Запрос
Заберусь на табуретку —
Стану ближе к небесам.
Я ужасно взрослый детка —
Шесть годков, а сам с усам.

Будь любезен, Гуглов Вася,
Мне проходку к Самому:
Попросить у ипостасей —
Ни тюрьму и ни суму,

Только малые печали.
Только мама, папа, пёс.
Вася мне мигнёт устало:
Мол, на божьем сайте сброс,

Подрастёшь – не за горами,
Вот тогда пойдёшь к шатру.
Я ж, закрыв глаза руками,
Встану в угол и умру.

Обнулив все дни рожденья,
Бог вздохнёт: ну что ж — дорос.
Гуглов вздрогнет на мгновенье
И отправит мой запрос.

Годовые кольца

Рисую годовые кольца,
поскрипывая циркулем железным,
на круглой колбасе,
ну, той, что доктор
всем по секрету в прошлом веке прописал.
А мимо пролетают облака,
и ветер обещает перемены,
и пьёт росу с ромашки стрекоза.
Но небо строго смотрит на меня:
всё пляшешь, мол, от фонаря,
а посмышлёней кто - так те от улицы-аптеки.
Тобой начерченные годовые кольца
разматывать придётся наверху:
там бесконечность ткут в промышленных масштабах:
окружности, которой нет нигде,
но с центром в Тане, утопившей мячик.
Дались мне эти годовые кольца,
нащупываю циркулем железным
на чёрствой булочке изюм,
оторванную лапу, Танин плач,
бычка качания и вздохи на ходу,
вот-вот доска кончается –
я циркуль отрываю и лечу,
как ласточка по бесконечной смерти,
на кольца рассекая высоту.

Звенигородская, 22 . Некоторые прозаики сами в себе гораздо больше поэты. Например, Вита Черёмухина.

Потрошки
Тимуру Т

Соседка омывает потроха,
Их нежно величая потрошками ©

Что Комарово, что Мытищи –
мне тонко на тебя смотреть,
но взгляд не рвётся, ищет, ищет,
тот край стола, где глубже след.

Я по-цыплячьи узкогруда:
неоправданием от бед,
но даже грязная посуда
здесь так похожа на обет.

Подуй, подуй на эту воду,
на пузырьки,
прижмутся крылья к небосводу.
Не с той ноги
мне боком выйдут потрошки
и птичьи головы.
Скупа
в пасхальную
(трещат бока) до скорого –
соседке вру, как про тебя,
с четыре короба.

Фартук
бабушке М.М.

Только фартук истёртый, Мария, остался в углу,
где забытые временем вещи уткнулись в золу –
как слепые в окно.
В нём корову доила, гусям задавала зерно.
Не разгадан рисунок – подолом он весь темнота,
как в колодце вода.
Надевая его, я легка становлюсь и мала,
выхожу за скрипучую песню твоих половиц:
в это утро, в безмолвие птиц,
молоко и трава.
Сад зарос тишиной – подходи и бери наугад,
поредела листва.
На ладонях у яблонь младенные яблоки спят,
собираю упавшие в фартук (огромный – до пят).
О тебе, прижимаясь к друг другу, они говорят,
глубоко им в подоле, что видно мерцанье во мгле,
и бока их в земле.

Вадим Жук, последние строки:
«На узком мостике, за шаткие перила
Держась, кричишь, и ничего в ответ,
Была, была и вот отговорила.
И даже эха нет.
Карасик-рыбка, круглый жадный ротик,
Голодная до синевы волна.
Плывет, плывет по речке малый плотик
О два бревна.
Два мальчика плывут белоголовых
Вдоль зябких молчаливых берегов.
Молчат под ивами большие рыболовы.
Не слышно слов.
Не слышно мне ни тишины, ни плеска,
Невидим голос твой, невидим звук.
И солнца дышит неподвижный круг
За облачной неплотной занавеской.»

***
Это гул в голове? Нет, весна.
Это пауза? Нет, это слово:
Растянулась синичья спина –
До размаха крыла вороного.

Грачий рай или нет - грачий яр:
Задышало пшеницею поле.
Это слово пробилось сквозь пар
И птенцы запищали в подоле.

https://www.youtube.com/watch?v=6DUnpv19IUM Веня Д'ркин /Александр Литвинов/ 1970-1999

Вернулся с неба

Вернулся с неба, принёс гостинцы.
Вот это людям, а это детям.

А это птицам. А это, видишь,
Себе обновку на небе справил.

Плету корзинки, конверты клею.
И умираю, и не умею...

25.02.025 КБС

Комбуча или мы в ответе за

Кактусы нельзя так расточительно приручать,
от этого они растут совсем бездушными – выживают иных.
Первой – собачку Фриду,
потом отца выпроводили бегать от инфаркта,
с тех пор я его не помню.
Мать прижали в углу, она там до сих пор.
Правда, днём её почти не видно,
а ночью…
а ночью она надевает белый свет на голое платье,
туфли… английские лакированные лодочки-хамелеоны - 36 размера,
каплю-другую,
подкрашивает помадой вылинявшее: сердце
и одну-единственную фразу.

Я не знала, как быстро решаться, но вчера взяла хозяйственные перчатки,
нож и все кактусы сделала умершими.
Даже неживые они искололи мне руки в ответе,
никакие перчатки не спасли.
От этого руки запали на тёмное, отчаялись:
слишком долго они кромсали мясистые,
истекающие стеклянным соком тела,
выносили на помойку желейно шевелящиеся на изломах куски,
за которыми тянулась злая зелёная слюна нити Ариадны –
вернуться.
Хорошо, что в октябре дождь уже в семь.

Но мама всё равно не научилась уметь выходить из своего угла
и в тысяча шестьдесят седьмой свой ночь напоминает: «Сахар и чай».

А я по-прежнему не могу ровно жить
на скользком и выпуклом теле,
отчего отчаиваюсь вслед за темью рук,
чувствую, как разрастается чайный гриб,
и качусь по слизи к стенке трёхлитровой банки.
Одна нога уже попала в западню: между слоистой плотью и стеклом.
Я даже не могу посмотреть мучителю в глаза:
у нас одинаковый цвет глаз, перетекающий в общие ресницы.
Если бы кактусы были живы… Ведь не поручишься что почём.
А могла бы за них хвататься.

Не надо кормить гриб. Но мама…
Мама каждую ночь настаивает его:
«Сахар и чай! Сахар и чай! Сахар и чай!»
- Да, да, мамочка, сахар и чай.
Я или ты так громко не плачешь?
Умей научить дочь держаться посередине,
и тогда комбуча, достигнув баночного горла, вымолчит меня в небо.
Готова ли я к этому нечеловеческому счастью?

Обожгись на молоке,
подуй на мёртвую воду,
подуй на живую воду,
обожгись на молоке.

Рыба
Не трогай, не трогай колючую рыбу –
Она не ручная ещё.
Плавник её близко подходит к востоку
Оранжевой веткой метро.
Я видел такую в объятьях Фонтанки,
На леске у старой вдовы,
Поймал её взгляд в отраженье зеркальном
И думал о ней до зари.
Не трогай, не трогай, пусть мимо, не всякий
Спокойно её отпусти,
До игл дотронешься — вскроются хляби
И смоется небо с земли.

Поэтический случай
До трамвайной остановки общепризнанный поэт
Мне читал без остановки про схождение планет.
Я усиленно шаталась, потому что много пью,
Носом шмыгала, икала и несла галиматью.

Прихватив меня под мышку, он меня почти что нёс,
В непроглядной подворотне нас облаял местный пёс.
Обещал с инскриптом книжку, несмотря на мой позор,
Я мечтала об интрижке, ох уж этот женский вздор.


Было холодно и снежно, сдуру начала трезветь,
Захрустела под ногами ветром сорванная ветвь.
Взмыл поэт над тротуаром, жди обещанного, мол,
Я поверила поэту, тут трамвай и подошёл.

Ну, надо и фоточек с КБС, одними стишками сыт не будешь. Блины/Вином.

Банши Инишерина

Все наши пальцы строем
спилены с рук, как сады:
шьются другим героям,
общего «Ну, погоди».
Все наши Дженни мИлы:
вот телефон, адреса.
Мы не вчера забыли,
что забывать нельзя,
мы не вчера сгорели
и не вчера – мы прах.
Нам не откроет двери
клятва на трёх словах.
Льёт колокольчик ослиный -
дон дин дон дон! Что нам он?
Нам бы на хлебец сардины
и на иглу махагон.
Тёплым песком берег застлан -
галька приносит боль.
Всё, чем мы в детстве хрипели,
- как оказалось, корь.
Нам бы сгодился облыжный,
лишь бы не Гамбургский счёт.
Вниз по Фонтанке – слышишь?
Не Вальсингам поёт.
Что-то дешёвое, ишь как:
Спасу нет – Спас на крови,
Вот и вчерашний мальчишка
смотрит свозь пальцы твои.

В соавторстве с Ильёй Куриным
Отеци
Нащупал выключатель, я здесь жил.
Катал Настюшку, превращаясь в лошадь,
обои отвалились, всюду пыль,
отжатая супругою жилплощадь.
Какая пыль, какая пустота и чушь,
как заржавевший душ...
Картина выцвела:
невидимые в чёрном небе птицы —
над жёлтой
над вангоговской пшеницей,
их привлекает тёплый цвет,
бывает света нет.
И я не слышала ни криков ссор, ни драки —
он молчаливый с детских лет,
а вот она — моргала часто.
Морганатические браки
заведомо ведут к светодиодным:
накаливанье слишком тяготит.
Я лягу на пол, буду в лампочку смотреть,
я слеп и потому я вижу —
как мы летим над океаном...
Ты забираешься на табурет.
А мне теперь куда смотреть?
На обгоревшее стекло? На эту смерть?
А я на птиц хочу над океаном.
Я вся сама из этого стекла,
в прожилки копоти, как в крап одета.
Ты вышел сам в длину волны
воспламенять стеклянные предметы,
и в этом нет ничьей вины,
Зачем тогда родятся дети?
Я на полу, смотрю...
Её смысл жизни — чтоб светло.
А свет есть только от того, что есть источник.
Они как связаны...
Вдвоём они одно.
Так связан север с югом.
Так летят
над океаном птицы.
Ночь, дождь, нет звёзд и нет внизу огней,
не видно ничего,
но почему-то знаешь, куда лететь,
и мысли все о ней.
В погасшей лампочке прижились мои сны,
и я иду, встаю на табурет,
выкручиваю и роняю на пол.
На потолке висит пустой патрон.
Она к нему не прикипела,
и на весах не взвесишь свет.
На самом деле, я это он.
Свет, лампочка...
Летящие над океаном птицы...
Сын
Отец
И...