Дорогой адресат!

Пребывая в местах, незнакомых большинству сценаристов грядущего судного дня, с точки зрения сфер, совершил недозволенный промах — появился чуть раньше, чем Вы сочинили меня. Здесь медведям хватает углов. Здесь круги не в почëте. Честь имеет законник, паромщик имеет маржу. Остаётся надеяться: Вы мои вирши прочтëте и учтëте моменты, которые я изложу. Относительно мыслей — наличие неоспоримо. Дело вечно за малым, радей за него — не радей. За окошком погода печальна, как старая прима. На дворе плодородная почва для роста идей. Отвлекающий фактор — царевны икры наметали, и туман контролирует сплавы ежей по реке. Что я знаю о Вашем бытье, кроме странной детали: Вы напишете книгу, присутствуя в каждой строке наблюдателем, пьющим портье, цирковым пируэтом, громыхающим ливнем и даже, возможно, зонтом?
В этой книге я буду плохим неизвестным поэтом, впрочем, я предпочёл бы — хорошим домашним котом.
Адресат! Засучив рукава, поплевав на ладони, постарайтесь продумать сюжет без особенных драм, чтобы я ненароком не умер в гонконгском притоне. Не страдал от депрессии. Бегать любил по утрам. По дешëвке купил телескоп. Тяготел в результате только к шествиям рыб, не считая парадов планет. Если верить гостям, то прекрасно далëкое. Кстати, если верить Гертруде, то «города в сущности нет», что почти не мешает туда приглашать экскурсантов, из которых назад возвращается добрая треть. Излучающим свет предоставлена тьма вариантов… Дорогой адресат! Любопытно на Вас посмотреть.

До свиданья.
Ответа не жду.
Здесь реально нирвана. Здесь такое нигде, что любой диалог — ни о чëм…

***
Появление книги на тумбочке возле дивана совпадает по времени с первым рассветным лучом.

#svirel_poetry

И когда от весны наконец остаётся май, и до жаркого лета буквально подать рукой, все помехи свои, все доспехи свои снимай. Начинайся крылатой, несбыточной. Будь другой: легче облака, тише молчания, выше лжи. Не возвышенный слог — высший свет у тебя внутри. Тьма сбежала на жутко далëкие рубежи караулить ещё нерождëнные фонари. Там фонарщики сами появятся, не беда. У Вселенной Фонарщиков больше занятий нет, только делать из хаоса звëздные города, находить незнакомцев, упавших с иных планет. Ибо что есть душа как не сгусток сплошной любви, золотая струна, по которой проходит дрожь пальцев старого Бога, хоть кем ты его зови. Он поставит ограду над пропастью, скосит рожь и отправится снова гулять по чужим делам в современном районе, массиве каком жилом. И нахмуренный дворник помашет ему — салам. И смеющийся плотник окликнет его — шалом, и растерянный я удивлюсь — ну чего, привет. Вот так встреча. Мне даже не верится. Точно ты? Может, если случилась оказия, дашь совет?

Бог почешет затылок и скажет: смотри — цветы. Одуванчики вылезли. Лето уже почти. Солнце суть инструмент для латаний любых прорех. Между прочим, отличную вещь написал. Прочти. Вдруг понравится. Ангелам некогда, как на грех. В стороне от сует обостряется абсолют, проявляется истина, тонкая грань её.
А потом самолётик бумажный за ним пришлют. И пока он летит, я подумаю: смерть — враньë. И пока в занебесных чертогах наводят лоск, разреши себе чудо, ложись на краю весны слушать дивные песенки Матушки Ветровоск, помнить славные сказочки Матушки Бузины.

#svirel_poetry

А ты действительно смогла то, что не могут короли. Коварный сыщик щурит глаз — следы теряются в пыли. Ты ненавидишь серый цвет, считаешь глупость за недуг. На запад катится рассвет. Кибитка движется на юг. Твой бог — ремесленник, творец и по субботам гитарист. Скажи, зачем тебе дворец? Сон беззаботен и искрист, день не зависит от погод — он замечательный всегда.

Бежит осёл, мурлычет кот, в тумане прячется гряда. По небу облако течёт, живое плачет о живом. А ночью старый звездочёт смахнет планету рукавом. Она покатится, звеня, и полюс хрустнет, как щербет.
И кто-то вспомнит про меня, а кто-то вспомнит о тебе: куда их чёртушка понёс, кто самый главный идиот? Летит петух. Лохматый пёс на лапы голову кладёт. И зажигается свеча, и блюз включает человек. Мы к вам приехали на час, хотя остались бы навек. Труслив разбойник или смел — с пластинкой встретится игла. Ведь я действительно сумел, ведь ты действительно смогла. Бог знает фокусы с вином. Пока он слушает орган, смеется старый астроном, при деле старый балаган.

#svirel_poetry

Расплющив нос о грязное стекло автобуса с табличкой "сто четыре" Маруська едет к бабушке Глафире, в глухую глушь, немодное село с морщинистым бревенчатым лицом. В сарае копошится землеройка. Сарай — ещё советская постройка — себе немного кажется дворцом.

Маруська долго в городе живёт. В селе ни развлечения, ни смысла. Но каждый год, в одни и те же числа, Маруська ноги в руки и вперёд. Из недопитых голубями луж выныривает солнце, отдуваясь. Трава растет высокая, живая. А сколько яблонь, вишен. Сколько груш.

Глафира рада — внучка хоть куда, а что не древней ворожейной крови, то не беда. То радость. Всех сословий — лопух, крапива, лютик, лебеда. Глафира ведьма, лучшая окрест. Маруська внучка, с ней Глафира ладит. Полдня храпит на печке, ест оладьи. А иногда Маруське надо в лес. Лес потаённый, мшистый и густой. Из валунов проглядывают духи. Маруська знает — у её старухи сам леший оставался на постой.

Как чей-то отслоившийся двойник, как нянька за Джульеттой Капулетти, здесь бродят неслучившиеся смерти и персонажи неудачных книг. Здесь озеро, здесь май умалишён. Несбывшимся — дорога никакая. Маруська пару новых выпускает: бегите в лес, вам будет хорошо. Беги, кошачья смерть, собачья смерть. Ловите счастье, скучные герои. Мы новый мир, конечно, не построим, кишка тонка. Нам этот бы суметь.

Маруська по тропе бежит, дразня кривую тень, извечный сильный голод. Глафира провожает внучку в город и думает: не ведьма, не в меня. Калитка реагирует на звук и снова погружается в истому. Глафира кормит маленьких фантомов из марлевых смущающихся рук: откуда понабрались, не пойму, да ешьте, ну, никто вас не обидит. И вас, из книжек, в человечьем виде.

Глафира носит крепкую суму, хранит под грудой тряпок бересту, мышиный зуб, свод нерушимых правил.
Глафира бережёт границы яви (и внучку) на Калиновом мосту.

#svirel_poetry

Арт: Анна Спешилова

Чуть пьяный от нахлынувшей весны, качается трамвай. Его возница, пытаясь в ремесле не усомниться, охотно обилечивает сны. Течёт река. Окрестные коты поют, как сладкозвучные сирены. Местами удивительно смиренны. Местами уши, лапы и хвосты. Бульвар шумит, одеждами пестря. Закончилось ты, царство монохрома. Здесь пыль времён с ковра-аэродрома. Здесь подворотни тёмная ноздря в себя со свистом втягивает гарь не роскоши, а средств передвижений. Архитектура требует решений: крылатый лев, серебряный пескарь, карета (или может — фаэтон?), раскидистая сказочная флора — явление народного фольклора — разнообразит прерванный фронтон. Известие, опередив гонца, лишает предложение предлога.
Еще отнюдь не жёлтая дорога приводит к дому цвета огурца. В нём жил великий Сказочник, о чëм тебе стена поведает немедля. Прямая речь надёжнее, чем пéтля. Тетрадный лист, прижатый кирпичом, заботливо хранит подъездный код: дели момент на дату свадьбы нага, умножь на лес. Лист уцелел, однако, наперекор стараниям погод. В провинции нет хуже ноябрей. Что Сказочник? Не склонный к мелодраме, связался с музыкальными ветрами. Оставил дома несколько морей, привратника по имени Хасим (прошло четыре года — не соврать бы).
Мне кажется — узнаю дату свадьбы, и наконец сработает сим-сим. И никаких бумажных волокит. Опять бежит трамвай. По тем же рельсам. Другим маршрутом, бесконечным рейсом. Горит маяк и проплывает кит.

Здесь — подворотня, улица, стена, приличный ресторан со скрипачами. Но кто-то шепчет городу ночами: не бойся. Дальше смерть побеждена.

Арт: Демьян Ленков

#svirel_poetry

Я крайне редко участвую в проектах, но с ребятами из Sigurd нас связывают дружеские отношения, поэтому творческий конкурс, и я в жюри.

Sigurd создавают прекрасные украшения (и даже целые вселенные) и вдохновляют на творчество других людей.

Поэтому мы все вместе будем помогать им отбирать в финале лучшие работы.

Мы — это:

1. Господин Литвинович, чтец поэзии и один из двух судей уже прошедшего конкурса чтецов от SIGURD.

2. Юлия Мамочева, замечательный поэт и человек.

3. Екатерина Гопенко, одна из авторов сборника «Криптомифология» и лидер музыкальной группы «Немного нервно».

4. Ну и я, конечно.

А ещё дополнительная команда, тайну которой приоткроем позже.

Конкурс «Знаковые истории» посвящен новичкам ассортимента – значкам-пинам с картинками, которые были созданы специально для метафорических карт SIGURD Fables. В каждом сете значков – пять пинов, из которых четыре – изображения, и один – фраза-девиз. Посвящены они четырём нашим коллекциям: Океан, Альбион, Урал и Тибет.

Чтобы участвовать в конкурсе, надо выбрать любой сет и написать о нём небольшой рассказ, в котором все пять значков набора окажутся связаны целостным сюжетом. Каждый участник может прислать один рассказ по любому сету, но если вам хочется составить несколько историй для конкурса - выберите для них разные наборы.

Объём рассказа – от 1000 до 3000 знаков. Присылать надо в личку ВК-сообщества Sigurd или ТГ-аккаунту sigurd_elves. Публиковаться работы будут во вторник, среду, пятницу и субботу, четыре в неделю, по одной для каждой из коллекций. Конкурс продлится семь недель.

Вероятно, ребята не смогут опубликовать все присланные работы, поэтому будет предварительный отбор. Для этого есть своя собственная писательница, Лилит Мазикина. Если ваша работа не попала в шорт-лист — не расстраивайтесь. После завершения конкурса она сможет получить зрительское внимание в тг-чате “Войско ангельское”, а еще небольшой утешительный приз.

Каждое воскресенье четыре рассказа недели будут участвовать в зрительском голосовании. Победитель этого голосования получит в подарок тот набор значков, который превратил в историю.

А представители жюри станут кураторами каждый своей темы. Именно они, то есть мы, выберем четырех победителей из всех опубликованных в конкурсе работ. Каждый финалист получит главный приз – подарочный набор «Криптомифология». Это не только красиво иллюстрированная книга, но и специальная, более крупная колода карт Fables, браслет из апатита и лабрадорита и тайна, которую можно раскрыть.

Начало приёма работ – прямо сейчас. Первая публикация выйдет 29 апреля. Присылать рассказы на конкурс можно до 2 июня, а окончательные итоги подведем 16 июня. Все конкурсные работы можно будет прочесть по тэгу #sigurd_iconic_stories.

Третий Гномий Радиоканал спешно перемещается в Ярославль, подгоняемый весёлым ветром, и с удовольствием объявляет:

14 мая каждая шляпа становится распределяющей, любая птица становится волшебной совой, потому что Резная Свирель и Евгений Женевьев устраивают концерт в арт-пространстве "Хижина Гарри", ул. Кирова, д. 13. Ровно в 19-00. По традиции — Свирель читает сказочные стихи, Евгений поёт песни на её стихи, смерти нет, звери идут по дороге.

Ждём обязательно и непременно. Билеты на концерт, который про моря, про цветы, про дали, бережно охраняют сны вот здесь (клянемся, что замышляем только шалость):

https://yaroslavl.qtickets.events/159240-reznaya-svirel-i-evgeniy-zhenevev

Специальный корреспондент Третьего Гномьего Радиоканала из Нижнего Новгорода с радостью напоминает:

12 мая в 19-00, ул. Варварская, 32, в лофт-пространстве "Кинофактура" состоится концерт Резной Свирели и Евгения Женевьева. Почитаем сказок и попоем песен о детстве, маяках и китах, наколдуем самое лучшее лето, обнимем самых настоящих городских волшебников, привезем книжек. Билетов осталось всего 5 штук! Спасибо, соседи по Волге!

Ещё можно успеть купить оставшиеся билеты вот здесь:
https://nnovgorod.qtickets.events/159237-reznaya-svirel-i-evgeniy-zhenevev-v-nizhnem-novgorode

Деревянная лодка оставлена у причала, как надежда на чудо изгоя и беглеца. Я иду по дороге, и нет у неё начала. Я иду по дороге — и нет у неё конца. Мне две тысячи лет или больше, уже не знаю. Надо было записывать, сколько себе твержу. Только тьма от меня отшатнулась, как неродная, стороной, по болотной прохладе, крадётся жуть. И бояться фантомов и призраков так нелепо, так ошибочно, что не найдется меня смелей. Я иду по дороге. Во мне созревает небо, говорящее солнце, тягучий густой елей. Я была пастухом, демиургом, купцом носатым, толкователем снов, рыбаком и его женой. Пахнет травами, сеном, Белтейном и Лугнасадом. Не имеющий смерти становится тишиной.

Деревянная лодка. Закат. У реки кобыла.
Тянет дымом. В охапке старик облака несёт. Иногда я считаю, что я уже всё забыла. Иногда я уверена, будто бы помню всё. Помню рёв океана, вкус августа, скрип порога, проклинавшего чьи-то тяжёлые башмаки. Закрывается дверь за последним единорогом. Жеребёнок застенчиво сахар берёт с руки.

#svirel_poetry

Апрель смеётся в форточку — весна, поэтому не хочется о грустном. Течёт ручей, прокладывая русло для менестрелей среднего звена. Философы грустят о вожаке. Теперь у нас философов навалом.
А чтобы ты от скуки не зевала, послушай лучше сказку о жуке.

Из офиса выходит человек — ни тряпка, ни подлец, ни махинатор.
Берёт в ларьке бутылку лимонада в обычный день, допустим, что в четверг. Звенят трамваи. Человек идёт, садится на скамейку рядом с домом.
По телу разливается истома, и человек смеется, идиот.
И к человеку прилетает жук. Чернильный жук нормального размера. Ни фея, ни виверна, ни химера.
Жук говорит: я рядом посижу.
Жук говорит: я на тебя смотрю, какой же ты огромный и великий. Наверно, прочитал большие книги, возможно, дочитаешь к сентябрю.
А я вот жук, я жёсткое крыло, я куча лапок, но довольно сильных. Люблю цветы, арбузы, апельсины, конфеты (просто в голову взбрело).
Мне почему-то кажется — ты бог, хранитель истин, альфа и омега. А я вот спал, мне снилось много снега. И неужели я кому-то плох?

Сосед жука ответствует ему: какой я бог, я даже не летаю. Вот жизнь моя дурацкая, пустая. Устроена давно не по уму. На кухне табуретка и плита. В гостиной шкаф, диванчик и драцена. А если вам нетрудно, драгоценный, извольте научить меня летать.

Что проще? —жук кивает, — не впервой. Нормальный жук, на комплименты падок.
Небольно лезут крылья из лопаток, и человек летит над мостовой, хотя его полет не разрешён.
Над стадионом, мачтой с парусами.
И человек с жучиными глазами.
И человеку очень хорошо.
Пусть лает на него пугливый шпиц, но всех забот — не врезаться в берёзу, не замечая страшную угрозу и деликатно огибая птиц.

Труба зовёт принять привычный вид. Апрель. Внутри сплошное хали-гали.
Жук говорил: отлично полетали.
Жук говорит: понравилось — зови.
Вот человек бредёт домой пешком и покупает зелень для окрошки.
А мальчик, глядя на жука в окошко, мечтает тоже вырасти жуком.
Несётся к папе. Матрица сбоит у олигарха и владельца клуба. Отец вздыхает: мальчик, это глупо, но скрещивает усики свои.

Арт: Дина Ельцева

#svirel_poetry

Бери рюкзак. Оставить города — не доблесть, а спасение для сердца. Ведь ты не город, ты тропинка вдаль, ты дерево, ты звуки птичьих терций. Машины в пробке движутся ползком. А ты уходишь, светофорам вторя, поговорить с бывалым лесником, что знает много сказочных историй. Кто главный здесь, откуда лес возник, куда ведёт извилина оврага. Посмотришь снова — вовсе не лесник. Чурбан, замысловатая коряга.

Бери рюкзак. Не раскрывай секрет. И всё путём (маршрутом, курсом, галсом). Нет обуви вернее старых кед, каким бы ты груздём ни назывался. Иди туда, где зреет тишина, где ведьма тронет за плечо, радея. Но обернёшься — вовсе не она. Цветы, цикады, царство Берендея. Комар, зудя, прицелился в висок, солируя на собственном концерте.
Так лето бьёт в тебя наискосок, спокойно, с осознанием не-смерти.

Лети, смешной лохматый воробей. Лети, ветров отчаянная смута. Мир точно улыбается тебе, пожалуй, даже шире, чем кому-то. Он, правда, неплохой, дружище мир, ему бы до конца не расколоться. Бери рюкзак. Останемся людьми. И вон лежит звезда на дне колодца.

#svirel_poetry

Беспощадный, как вопли фанатика, сизый дождь барабанил в окно. Что царица наук — математика, в королевстве узнали давно. День охоты, назначенный загодя, оправдал превосходство числа. Егерь выпил настойки на ягоде — много знала и дико росла, не считаясь с общественным мнением. Собирались в отряды ловцы. Оскорбляя окрестности пением, проплывали в тазах мудрецы. У таверны — долой мордобитие — возбужденно шумела толпа: это ж надо, вот это событие. Обветшалой стены скорлупа, устыдясь, прикрывалась афишами с никому неизвестным лицом. Даже тучи висели над крышами по-другому, и дело с концом. Но в буфете печалилась чайница, но в шкафу шелестел габардин: Кракозябр Вульгарис — встречается. Королевский — остался один. Если доводы будут не вескими, обнаружить себя не готов.

До сих пор по лесам с перелесками наподобие блудных кустов бродят маги, советники, фрейлины. Затесался хромой сенешаль. Говорят — они молоды-зелены. Говорят — их действительно жаль. То по звëздам идут, то по компасу. То левее берут, то правей. Есть надежда — покажется корпусу экземпляр королевских кровей. И тогда Кракозябру поклонится, и попросит на скрипке сыграть сразу вся королевская конница, сразу вся королевская рать.

#svirel_poetry

Про любовь и сандальки.

На Голгофу в итоге пришлось добираться пешим.
И верёвки, наверное, были не от Сваровски.
Получается, он неухоженный, неуспешный?
И чего он добился — икон, куличей и воска?

Лей на сердце кагор, говори без конца про святость,
про грехи, про посты, про традиции христианства.
Он мог праздновать тридцать четвёртый и тридцать пятый
во дворце у Пилата. Веселье. Маца и танцы.

И никто не сжигал бы язычников, ересь, страны,
о колено большой любви не ломали б копья.
Вот обидно слегка за величие Ватикана,
хотя папа пошёл бы, к примеру, работать в хоспис.

Я один очень старый бог, воспитавший сына.
Говорил одеваться — а он всё ходил без шапки.
Говорил обуваться — он шлёпал, дурак, босыми.
Я смотрел, как он рос. Он смеялся: "Да ладно, папка.

Не бывает плохих людей и плохих народов.
Что случится со мной, если я расскажу им правду?
Мне не надо рабов — я хочу обнимать свободных,
мне не надо трибун — я могу говорить на равных".

Мой наивный ребёнок, Иешуа мой Га-Ноцри.
Посмотри, я сажаю осины у двери рая.
Я по-прежнему хлеб делю на десятки порций,
Но никто не берёт. Они думают, я караю.

Мне не очень понятно, как мог я остаться добрым.
Человеконелюбию учат крестом и плетью.
Если это подобие — в пекло таких подобий.
Если дети — скажи, ну зачем мне такие дети.

Крах иллюзий всегда незаметней, чем крах империй.
Уцелевшим от менторских граблей готовят вилы.
Сонмы ангелов с острых лопаток сбивают перья,
а внизу говорят: "Вот ведь снега-то навалило".

Если будешь ходить по песку — наполняй пиалу,
Пей матэ и зелёный чай. Пусть слетятся чайки.
Моисея найдёшь — передай, что его заждались.
Да, и если пойдёшь по воде, то надень сандальки.

2019 г.

#svirel_poetry

...Апрель. Страстная. Всё идёт к весне.

Иосиф Бродский.

***
Страстная. Небо — бархат и сатин. Обетованность наших палестин забыли проповедники с волхвами. Хозяйки красят яйца шелухой. Вот куличи, и выбор неплохой, и старики качают головами: беги сюда, барбос или мухтар. Жизнь — щедрый дар. Свет — бесконечный дар. Так будь же светел, будь же благодарен.
В кафе готовят рыбное рагу. Два голубя дерутся за лузгу. И толстый кот разлегся, словно барин.

Страстная. Новый день, уже шестой. В квартирах окна блещут чистотой, как требует от них санитария. Так лучше видно то, что вдалеке. Льда больше не осталось на реке.
Воды в достатке. Радуйся, Мария.
Из дома выйдя через чёрный ход, перебирает мысли доброхот. Скучает в ожиданьи электрички: звонят колокола — теперь о Нём. Потом ещё кого-нибудь распнëм. Да что ему — воскреснет по привычке.

Страстная. Небо — шëлк и кашемир. Любовь — не красота — спасает мир. Отброшено копьë. Свеча погасла. Иуда разоряет банкомат. Пространство заполняет аромат то дерева, то розового масла — летучее, должно быть, вещество.
Покуда не случилось ничего. Наверняка планируется что-то "ладонь к ладони и стопа к стопе".

И безутешно плачет по себе внук мельника, ребёнок звездочëта.

Арт: Денис Чернов

#svirel_poetry

— А знаете что, ангелы? — спросил, тоже тихо-тихо.
— Что? — ответили ангелы.
— Тяжело мне...

Веничка Ерофеев.

***

Переписаны зимы набело, от разлуки напился в щи. По ночам навещают ангелы, прячут крылышки под плащи. С петербургскими ходят пышками и с дождями в который раз. Они смотрят глазами бывшими, или что у них вместо глаз.
Полночь сахаром тает в шёпоте, растекается на столе.
— тяжело тебе? тяжело тебе? только нам ещё тяжелей.
Лампа в зале жужжит комариком. На стекле темнота и мак.
— мы тут бесимся, мы тут маемся, всё пытаемся, всё никак.
По проспектам порхаем листьями, забиваемся в закуток.
В нас не верит никто, воистину. И в тебя, ну почти никто.
И от этого чувства пусто нам.

Я гляжу на них, как во сне. Вроде люди, но очень грустные, только крылышки на спине.
У меня чёрный чай и сладости, рукотворный уют и Джа.

— вот, возьмите немного радости. Ну и веры, вообще не жаль. В НЛО, гороскопы, сонники, хоть в ковёр под моей ногой.

И терзает один гармонику. И гитару берет другой.
Третий ангел — он самый мученик, самый слабенький, но не суть.
Всё наладится, всё получится, обязательно, как-нибудь.
Мы сидим и носами хлюпаем, обещали же рай, и где?
На рассвете уходят глупые рисовать на стене людей.
Без подсказок, мол, знаем — плавали, и советы нам не нужны.
Люди-стены выходят славными, выходящими из стены, одинаковыми и разными, тоже с крыльями, чтоб летать.
Лишь бы маленьких не закрасили и не стёрли потом с холста, пока бедные не отыщутся, как потерянные ключи.
Километры мелькают тыщами, а в наушниках едет Чиж.
Едет поездом, тамбур выточен, ноты сыплются серебром.
Первый ангел рисует кисточкой, третий ангел своим пером. А второй — синеглавым лютиком или облаком пятерни.

— я люблю тебя, я люблю тебя, это главное, извини.

Переписаны вёсны зеленью, солнце улицы жжёт как йод. Акварельная, безраздельная, точно знаю — она придёт.
Пресловутая эта троица, разглядевшая фонари. Погоди, магазин откроется. Сядем, будем, поговорим.

#svirel_poetry

Ты спи, Рахиль. Бессонницу давно не жалую. Ей нравится вино, приправленное специями страха, что подают в дешёвых кабаках для страждущих. Надежда есть, пока земля тире большая черепаха, плывёт сквозь ледяную пустоту. И если говорить начистоту, справляется. Не может быть иначе. А значит, тоже справимся, Рахиль. Я буду для тебя писать стихи, ты будешь объяснять, что это значит: нелепо затесавшийся предлог, метафора, Шекспир, внезапный Блок, зеркальный блик, словесная усталость. У новой двери часто нет стены. Ты спи, Рахиль, возможность видеть сны скорей вернулась, нежели осталась.

Рахиль, мне пусто. И ещё пустей, что мир, листая ленту новостей, проводит жизнь за поисками снеди. Один прохожий рассказал вчера, что он застал другие вечера. Но правда жил он на другой планете. Соседствовал с богами, ел урюк, назначил лучшей вешалкой для брюк удобный стул неясных биографий. Был счастлив. Был влюблён пятнадцать лет в цветочницу по имени Коллет. Похрустывал под башмаками гравий, когда он приносил ей разный вздор: то Млечный путь, то тайный коридор, то заводную радостную птицу, поющую для каждого своё. Надеялся — гнездо потом совьёт. Хотя куда ей, птице, торопиться.

Ты спи, Рахиль. На небе звёзды сплошь. Я замолчу, как только ты уснёшь. Ты знаешь, временами мой знакомый ходил к реке глубоких чёрных вод. Один ходил. Вот всё бы ничего, но кашлял, как страдающий саркомой, старик, который воду сторожил. У вечности такие рубежи, нет-нет да и заглянешь раньше срока, пытаясь что-нибудь уразуметь. На самом дне реки хранилась смерть. За ней следили тень единорога, свирепый лев, рогатый василиск, алхимик, упустивший лунный диск, степная безголосая волчица.

И если сторожам дадут отбой, Коллет умрет. Да что ты, бог с тобой, такого сто процентов не случится. Знакомый? Он забавный человек. Не далее, как в завтрашний четверг, по глупости ошибся телепортом. Случайно оказался на земле. Ты спи, Рахиль, ночь на твоей скуле освоилась с немыслимым комфортом, предвосхищая иллюзорный тыл.

***
И спит Рахиль. И человек застыл, потерянный в осенней круговерти. Он просит у идущих по воде: пускай для всех наступит новый день. Пусть новый день не принесёт ей смерти.

Арт: Аndré Brasilier

#svirel_poetry

Графиня изменившимся лицом бежит пруду — тому причиной корень. Художник пишет мраморную голень, считаясь убедительным творцом натурализма — плечи, губы, рот. Преисполняясь бренности юдоли, на лавочке философ поневоле вдыхает вожделенный кислород. А дома со столовым серебром ребро скучает в чине домочадца.

Всевышний не спешит обозначаться, распоряжаясь мыслью и пером того, кто сам себя не оценил. В кустах — пикник на старой парусине. Тепло.
В комиссионном магазине торгуются и мебель, и винил, и шляпы замечательных людей под брендом ШЗЛ. Они повсюду. Оценишь — требуй скидку или ссуду. Приобретëшь — и радостно владей. Любая шляпа придаëт объём — пошёл бы цвет, не подвели поля бы. Какое дело выгорит без шляпы? Какое слово станет воробьëм, которому наш город целиком — и стол, и кров, и продолженье рода.
Недавно друг мой — ни в одни ворота —разжился настоящим колпаком. Теперь поет куплеты на углу. Репертуар на разное хотенье. Игла считает нить покорной тенью. Считает нить — она ведёт иглу. Раз обе ошибаются, тогда что толку рассуждать о человеке. Сказав "минута" — думаешь о веке, сказав "секунда" — думаешь "года", пытаясь уловить за тишиной знакомый смех, нетерпеливый шëпот. Вернёмся к шляпам — интересный опыт.
Не далее, как в прошлый выходной, любовь моя, купившая берет, показывала фокусы зевакам. Потом мы разломили булку с маком и съели тут же. Точно не во вред.

Похоже, шляпы проявляют то, что ранее умы не занимало.
Не сомневаясь в выборе нимало, бежит графиня. Птицы вьют гнездо. Художник пишет облачную рябь. Глядит философ с жалобным укором. Обзаведёшься головным убором — держи фасон и счастье не прошляпь.

Anne Siems

#svirel_poetry

Колодезный журавль воду пьёт. Давай тащи унылое тряпьё по переулкам, улицам и скверам к русалкам, ограм, фавнам и химерам.
Не человек — небесный сухпаёк.
От бабушки, от дедушки ушёл. Давай кричи, что это хорошо. Вполне самостоятельное тесто, катись вон от работы до подъезда.
По новым городам стелись, как шёлк.
Докатишься до берега реки, мостков, рогоза, плачущих ракит. А там твой бог сидит себе рыбачит на червяка, на хлеб и на удачу.
Над головой летают мотыльки.
Поправив плащ, резиновый сапог, он скажет: что, попался, колобок? Костёр бы надо, не найдется спичек? Какой самонадеянный куличик,
ты посмотри, какой капризный бок.
А я тебе давно не конвоир, но бесконечно умножал, двоил. С любовью, снами, сказками, котами, Господь тебя в ладонях покатает,
пригладив все неровности твои.
Подует в уголок большого лба. Настанет ночь, ревнива и слаба. Экран покажет звёздные анонсы.
Ты сядешь старику на кончик носа, чтоб маленькую песенку слабать.
И дальше в путь — по рельсам, по степям, бунтуя, страшно корчась и хрипя. Весна придёт — начнёшь смеяться гулко.
Запомни, дорогая хлебобулка, что больше смерть не выловит тебя.

#svirel_poetry

Под утро (или нет) любого дня недели, на бедном рубеже, назначенном углом, какой-нибудь брюнет из дворницкой артели на вечном сторожé. В буфете за стеклом — надежды не пусты, стаканы огранëны. Кирпичное крыльцо, скрипучая кровать. Здесь на одно лицо элитные районы — в провинции, где ты решил потанцевать. Движение — процесс, оправданный моментом: осанка, поворот, нажми на тормоза. Потребно двигать в лес за новым инструментом. Опять же, кислород. К тому же, чудеса.

Весенние грачи подобно трафарету застыли у пруда, пока художник спал. Красавица кричит: карету мне, карету. Поеду хоть куда, желательно на бал. Сам кучер на неё взирает из-под гоглов. Сам китайчонок Ли ей подаёт манто. Ржавеет и гниëт меч-кладенец дамоклов, который занесли за это и за то, не посчитав за труд, поскольку по дороге. И дышится с трудом, и верится едва: без ведома растут талантливые строки. Спешат в лисичкин дом короткие слова. Ах, краткость, ах, родня. Сестричка, ёлы-палы. На языке — сонет, за окнами — Роден.

По истеченьи дня — не всё ещё пропало —какой-нибудь брюнет, блондин или шатен, уставший не от луж — от странствий меж мирами (пошли на поводу несметные ряды) вернётся в нашу глушь, увешанный дарами, чтоб вымести беду. Чтоб не было беды.

#svirel_poetry

Один мой знакомый, играющий на гитаре, частенько на полном серьёзе мне говорил:
что радость — она окрыляет, тревоги старят,
а музыка — то, что живёт глубоко внутри.
С начала рождений, с курсора и с абсолюта, на дне, в облаках и на звёздной горе костей,
из музыки выросли боги, цветы и люди.
И не было в мире прекраснее тех людей,
таких настоящих, весёлых и непокорных.
И взгляды их были остры, как подводный риф.
Так мне говорил человек, в чьей душе — аккорды, канаты нейлоновых струн, деревянный гриф.

А как его звали? Наверное, как-то звали.
Я помню, что он обожал очень крепкий чай без сахара, чёрный. Смеялся, что инфернальный,
боялся обидеть кого-нибудь сгоряча.
С такими надёжно остылым тревожным утром, с такими нестрашно запрыгнуть в пустой вагон.
Есть люди, которые блюз, и они уютны.
Есть люди, которые джаз, и они огонь.
Есть люди-симфонии, оперы, люди-кантри.
Так он говорил, примеряя себя к ладам.
А кем же он был? Да, по-моему, музыкантом, хотя разве это профессия?
Это дар,
учение, исповедь, что-то ещё такое, чего я не зная, не ведая, берегу.
Деревья под снегом поют, фонари и кони, но их иногда заглушает машинный гул.

Один мой знакомый уехал к морям и пальмам — есть сладкие финики, темный инжир и нут.
Лежу, закрывая глаза, тишиной слепая,
хватаюсь за небо и верую в тишину,
плывучая, простоволосая как дриада.
Храни же меня, сохрани же в любых мирах.
Один мой приятель — косуха и медиатор — сквозь все расстояния велит мне не умирать.
А где он теперь?
Он при храме ли, при ашраме, в портовой таверне, в блескучем цветном бистро?
От времени, он говорил, заживают шрамы —
и снежная птица роняет в ладонь перо.
Живи — я живу и учусь быть светлей и проще, из слов безуспешно ваяю доспех и щит.
Но слышу, как он пересёк городскую площадь,
и каждый вмурованный камень в меня звучит.

Арт: Зелёная лампочка

#svirel_poetry

Сейчас весна, но никаких идей по поводу ближайшего уик-энда. Снимаю угол (выросла аренда). К билетной кассе нет очередей. Покупки совершаются в сети одним прикосновением к экрану. Кипит работа. Башенному крану осталось два квартала возвести, чтоб выполнить архитектурный план, переживая о всеобщем благе.

По вечерам стабильные аншлаги в открывшейся таверне "Магеллан". Меню аутентично, как по мне — в наличии переизбыток соли. Бифштекс похож на пластырь от мозолей, поэтому съедобен не вполне. Су-шеф гоняет бедных поварят. Похоже, сам страдает от гастрита. В углу — макет французского бушприта.

Я помню (люди тоже говорят): когда-то здесь Аркадия была. В отеле останавливались ветры. На разные лады скрипели кедры, а дети с наступлением тепла на улице играли допоздна. В распахнутые форточки кричали. Художники толпились на причале. Природе ненавистна белизна.

Опять весна. Я становлюсь брюзгой, и стал бы окончательно, наверно, но торжествую, видя, как в таверну, куда прагматик больше ни ногой, заходят звездочеты и цари, заходят короли и флибустьеры. И на закате солнца — не карьеры — фонарщик зажигает фонари: чем ярче свет — тем ощутимей ты. Над крышей — флагман парусного флота.
И предъявляет глянцевое фото друзей моих прекрасные черты.

#svirel_poetry

Какой закат, мессир, какой закат.
А если бы я знал наверняка, что Вы вернётесь — я бы превратился обратно в говорящего кота. Окно закрыто, комната пуста. Дерутся воробьи на ветках тиса. Заходится непуганая рать. Гуляет ветер. Неоткуда брать слова и смыслы. Вам ли сомневаться в отчаянной отверженности фраз, когда весна, тепло, и столько глаз пророка видят в каждом самозванце.

Гроза, мессир, над городом гроза.
И молния, как медная гюрза, сверкая телом, сбрасывая кожу, ползёт по небу. Жалит спины крыш. Марго кивает Мастеру: летишь? Закат прекрасен, хоть и перекошен. И надо жить, лететь, не умирать. Откалывает леший номера. Русалка гладит косами запруду, щекочет недовольного сома. Слились в одно Белтейн и Первомай. Заходит в церковь будущий Иуда. Друид втыкает в землю майский шест. Клянусь, мессир, я отрастил бы шерсть, ведь это чёрт-те что, на самом деле.
Я не про вас, мессир, я про людей. Когда плывут кувшинки по воде, я выключаю тьму, сажусь на велик.

И еду в лес.
И мне должно помочь.
Какая ночь, мессир, какая ночь.
Какая тишина, какие гнёзда. Здесь хорошо. Здесь есть Зелёный Джек. В ладони Джека — мятное драже, а, может, звёзды. Да, конечно, звёзды, святые догмы, новая земля. Мессир, я долго делал, что велят, поэтому заботами измотан. Но в нас от голенища до плеча просвечивает вечная печаль.
В Вас — от Христа. Во мне — от Бегемота.

Арт: Роман Божков

#svirel_poetry

И опять же весна, и асфальт наконец-то сухой. Самокаты звенят, самокаты сбиваются в стаю. Из пригоршни роняя слова, что потом прорастают, человеческий пахарь идёт за небесной сохой. С дуновением ветра шаги превращаются в птиц. Борозда от сохи превращается в след самолёта. И старуха сидит, развесёлая как Пеппилотта, демонстрируя гордость и выправку древних цариц. Ей живётся давно, ей на небе сидится пока. Ей нельзя умирать, и возможности нет абсолютно. У неё в тайнике нерасказанных сказок валюта, для небесного пахаря полный кувшин молока.

А слова прорастают на ниве вечерних газет, на рекламных плакатах, чтоб кто-то подумал случайно: обязательно надо собраться в какой-нибудь чайной, обязательно надо проснуться при майской грозе. Обязательно чтобы гитара, картошка в золе. И заброшенный сад, и в саду чтоб цвели цикламены. Потому что на небе дождутся меня непременно, а какая прекрасная всё-таки жизнь на земле. Поменяется мир, но пребудет надежда на свет, подмигнет светофор, указатель, дорожная веха. Небольшим городам очень нравится думать "приехал", а большим городам очень нравится слышать:
— привет! Ты вернулся подуть моим стенам в кирпичные лбы. Ты вернулся, конечно, маршрутом, простым как рубаха.
Из летящего облака машет смеющийся пахарь. И мотает башкой замечательный солнечный бык.

И опять же любовь. Навсегда, бесконечно, везде. В темноту упирается месяц сияющим рогом. Человеческий пахарь тебя обронил ненароком под счастливой звездой, на далёкой бессмертной звезде. Постарайся не думать о нём, и вообще ни о ком, постарайся не верить творцам шевелений губами.
Через тысячу лет бог возьмёт тебя в лес за грибами. А старуха, конечно, тебя напоит молоком, ну какая диета, малыш, при твоей худобе. Здесь у нас корабельные сосны, а здесь земляники.
Над заливом летят белоснежные чаячьи книги. Каждой буквой и строчкой они говорят о тебе.

#svirel_poetry

Говорили ему — не ходи туда, не дыши. Там соломенный ветер, зачахшие камыши, серо-бурая тина, хвостатая мелюзга. Там осока лихая и страшная льнёт к ногам. Там лягушек раззявленный рёв, комаров каскад, и утопцы гнилые ведут и ведут рассказ. Голоса как услышишь — запрячься под лопушок. А чего дураку хорониться. Дурак пошёл. Дураки ведь — они дураки и сейчас, и встарь.
Говорили — добычу-де ловит болотный царь. Ковыряет в зубах, и совсем никого кругом. Станешь серой плотвичкой, ныряющим поплавком. Извиваться начнёшь, как на остром крючке мотыль. Говорили ему, а его уже след простыл.
Умоляли же, ну — не твоё это, не твоё.
Примостился на кочке, болоту сидит-поёт.
— До чего же прекрасно лягушки твои трубят, а какие кувшинки красивые у тебя. Я бы тут поселился и жизнь бы с тобой связал.

Обернулась вода синевой дураку в глаза.

Говорили ему — не ходи в бурелом, не смей. Там голодные волки, полно ядовитых змей. Там огромный медведь, девки бают, что людоед. Земляники кровавая тьма, а души там нет. Филин ухает ночью, кричит вороньё беду. Огоньки над землёй — завлекут тебя, заведут. Чтоб не видеть проклятых — залезь целиком в мешок. А дурак — он рубаху как латы, и вновь пошёл. Дураки ведь — они дураки и тогда, и впредь. Говорили — по лесу гулять обожает смерть. У нее есть корзинка, в корзинке лежат сердца. Зинчик-зинчик, присядь на мизинчик, уважь творца.
Станешь хрустнувшим крылышком, кукольной головой. Говорили ему — а ему хоть кричи, хоть вой.
Вон стоит на горе, обнимает столетний дуб.
— Наконец-то нашёл, уже думал, что не найду. Как силён, как шершава кора, не сочти за лесть.
Я остался бы здесь, если примешь меня, мой лес, если сдался чудесным краям ненормальный тип.

Идёт дальше дурак и стрекочет, и шелестит.

Говорили ему — а на небо тебе никак. Там, на небе, один демиург отлежал бока. Отлежал облака, чуешь, дождь зарядил теперь. И прострел в пояснице как молния, верь-не-верь. А придёт кто к нему да и спросит, мол, чем богат, он без всяких чаёв и пиров отправляет в ад. Не по злобе, конечно, веками заведено. Если знаешь, что скоро гроза — закрывай окно. Лечат, лечат придурков, не вылечат до поры.
Улыбнулся дурак и пошире окно открыл, только пальцем худым по стеклу отбивает ритм. Говорили ему, а он сам уже говорит, прерываясь на смех, и смешинки его из льна.

И наполнился небом дурак от ушей до дна, и заполнился богом от маковки от плеча.

Люди ходят к нему и молчат ему, и молчат.

#svirel_poetry

Нижний Новгород, Ярославль, Санкт-Петербург! Мы изо всех сил готовимся к майским концертам! Хочется почитать новых сказок, поэтому будем благодарны, если посоветуете, что почитать. И какие из старых сказок вы хотите услышать?

12 мая — Нижний Новгород. Нежный Новгород с его закатами, драконами, облаками. 19-00, ул. Варварская, 32, лофт-пространство "Кинофактура".

Кстати, 12 мая - День ежиного сопения. Когда ёжики исследуют территорию или просто куда-то спешат, они забавно сопят и топают своими маленькими ножками.
А вы можете потопать за билетами, которые лежат вот здесь:
https://nnovgorod.qtickets.events/159237-reznaya-svirel-i-evgeniy-zhenevev-v-nizhnem-novgorode

14 мая — Ярославль, замечательный, мудрый, гостеприимный. 19-00, арт-пространство "Хижина Гарри", ул. Кирова, д. 13

"Медвежонок идёт к мамане" в Ярославле. Ждём каждого обязательно и непременно. Билеты на концерт, который про моря, про цветы, про дали, бережно охраняют сны вот здесь (клянемся, что замышляем только шалость):
https://yaroslavl.qtickets.events/159240-reznaya-svirel-i-evgeniy-zhenevev

16 мая — Санкт-Петербург. 18-30, ул. Казанская, д
7, Пространство "Freedom", зал Music Hall.

Слова и эпитеты излишни. Любим безмерно, скучаем сильно, приедем скоро. Дымчатые лапы Петербурга слишком давно не гладили наши головы. Нельзя так вообще. Ну и билеты, да:
https://spb.qtickets.events/159242-reznaya-svirel-i-evgeniy-zhenevev-peterburge

Те песни, что нами спеты, расскажут богам про нас. Апрель начинает лето, хотя он ещё весна. На ветке щебечет птица. Ползёт муравьиный взвод. Тебе повезло родиться, и дальше пускай везёт. Заполнит любовь соцсети. Ветра распушат хвосты. Ты знаешь, что есть на свете и море, и я, и ты.

Те сказки, что с нами будут и даже, пожалуй, есть — про страшную чуду-юду, про добрую чудо-весть — расскажутся, как придётся. Напишутся в облаках. Апрель из дорог и солнца. Походка его легка. Гуляет в зелёных кедах, шпана городских дворов. Игрушечная ракета летит до других миров, летит до других вселенных. Скучает в углу башмак. На выцветших гобеленах колечки пускает маг.

Те люди, что нам встречались — бродяга, пират, колдун — поили вином и чаем и цыкали на беду, её изучив повадки. Храни, что тебе дано. Всегда не бывает гладко, но стоит взглянуть в окно: там боги, с рассудком в ссоре, встречать выходя рассвет, под городом прячут море. Плывёт по шоссе корвет.

#svirel_poetry

Пожилому таксисту однажды приснился сон, будто он не таксист — обаятелен, стар, ушаст. Будто больше ему неохота включать шансон. Жигулёвского пива не просит его душа. Будто звёзды над ним. Будто войны не стоят свеч. Всё пропитано словом, значительно, решено. А ещё у таксиста короткий зелёный меч и халат, как у бабушки. В детстве. Давным-давно. Луч скользил по стеклу, комарами звенел Валдай, детской книжкой читались июли от сих до сих.
К пожилому таксисту учиться идёт джедай, пожилого таксиста, конечно, боится ситх.

Ибо с древним магистром бодаться не комильфо. Сядь и слушай, гордыню вселенскую усмирив. Никуда не моргает свихнувшийся светофор, и таксист никого не везёт за любой тариф. И нирвана его просветленней других нирван, и небесных матрасов предложено сразу семь. Но врывается в храм растревоженный падаван. Выручай, — говорит, — мол, могу опоздать совсем. Падавану, конечно, опаздывать не с руки. Там раскопаны чёрные дыры, а там патруль. Непонятно, законники или штурмовики.
Забывая о цели, садится таксист за руль и несётся в пространстве, сигналя: алло, гараж. Сквозь магнитные бури, как к бабушке на Покров.
Силой мысли включая в машине имперский марш. Взглядом двигая сотни предметов, планет, миров. Объезжает кольцо. На пути атакует клон. Путь таков, мой отважный джедай, такова стезя.

Пожилому таксисту однажды приснился он, Иннокентий Семёнович Йода, ни дать, ни взять.
Он отличный таксист, и кровать у него в песке, потому что вчера он на пляже кадрил наяд. Только мало ли разных вселенных в одном клубке.
Дарту Вейдеру снилось — он сварщик. Шестой разряд.

#svirel_poetry

Всё проходит — уверяют Соломоны. Там, в проходе, вечность пахнет бергамотом.
Здесь играют только дети и гормоны. И оркестры в старом парке по субботам.
В чем угодно, как угодно, но не рожей, выхожу я из квартиры. Время — деньги.
Если что-нибудь даётся, мой хороший, попадает то по шапке, то по Сеньке.

Выпекается веснушчатая сдоба, шьются платья из цветастого сатина. Ибо делать больше нечего особо человеку в захолустных палестинах, где до рая — два притопа, три парсека. Был, конечно, звездолëт. Вчера накрылся. Главный Серый точит зуб на дровосека. Главный кучер — исключительная крыса — заложил в ломбард зелёную карету, не буянит, состоит в счастливом браке. После дождичка в четверг, а то и в среду, снисходительно посвистывают раки: наша греческая песенка не спета.

Дон Сантьяго, соответствующий ГОСТам, ждёт марлина и цитирует поэта, вроде "ветрено, и волны с перехлëстом". Оптимально посмотреть на это действо с одобрения небесного посольства,
ибо приняты законы против грейства плюс поправки против чуждого ассольства. Против пластика настроены бидоны.
Кильки против перезрелого томата.
На песке сидят оставшиеся доны: Тихий Дон и Дон Кихот. И Дон Румата. Здесь до сказки — два прихлопа, три квартала, то есть, близко, мой хороший, то есть рядом.
Смерть сказала, мол, в гробу я вас видала. И ушла к своим смертëнкам и смертятам. Вечерами пишет письма Антигоне: твари строятся попарно, гад ползучий.

Всё проходит, всё смешалось: люди, кони. Правда, чиним звездолёт. На всякий случай.

Арт: Andrew Wyeth

#svirel_poetry

Я умер белым днём. В двенадцать восемь.
Не понимая как — оно само.
В руках весны, не дожидаясь осень, хотя логичней умирать зимой.
Не наблюдал ни вспышек, ни тоннелей.
Закрыл глаза — открыл глаза, а там
стоял на горке дом, качались ели, и земляника около куста.
И пахло хвоей и немного липой.
Торчал вдали колодезный журавль.
Не рай, не ад и не болото лимба – вода, цветы, баллады пряных трав.
Меня встречали тихо, без оркестра, тянула к дому золотая нить.
Зашёл в тот дом, подумал, что не к месту, и вроде надо что-то говорить.

Наверно, ожидал я встретить бога, но встретил только тех, о ком писал.
Дракона, ведьму и единорога, большую кошку, маленького пса.

"Ой, вазу не заметил. Это верба? Конечно, верба, вижу, не ослеп.
А бог?"

"Оделся и ушел за хлебом, и дался ему снова свежий хлеб".
Русальи голоса, валькирий танец.
Вот правда, так сказать — из первых уст.
"У вас тут странно.
Можно я останусь?
Глядишь, потом совсем переберусь. Чтоб тоже дом. И лучше на центральной.
Чтоб кошка, пёс, дракон и целый лес".

"Вали уже бегом давай в реальность. Успеется". И я тогда воскрес.

В двенадцать сорок, ни минутой позже.
Как собственная книга бытия, из зеркала опять смотрела рожа. Потерянная, грустная, моя.
Живу как все. Дышу.
Сменил работу. Порой болтаю с тенью на стене.
Но в сотый раз, а может, и в двухсотый упрямо повторяю: "Смерти нет".
Я так искал, я не нашел дракона, но обзавелся и котом, и псом.
Построил дом, уютный и с балконом.
Случился сон. А был ли это сон?

#svirel_poetry

С ясного неба летят золотые перья.
Почки набухли, и птицы поют осанну.
— Мама, включи быстро радио. Юра первый.
Мама, представь себе — в космосе. В этом самом.

Скоро на улице зашелестят листочки,
вот дождались, и до лета уже недолго.
Мама Гагарина едет в Москву, и точка. Вдруг потеряется, словно в стогу иголка?

Ехать-то надо, конечно, а как иначе.
Город большой и красивый, в нём есть трамваи.
— Два девяносто, и десять копеек сдачи. Нате билет, и про сдачу не забываем.

Кошка за дверью мяукает. Кошку жалко. Кошка не знает о сложности аппарата.
— Бабушка, все поезда на Москву сбежали. Радость у нас, понимаешь, такая радость.

Счастье у нас. Мы умеем не только танки.
Люди вокруг превратились в сплошное сердце.
Мама Гагарина — ватник, халат и тапки, сдуру совсем не успела переодеться.

Было бы время заботиться о фигуре.
Было бы время. Да что горевать, да полно.
— Просто запомните — Юрий. Гагарин Юрий.
— Я уж запомню. Естественно, я запомню.

Город от солнца веснушчатый и раскосый, город, уставший от шума, улыбок, гула.
Мама Гагарина нынче летала в космос.
Мама Гагарина нынче домой вернулась.

#svirel_poetry

2021г.

Земля рассыпает зерна: "Пятёрка", ломбард, аптека.
Идёт по земле Лисенок, похожий на человека. Идёт при честнОм народе: метро, переход, Макдональдс.
Всё есть у Лисенка вроде, но нет у Лисенка дома.
Есть мама, друзья, квартира — нора угловатой формы. Поставлены, словно в тире, глазастые светофоры.
Лежат на балконах лыжи, играют таджики в квиддич.
А хвост невозможно рыжий, но он никому не виден.
И если реальность кем-то сколупнута как извёстка, Лисенок шагает в кедах, шагает, поёт про звезды.
Лисенок поёт о птицах Венеры, Сатурна, Марса,
и мех его серебрится, и розовым пахнет маслом.
Встают сквозняки на цыпки, закаты танцуют шелест.
Идёт по планете цифр пришелец или ушелец,
идёт далеко ли, близко, до звёздного королевства.
И лес подпевает Лису, и Лис подпевает лесу.
И кажется, жизнь — по силам.
Бегут по воде мурашки, бегут облака по сини,
кудрявые как барашки.
У жизни — свои вопросы, экзамены и зачёты.
Сигналит холодный космос: "Неплохо быть прирученным,
сложнее быть приручившим".
Лес ухает и морочит.
Летит по страницам книжным бессмертный французский лётчик.
Лес старый, дремучий, добрый, он гладит зверька по шёрстке.
И Лис говорит: "Я дома",
и Принц говорит: "Нашёлся".

#svirel_poetry

2020г.

Пишу, скорее, для души. На время сетовать не буду. Лечу сезонную простуду в очаровательной глуши. Осталось чуда на щепоть. В авторитете только факты. Соседи спрашивают: как ты? Но сохрани тебя Господь начать рассказывать о чëм, не поместившимся в анкету. Противоречит этикету. Не поощряется врачом.

Теперь не жалуюсь, живу, слегка досадуя на климат. Надеюсь — цены не поднимут. Держусь достойно — на плаву. Периодически тону в проблемах, сплетнях, перспективах, но я из племени строптивых, осточертевших даже дну.
Там ни сокровищ, ни ундин. Увы, дышать особо нечем. Пообещали — обеспечим. В который раз — итог один. Быт потерял товарный вид. Так, провисев декаду кряду, плакат подсовывает взгляду почти бесцветный алфавит. Обыкновенная дыра: дворы, подворья, переулки. Ночные томные прогулки порой заходят на "ура", хотя не всем и не всегда. В сердцах обронит местный житель: не то скорбящая обитель, не то воронья слобода. Мир ночью кажется другим — каким является на деле. Спит пекарь Бо в своей постели. Спит бакалейщик Иаким.
Тогда по старой мостовой шныряет маленький народец — эквилибрист, канатоходец, маг с дрессированной совой, глотатель шпаг, любитель книг: мы просто снимся, между прочим. Вот беззастенчиво хохочем, вот зазываем на пикник дракона, мавра и шута. Кубинский ром, альпийский йодль.

И тень твоя стоит поодаль — у низкорослого куста. Иначе стал бы я — пойми — марать листы, моя отрада. Блестит огнями автострада. Соседи учат "до-ре-ми", пропагандируя уют.
Устал держаться и бороться, но представители народца тебе привет передают.

#svirel_poetry

Пять культурных анонсов недели: открытие выставки, презентация короткометражки и поэтический концерт 🐶

Для всех, кто еще не составил план культурного досуга, выбрали пять самых – исключительно по мнению редакции – ярких культурных событий недели, которые не стоит пропускать.

Самара!

Нет повести печальнее, но есть. Последний Домовой деревни Где-то, считаясь эталоном раритета, ложился в девять, просыпался в шесть. Кормил гипотетических курей отборным выражением и смехом. Перекликался с постаревшим эхом. Полцарства, пережившее царей, тем более, коней, тем паче, слуг, вело активный поиск половины. Действительно, сдались ему овины. Труба, напоминавшая каблук, бесперебойно поставляла дым на самый верх: то кольца, то спирали. Там целую коллекцию собрали.

Был Домовой лохматым и худым, и вечерами на манер сверчка молился своему печному Богу: пришли, Создатель, звëздную подмогу, хоть у меня ни скрипки, ни смычка. Потом сопел, посвистывал ноздрëй. Варенья наедался до отвала. И дуло в бок, и в спину поддувало. По улице, окрашенной зарëй, спешили Дрёма Раз и Дрёма Два (для верности, читай — для подстраховки). Всё пели о Гренаде и Каховке, невероятно путая слова. По небу проплывала рыба-кит, меняя очертания. С депешей за горизонт скакал Последний Леший — хороший сторож, превосходный гид. Поднаторел, должно быть, за века. Излишками гордилась кладовая. И Бог печной смеялся, создавая созвездие Кувшина и Совка — весьма оригинальный перевод созвездия Ифрита и Колдуньи, прославленной волшебницы и лгуньи.

Нет повести счастливее, но вот: прекрасный принц с медвежьей головой, гадание по марсианским сливам. Дом точно знал, что может быть счастливым, пока живёт Последний Домовой. Не выл чердак, не громыхал засов, скользила тень по шкафу бельевому. Бог точно знал, что нужно Домовому. Печь знала: лёгкий ужин — в семь часов.

#svirel_poetry

В наше время починка крыши поважнее других починок. Джонни-кровельщик врёт, как дышит, что работа ему по чину, что мечтал он об этом с детства, между завтраком и обедом.
А куда ему, впрочем, деться, если выбор у парня бедный. Дед же крыши чинил. И прадед. И отец, хотя он пижонил. Вот поэтому, бога ради, сделай правильный вывод, Джонни. Слабоумие и отвага закаляют и дух, и тело. Джон, конечно, хотел быть магом, только мало чего хотел он.

В подворотнях шипели твари, осьминогов ловили сети. Был у Джона один товарищ — беззаботный весенний ветер, что всегда навещал в апреле, пока в людях жила надежда.
Пах дорогой, закатом, хмелем, ну и чем-то ещё нездешним.
Джонни-кровельщик шмыгал носом: заявился, бродяга, здрасьте.
И какая ты, брат, заноза. И за что мне такое счастье. Вся работа опять насмарку.
Ветер гладил чердачных троллей, выбирал для конверта марку: скоро буду, держитесь, что ли. А потом, города листая,
подчинялся своим законам. И летели, сбиваясь в стаи, крыши феникса и дракона.

Я историю эту слышал от жены торгаша железом. Джонни-кровельщик чинит крыши. Крыши любят летать над лесом. Сотни, тысячи, миллионы. От Урюпинска до Вермонта.
В наше время починка оных поважнее других ремонтов.

#svirel_poetry

Опять момент себя не оправдал. Волшебники ушли через портал. Гуськом, не попрощавшись, по-английски. Теперь едва проснувшимся ветрам рассказывают байки по утрам и слушают виниловые диски — какой-нибудь джаз-бэнд и кантри-рок.
И зелен виноград, и сорван срок у Времени в саду его фруктовом. Седой Нептун (возможно, Посейдон), нешуточно грозит, повысив тон, грядущим испытанием швартовам. На берегу гниёт дубовый брус. Хромой пират, подкручивая ус, даёт с ладони корма попугаю. Вниз отправляет странное письмо: всё сбудется, наладится само. Нет, не уверен. Да, предполагаю. Надеяться никто не запретит.

У неба — неразборчивый петит. Его не понимает дочь пирата, но чувствует, что где-то наверху по щиколотки в облачном пуху стоит отец. Досадная преграда — архитектура стен и потолка, привычная уже или пока. Язык вещей чурается сатиры. На улице становится теплей, и тысячи бумажных кораблей летят в окно двухкомнатной квартиры.

#svirel_poetry

Арт: Catherine Chauloux

Драгоценная Тома, однажды ты выйдешь из дома и увидишь закат, удивительный майский закат. Мы должны быть счастливыми — это уже аксиома, даже если нелепое время идёт наугад. Даже если сейчас нелегко (а возможно иначе?). Всё по классике дальше — не плачь, не жалей, не зови. То, что значило разное многое — больше не значит. Ничего не имеет значения, кроме любви. Подари её тем, кто реально нуждается в этом. И не требуй награды, читай — откажись наотрез.
У тебя в арсенале — шкатулка с ромашковым летом, карандашный вулкан, акварельный диковинный лес.

Драгоценная Тома, над нами слоистое небо, на краю пустоты распускается роза ветров. Мир суровых границ, нечудесный мирок ширпотреба нам диктует такое, что, кажется, он нездоров. То, что стоило слёз и бессоницы — больше не стоит. Оставайся живой, настоящей, и вся недолга. Как сказал, пролетая со свистом, один гуманоид: надо думать простое — моря, океаны, луга. Демиурги стоят на балконе, держась за перила: сделать, что ли, галактик? Увы — вдохновения нет.
У тебя непременно найдётся немного акрила для создания новых, вполне населённых планет. Пусть волшебники их как-нибудь где-нибудь приспособят, ибо чаша терпения, в общем, заполнена всклень. Я бы справился сам, но я глупый и маленький хоббит: перебои с орлами, карманцы, банальная лень. В Ривенделл по указу проложена узкоколейка. На вокзале народ обсуждает, как принято тут: у тебя необычное облако — облако-лейка. Изумрудные ливни, да-да, даже горы растут. В кладовой у меня завелись два прожорливых гнома, и, поскольку с приветом, тебе посылают привет.

Драгоценная Тома, однажды ты выйдешь из дома и увидишь рассвет. Удивительный майский рассвет.

#svirel_poetry

Самара, уже в эту пятницу! Нельзя пропустить ни в коем случае! Когда вы ещё увидите великого и прекрасного Евгения Женевьева?
Ждём всех и каждого, самых волшебных людей, ведьм, шаманов, котов и драконов.

Резная Свирель и Евгений Женевьев, презентация нового альбома "Маяки" и выгуливание домашних шляп! Спешите видеть, слышать и обнимать! Читаем сказки, поем песни.

Потому что весна, дороги с хохотом разбегаются под ногами, ветры прихорашиваются, Снусмумрик достаёт губную гармошку, города становятся изумрудными. И надо жить, потому что когда ещё.

Итак:

11 апреля — Самара, 19-00, ул. Ленинградская, 58, Гостиная.

Это просто праздник какой-то. Вернее, квартирник. Будет уютно, тепло, нелепо, смешно, безрассудно, безумно, волшебно. Билеты для волшебников и сочувствующих им хранятся вот в этом сундуке (сундук не кусается):
https://samara.qtickets.events/159233-reznaya-svirel-i-evgeniy-zhenevev

Кружит земля, как в детстве карусель,
гордясь вестибулярным аппаратом.
Чем больше лиц — тем нестабильней атом.
Горизонталь, доступная отсель, —
посредник между странным и ничем,
точнее, между вечностью и датой.
Задумайся, последний завсегдатай
угодливых трактиров и корчем.
Циклоны, занавески теребя,
не задевают лир, что отзвенели.

Писатели выходят из «Шинели».
История выходит из себя —
пуститься с карамелькой за щекой
на поиски забытых астролябий.
При этом разверзаемые хляби
обещаны, но, в общем-то, на кой,
когда бесчетверговье? Ты приляг,
не торопись, а то взопреешь инда.
И Шапокляк по вторникам — Бастинда,
и Мэри Поппинс в среду — Шапокляк,
и старый Оле после девяти
звонит: застрял на Западном вокзале.
Бракованные спицы навязали,
про стержень даже речи не веди.
Увы, в порядке только аппетит.
Природа преотлично порадела.

По четвергам — уже другое дело.
С утра беспозвоночное свистит
волшебной щуке: воз поныне там.
И смех не грех, и лебедь не возница.
Сломавшимся — скорее починиться.
Дальнейших сил — несломленным зонтам.

Привет, Ребекка, как твои дела, терзают ли молочницу мигрени? Горят ли звëзды? Хватит ли горений испепелить сомнения дотла? Печаль не стоит твоего труда — ты снишься мне. Такого не забуду.
Недëшево снимаю халабуду. Здесь тихо, даже слишком иногда. Считают — раньше нашумелись всласть. Скрипеть не разрешается порогу. Соседи тайно тяготеют к року и явно недолюбливают власть. Приводит в замешательство бомонд. Ругаться совершенно бесполезно, поскольку если им предложат бездну — найдут рабочих и начнут ремонт.

Ребекка, подавляет большинство. Для меньшинства построена таверна. Не мне судить, что плохо, что неверно.
Я сказочник, не более того. Умею делать умное лицо, по сути вовсе ничего не знаю.
Когда большая курица ночная высиживает лунное яйцо, выходит из подъезда почтальон. С ним боги, тут же рядом богословы. Над ним летят драконы или совы. Наш почтальон один на миллион. Он доставляет сны по адресам, он временами сам себе не верит. Вполне возможно, не для каждой двери найдётся открывающий сезам. Бывает, не находится, увы.
У почтальона опыт — достучится. Из переулка выбежит волчица с тремя хвостами, призрачные львы. Кот рыцаря не шпаги, но пера придумает балкону серенады для дамы сердца. Только если надо. Слова подскажут свежие ветра, мотив пузатый чайник насвистит. Вернутся корабли, зажгутся свечи. Атланты наконец расправят плечи, возьмутся обольщать кариатид.

Ребекка, я бы так не говорил, я не страдал бы, как умалишëнный, мариновал бы грузди, корнишоны, лечил гастрит, не думал про мифрил, но почтальона я не прозевал в каком-то полуночном интервале. И гром гремел, и радуги вставали, и это был прекрасный интервал.
Ребекка, правда, пóлно о пустом. Никто давно не требует ответа. И почтальон — успел же до рассвета — вручил мне сон, где прятался твой дом, кайма реки, лоскутные холмы, дрожащая мушиная рутина. Прошу учесть — подобная картина особенно приятна для зимы. Всë остальное я досочинил: звук поезда, молочницу с кувшином, акварелиста — нравится вершинам, хранителя невидимых чернил. Маяк. Вот море выросло само. Решило — что ж, хочу и существую.

Там, где живу я, — режут наживую. Но в среду от тебя пришло письмо. Его принёс усталый почтальон. Сегодня почта оскудела паствой. Поэтому, привет, Ребекка, здравствуй. Ты написала. Я не удивлëн.

#svirel_poetry

Свою возможность упустив, цель не оправдывает средства.
Весны излишнее кокетство изводит скромный коллектив давно состаренных домов. А впрочем, это объяснимо. Вдоль суетливости и мимо, как певчий сумрачных псалмов, гуляет призрак палача. И тень алхимика-расстриги находит на страницах книги заметку земского врача. Поэт, казавшийся хлыщом, сидит на мокром парапете. Как жаль, расстрелян на рассвете, а так бы долго жил ещё.

Усталый гоблин был умён. Он не высовывался даже, не отличался эпатажем. Из дорогих ему имён пока не все, но большинство ушло за райские перила. И время нет, не примирило. Не примирило волшебство трамвайных линий серебра, парадных, замков, подворотен. А кто несчастлив — несвободен, хоть из какого ты ребра. Кто пишет правила игры для созидателей покоя, читавших всякое такое, не вылезая из норы: про корабли, про паруса?
От безнадежности, наверно, усталый Го открыл таверну "У фиолетового пса". Бюрократический момент не без труда преодолелся. В таверне сладко пахло лесом, и поражал ассортимент: наливка, зелье забытья, пунш для разлуки на вокзале, настойка "лишнее сказали", коктейли "сам себе судья". Для вас — почти пиратский ром и виски старого ковбоя.
Болтали — не было отбоя от неуспевших на паром, от проводивших самолёт, крылатый судьбами и снами. Горячий пунш "давай не с нами", грог "не попали в переплёт", поскольку гоблин через раз удачно смешивал составы для баритона в две октавы, для украшателя террас.
Любить подобное, уметь вполне довольно для спасений. И вечерами воскресений в кафе захаживала Смерть, подруга впалые бока, чей шёпот ветру уподоблен. И закрывал таверну гоблин, и ставил Смертушке бокал.

Свою тоску преодолев, мы продолжаемся в апрелях, июнях, маях, птичьих трелях. Какая разница, кто лев, какая разница, кто прав. Слова пусты, слова не весят. Маэстро Го готовит смеси из невозможности и трав.

#svirel_poetry

Чего тебе рассказывать? Давай поговорим о важности начала. Когда-то у холодного причала садился я в летающий трамвай, где платой за проезд служили сны, похожие на фантики, однако, ценней любого денежного знака. Да многим даже не было цены: поющий лес, хохочущий родник, ворчание стеснительного грома.
Мир без войны. Паромщик без парома.
Воскресный завтрак в переплëтах книг. Блестели струны, рельсы, провода. Жевали облака рассветный силос. А если ночью ничего не снилось, проехать зайцем — велика беда. Кондуктором работал Кот Баюн. Согласно ходатайству Бегемота немедленно ввели такую моду. Матроскина не взяли. Слишком юн. Опять же — документооборот: галчонок, Печкин, молоко, корова. Естественно, сначала было слово. Всем очевидно: слово было — кот.

Что дальше? Дальше новая весна. Простая, настоящая, смешная. Похоже, я действительно не знаю, настанут ли другие времена. Зато вернётся парусный фрегат. Покачиваясь, спустится по трапу команда — пить текилу или граппу, бросая изумруд или агат на стойки развесëлых кабаков. При деле каждый баловень фортуны. На отмели засеребрятся луны чешуйчатых русалочьих боков. Настанет праздник, станет карнавал, и шарики, и сахарная вата. Как ни крути, на небо рановато. Вот это точно. Зря переживал, что не увидел жёлтых субмарин, ещё не прокатился на пирóге. Большие нам с тобой достались боги: Жюль Верн, Крапивин, Александр Грин. В четверг, конечно, рыбов принесут на "показать". Из волшебства не выбыв, сам посуди, куда котам без рыбов. Нелепица, бессмыслица, абсурд.

Звенит трамвай, как тысячи монет, и берега волна запеленала. Что до финала — просто нет финала. Ты представляешь — так-таки и нет.

Арт: Пётр Фролов

Периферия, глушь, et cetera, привычный к тику циферблат.
Вокруг ни пуделя, ни сеттера — сплошной размеренный уклад.
Крик постояльца верен комнате за неимением лица.
Вы никогда меня не вспомните, как вдохновенного творца.
Его вы даже не заметили. Здесь мрачно, холодно, снега.
Лениво крутится на вертеле баранья жирная нога.
По росту выстроились слоники, но взгляд — иллюзию спустя —
ведëт бессмысленные хроники обыкновенного гвоздя.

Мы с ним похожи, тем не менее мы идентичны не вполне:
я — человек в недоумении, он — замешательство в стене.
Согласно новым обстоятельствам с железом чувствую родство.
Мне представляется предательством повесить что-то на него.
Камзол, сюртук, с моей-то рожей ли?
Великий замысел таков: волхвы бездарны, куклы ожили,
кулисы проданы с торгов.
Кассир уплыл вечерним катером, строчит прошения в профком.
Я умягчился бы характером, но перебои с табаком:
то контрсанкции, то паника, то вниз, то вправо, то назад.
Грызи гранит, учи ботанику, переходи на самосад.

Кисель небес, дороги кашица, куда ни сунься — блюдо дня.
Подозревается и кажется: гвоздь провоцирует меня,
он будто знает про беду мою, смешной ржавеющий чудак.
Допустим, что-нибудь придумаю, возможно, завтра будет так:
ребëнок старого шарманщика (несостоявшийся актëр), изобличив во мне обманщика, достанет с полки гвоздодëр,
устало спросит: «И который же? Четыре сольдо, всё под ключ».

Но в оперетте ищут сторожа, но по стене гуляет луч.

Арт: Демьян Ленков

#svirel_poetry

Где постелить солому — не сказали. Паломники спят прямо на вокзале, привычно забывая цель пути, поскольку цели нет у самурая. Земля, конечно, не имеет края, зато окраин — Господи прости. Есть круг полярный, есть медвежий угол. Тетрадные поля не знают пугал. Не требует особенных затрат правдивое дитя вечерних споров в пространстве, где количество заборов превысило количество оград.

В подобном месте с парком и фонтаном (теперь поющим, по последним данным, то новый стиль, то старые хиты — всë на манер "спасите наши души") зимой страдали от великой стужи, а летом — от великой духоты. Короче, обязательно страдали. Забрав рецепт на оптику для дали, день уводил рассвет с передовой. Ночь оставалась подконтрольна векам, но город обзавёлся человеком, обременëнным птичьей головой.
Краснела крыша. Зеленела пихта.
Позвали орнитологов каких-то. А человек — ворона или кто — звал дворника несбывшимся поэтом. Любил сидеть на дереве. При этом снимал пиджак, но надевал пальто, болтал ногой, лучился слабым светом. Прохожего одаривал советом (опять же, если тот его просил): вы молодец, вы абсолютно правы. Летайте, сударь, собирайте травы. Сушите вëсла, мяту, девясил. Не бойтесь показаться странноватым. Те, кто не верит пафосным бравадам, естественно, умны не по годам. Живите, никому не потакая. Что голова? Наследственность такая плюс тяга к самым разным городам.

Где разложили грабли — не шепнули. Кочевник дремлет прямо на бауле весеннего кочевья своего. Изъяна нет в архитектурном стиле, но горожане снова упустили момент, когда исчезло волшебство. Поэтому без лишних бюрократий — для пользы дела и потехи ради — вервольфам обеспечен сервитут. И домовым назначено сплотиться.
Вы не встречали человека-птицу? Увидите его — скажите: ждут.

#svirel_poetry

И, конечно, весна, и, конечно, все пишут о ней. Ах, бумага — терпи, не получится стать атаманом. Впрочем, выхода нет — в лучшем случае станешь романом, погружающим разум читателя в царство теней. Вероятно, поэтому тени, объëмы презрев, предпочли бы подольше лежать в дорогом межстраничье, новостями делясь, окликая друга друга по-птичьи, обсуждая меню с королями крестей или треф. Или даже бубëн. Или даже каких-нибудь пик. Перспектива страниц — статуэтка, балкон, серенада.

Если не за что больше держаться, но, кажется, надо, остается одно — научиться держаться за миг. Ведь покой — только сон, равнодушный к полету пчелы возле красного фрукта с насыщенным внутренним миром. И дорогу весне — крепдешинам, шелкам, кашемирам. И хозяйки, радея за быт, намывают полы. Литераторы спорят, разлив по стаканам ситро. Хорошо, на углу отродясь не встречали трамвая. Взяв под мышку батон и веселый мотив напевая, старый ангел, земли не касаясь, шагает к метро.

Арт: Мария Ждан (Асватурова)

#svirel_poetry