часто любил выуживать из застенков сознания свое любимое – у него есть рука, настоящая конечность, покрытая красноватой к о ж е й. И он протягивает эту конечность к другому существу – маленькому, розовому, тоже покрытому к о ж е й. И это ощущение прикосновения к бархатному, теплому было экстатически прекрасно. Т р о г а т ь! Все же, прокручивая в тысячный раз это воспоминание, он порой сомневался, что хотел бы быть глазом целиком. Можно было бы оставить место и для конечности с кожей.
Он о многом раньше задумывался. Например, что он такое. Или как он получил все эти воспоминания. Или зачем Всесущее проникает в его границы. Но последние несколько вечностей желание видеть вытесняло все остальное.