Сирены как память

Прочитала научную статью о сиренах как способе формирования коллективной памяти в Израиле. Начинается очень трогательно: с рассказа о Юлии Салманович, еврейке из Мункача в Чехословакии (сейчас Мукачево в Украине). Ей было 15 лет, когда в город вошел Вермахт, из своей семьи она выжила одна. В 2015 году в день памяти Холокоста она была приглашена на церемонию в штаб-квартиру Командования тыла ЦАХАЛ, чтобы активировать двухминутную сирену по всей стране.

Статья описывает симметрию между опасностью и памятью, создаваемую сиреной, которая звучит и во время ракетных атак по Израилю (но с меняющейся тональностью), и во время памяти погибших во время Катастрофы и войн Израиля. Это создает «активную память» — концепт, согласно которому память рассматривается как активный элемент, способный формировать события и жизни, а воспоминания это не только пассивный нарратив из слов, они воплощаются в действия, практики или их избегания. «Сирены в Израиле служат не только нейтральными предостерегающими устройствами, они превратились в силу, призывающую к тишине и памяти, основанную на обратном действии: во время сирены на день памяти Холокоста вы должны застыть на месте на две минуты вместо того чтобы бежать в укрытие, хотя инстинкты и обычаи требуют вести себя иначе. Таким образом, звук сирены становится мощной силой, которая объединяет травматическое еврейское прошлое с опасностями, с которыми сталкивается государство Израиль сегодня».

Есть парадокс в том, что сирена, контролируемая государством и показывающая его монополию на ֹ«public sound», тем не менее пробуждает личные воспоминания о Катастрофе: в эти две минуты никто не диктует, о чем и ком думать, не зачитывает речь, не рассказывает про свой опыт. В то же время, будучи военным и государственным инструментом, сирена вовлекает в этот акт памяти всех, и сигнализирует, что есть только один звук и одна общая память о прошлом, в которую не впишутся другие нарративы. Автор описывает сложности и противоречия, которые вызывает поминальная сирена у ортодоксальных евреев и мусульманского населения Израиля, в особенности как раз из-за активного режима, в который эта сирена вовлекает. От этого автор уже переходит к описаниям разрозненности израильского общества, но думается, что больше из-за красоты метафоры, чем от действительности того факта, что сирена памяти способна возбудить непримиримые противоречия в обществе.

Любопытно, что сложно установить, когда именно cтали использовать поминальные сирены в Израиле, но задокументировано, что уже в 1953 году этот прием использовался на день памяти Холокоста (тогда сирена звучала два раза — в 7 утра и в 7 вечера).

Кстати, несмотря на длительность традиции, до сих пор даже в Израиле есть люди, которые инстинктивно бегут в убежище при звуках поминальной сирены. А за пределами Израиля вообще мало кто знает о таком, под видео и фото всегда появляются люди спрашивающие, что происходит. Кто-то на них раздражается, а по-моему, отличный способ рассказать и привлечь внимание к теме.

Сегодня день памяти жертв Холокоста в Израиле, только что прозвучала двухминутная сирена. Ниже пересказ статьи о сирене как мемориальной практике.

На фото: Диана Фоли, Александа Коти, Джим Фоли, Эл Шафи Эльшейх (второй из осужденных игиловцев)

Я продолжаю читать книги про взаимодействие жертв и палачей (писал об этом вот тут), дочитал еще одну. Это American Mother Колума Маккэнна и Дианы Фоли. Меня поразил его предыдущий роман "Апейрогон" (писал о нем тут и тут), и я сразу купил следующую книгу. Это история Джима Фоли, американского журналиста, захваченного ИГИЛ и казненного после более чем года переговоров о выкупе. Видео и фото его обезглавливания обошли мир в августе 2014 года. Позднее двоих убийц Фолли и еще нескольких заложкинов поймали и судили в США, оба получили пожизненное.

В книге историю жизни Джима Фолли, переговоров с игиловцами, попыток убедить власти США выплатить выкуп (политика США и UK - не вести переговоров с террористами) расказывает его мать, развернувшая целую компанию в поддержку сына при его жизни, и за изменение политики страны в отношении заложников - после его смерти. А еще она рассказывает, как дважды встречалась с одним из предполагаемых убийц. А Маккэнн ей помогает, делает из бесед с ней книгу.

Убийцы предполагаемые, потому что прямых доказательств их вины не существует, они всегда были в масках, их лиц не видели выжившие заложники, их нет на фото. Есть только свидетельства выживших об идентичности голосов. А еще в качестве косвенных доказательств использовались сообщения, которые слали террористы, требуя выкуп. Среди прочего они часто использовали слово whilst - "в то время как" - это слово не очень частотное и это британский английский, а оба пойманных игиловца британцы.

Встреча Дианы Фоли и Александы Коти не похожа на красивые истории раскаяния-прощения. Но этим она как раз и интересна. Коти юлит, не говорит всей правды, не считает себя до конца виновным - и отчасти у него есть на то основания: он считает США неправыми в этой войне, на его глазах американский дрон убил жену и маленьких детей его друга, а брат Джима был американским военным, то есть Джим для него легитимная жертва. Но что-то во время встречи происходит, хотя прощения он так и не просит.

А спустя несколько месяцев после этой беседы Диана получает письмо от Коти. Он все еще юлит, но просит-таки прощения, кажется, вполне искренне. И в этом же письме, - и это самый, пожалуй, сильный момент в этой истории - прося прощения, он использует слово whilst.

Тут комментировать - только портить. В общем, повторю, тема прощения/примирения всеми силами сопротивляется стандартизации и обобщениям, очень тут все тонко и индивидуально.

И да, касание рукой в этой истории тоже есть.

Es ist das Befreiende von Karfreitag und Ostern, daß die Gedanken weit über das persönliche Geschick hinausgerissen werden zum letzten Sinn alles Lebens, Leidens und Geschehens überhaupt und daß man eine große Hoffnung faßt. Seit gestern ist es wunderbar still im Haus geworden. "Frohe Ostern" hörte man viele einander zurufen und neidlos gönnt man jedem, der hier schweren Dienst versieht, die Erfüllung dieses Wunsches.
Страстная пятница и праздник Воскресения освобождают нас благодаря тому, что в это время мы прорываемся сквозь размышления о личной судьбе к последнему смыслу всей жизни, всех страданий и вообще всего происходящего; благодаря тому, что снова обретаем великую надежду. Со вчерашнего дня в нашем здании установилась чудесная тишина. «Радостной Пасхи!» – слышится повсюду, и безо всякой зависти желаешь исполнения этого всем, кто несёт здесь тяжёлую службу.

Письмо к родителям. Пасха, 25 апреля 1943

Ich hoffe sehr da zu sein, wenn Euer Kind geboren wird. […]. Ich bin sehr zuversichtlich, daß wir Ostern wieder zusammen in Frieden feiern und dann kommt Ihr zu meiner Hochzeit und vorher taufen wir noch Euer Kind.
Я очень надеюсь быть с вами, когда у вас родится ребёнок. […] Я очень рассчитываю на то, что Пасху мы отпразднуем вместе и в мире, затем вы придёте ко мне на свадьбу, а перед этим мы покрестим вашего ребёнка.

Письмо к Ренате и Эберхарду Бетге. Канун Рождества и Рождество 1943.

Ostern? Unser Blick fällt mehr auf das Sterben als auf den Tod. Wie wir mit dem Sterben fertig werden, ist uns wichtiger, als wie wir den Tod besiegen. Sokrates überwand das Sterben, Christus überwand den Tod als ἔσχατος ἐχθρὸς (1. Kor 15,2626). Mit dem Sterben fertig werden bedeutet noch nicht mit [dem] Tod fertig werden. Die Überwindung des Sterbens ist im Bereich menschlicher Möglichkeiten, die Überwindung des Todes heißt Auferstehung. Nicht von der ars moriendi, sondern von der Auferstehung Christi her kann ein neuer, reinigender Wind in die gegenwärtige Welt wehen. […] Von der Auferstehung her leben – das heißt doch Ostern. Findest Du auch, daß die meisten Menschen nicht wissen, woher sie eigentlich leben?
Пасха? Мы больше внимания обращаем на умирание, чем на смерть. Для нас важнее справиться с умиранием, чем победить смерть. Сократ преодолел умирание. Христос преодолел смерть как ἔσχατος ἐχθρὸς [последнего врага] (1 Кор. 15, 26). Справиться с умиранием еще не значит справиться со смертью. Преодоление умирания лежит в пределах человеческих возможностей, преодоление же смерти означает воскресение. Не от ars moriendi [искусства смерти], а от Воскресения Христа может повеять в современном мире новым очистительным ветром. […] Жить, исходя из Воскресения, – вот что такое Пасха. Не кажется ли тебе, что большинство людей и не ведают, исходя из чего они, собственно, живут?

Письмо к Э. Бетге. 27 марта 1944.

Die Zeit zwischen Ostern und Himmelfahrt ist mir immer besonders wichtig gewesen. Schon richtet sich unser Blick auf das Letzte, aber noch haben wir unsere Aufgaben, unsere Freuden und unsere Schmerzen, auf dieser Erde und die Kraft des Lebens ist uns durch Ostern zuteil.
Время между Пасхой и Вознесением всегда было для меня особенно важным. Наш взгляд уже устремлён на последнее, но у нас всё ещё есть наши задачи, наши радости и наши страдания на этой земле, и благодаря Пасхе мы получаем силу жить.

Письмо к Руфи фон Ведемейер. 10 апреля 1944. (ср. с письмом к Э. Бетге от 11 апреля 1944).

[Окончание, начало в предыдущей записи.]

Словом, фильм, на мой взгляд, особого интереса не представляет, - зато реакции на него меня поразили - причем равным образом и восторги и претензии. Пока я фильма не видел, они выглядели вполне правдоподобно, но теперь не выглядят.

С одной стороны, мне были бы понятны любые замечания к его художественным достоинствам, каковых, собственно ноль. Но вместо этого (в англоязычных медиа) я вижу исключительно восторги, причем не позицией авторов, это бы ладно, но монтажом и сюжетом! "An elegantly assembled diary of the Palestinian experience, No Other Land is a harrowing document that leaves traces of hope for a better future." - гласит резюме на Rotten tomatoes (рейтинг 100%). "The footage is out there, and it's rarely been assembled into a more concise, powerful, and damning array than it is here» - пишет один из ревьюеров. Нет, ничего там не assembled, это унылые бессюжетные съемки - все становится ясно после первой сцены, остальные вообще ничего нового не добавляют и не поясняют.

С другой стороны, мне совершенно непонятны претензии идеологические. Антон Долин (единственная русскоязычная рецензия, которую я читал, но претензии кажется довольно универсальные) пишет, что авторы представляют «сложный и болезненный конфликт нарочито односторонне, умалчивая о контексте», «эмпатично и детально представляя одну сторону конфликта, вовсе ничего не сообщают о другой». Камон, так это и работает, такое кино дает голос тем, кого, по мнению создателей, не слышно. Давайте предъявим претензии за непредставленность позиции другой стороны фильму «Срок» Пивоварова-Костомарова-Расторгуева или «Навальному» Роэра.

В той же рецензии Долин намекает, что авторы что-то важное умалчивают о контексте, о чем статья в Вики якобы говорит красноречивее, чем фильм. Речь, видимо о том, что претензии жителей Масафер-Ятта на древность их поселения оспариваются израильской стороной. Странная претензия. Какая разница, как давно люди там живут, никто, кажется, не берется утверждать, что постройки, которые приезжает ломать техника, ненастоящие. Не может быть никакого контекста, который бы превратил это зрелище во что-то принципиально иное.

Еще авторов упрекают в том, что они якобы специально провоцируют армию и поселенцев и потом это снимают и делают из этого инструмент борьбы. Серьезно? Ваш дом приехала сносить техника в сопровождении солдат с автоматами, или вас пришли бить титушки-поселенцы - правда стоит придираться, что жители, ненасильственно протестуя, как-то не так себя с ними повели? Провокацией очевидно является само присутствие не тех людей на этом месте, и не провокационным поведением может считаться только быстрый сбор манаток и стремительный отъезд.

Те и другие реакции только подтверждают, что это фильм, как я сказал, «для своих» - идеологические союзники его некритически хвалят, противники - так же некритически ругают. Преодолению границы, разделяющей тех и других, этот фильм никак не помогает. Фильм, который бы это делал, как делает роман «Апейрогон» Маканна (я писал о нем тут и тут), мне правда хотелось бы посмотреть, и ему бы точно стоило дать «Оскар».

Словом, фильм, на мой взгляд, особого интереса не представляет, - зато реакции на него меня поразили - причем равным образом и восторги и претензии. Пока я фильма не видел, они выглядели вполне правдоподобно, но теперь не выглядят.

[Окончание в следующей записи.]

И еще один оскаровский лауреат, на этот раз этого года - No Other land.

Два активиста, палестинец и израильтянин, снимают хронику мирного сопротивления жителей Масафер-Ятта, конгломерата из 19 палестинских хуторов на Западном берегу в зоне, полностью контролируемой Израилем. Израиль хочет построить на этой территории армейский полигон, строительная техника про поддержке армии раз за разом приезжает ломать дома, в которых живут люди, израильские поселенцы устраивают набеги - жители хуторов могут только загораживать дома собой и снимать происходящее на камеру - причем начали они это делать 30 лет назад, когда один из авторов-героев фильма был еще ребенком. Из этих съемок, старых и современных, сдобренных беседами главных героев у костра, собственно и смонтирован фильм.

Я вполне разделяю пафос палестинцев, не желающих покидать свою землю и мирно протестующих против оккупации и переселения, я против оккупации и за two states solution. Мало того, мне самому приходилось отстаивать московский парк против собянинских застройщиков и даже вставать перед бульдозером, то есть я вполне могу проассоциировать себя с героями. С учетом всего сказанного я, кажется, вполне неангажированно могу сказать: фильм, на мой взгляд - совершенное барахло.

Во-первых, это фильм «для своих» - для тех, кто выбрал сторону, и кому не нужны пояснения и объяснения - нужна только картинка в обоснование уже сформированной позиции. Тем, кто хочет разобраться в происходящем - причем даже в этой конкретной истории - фильм не помогает. Он не отвечает даже на базовые вопросы, возникающие при просмотре:

- Почему люди предпочитают десятилетиями жить в нечеловеческих условиях, выбирая противостояние с многократно превосходящей силой без надежды на победу, причем выбирая не только для себя, но и для своих детей? Нам говорят, что, переезжая в город, люди теряют право на землю и вынуждены жить в тесноте. То есть жители хуторов не хотят менять лучшие условия жизни на худшие? Честно говоря, мне хочется посмотреть теперь, что же может быть хуже.

- Или надежда есть - в чем она? Герои говорят, что рано или поздно все это закончится, но на что именно они надеются, не объясняется. В конце фильма нам говорят, что после усилившегося в результате 7 октября давления поселенцев многие начали уезжать - то есть все же надежды нет?

- Почему армия может ломать постройки, но не трогает людей (старается не трогать, получается не всегда: один палестинец на наших глазах ранен солдатом и в конце фильма мы узнаем, что он умер от последствий ранения) - по опыту противостояния с собянинскими застройщиками в Москве 2010-х я знаю, что лучший способ подавить протест - просто посадить всех протестующих в автозак и отвезти в отделение - здесь армия и полиция явно так сделать не могут - почему? Нет ответа.

Фильм состоит из хроники побоищ и разговоров двух главных героев - палестинца и израильтянина. Они обсуждают свои мысли и переживания, делятся планами на будущее - это довольно малосодержательно, но в принципе нормально, интересно увидеть, о чем там люди разговаривают. Но вдруг ты понимаешь, и это прямо кринж, что это не съемка каких-то «обычных людей» - это авторы фильма снимают САМИХ СЕБЯ, они просто беседуют на камеру, причем крайне малосодержательно, и делают из этого фильм.

Любое высказывание, претендующее на убедительность, на мой взгляд, должно быть больше суммы своих частей - мы начинаем сочувствовать героям, если из хроники и разговоров складывается некое более сильное целое. Здесь это просто хроника, причем унылая, и разговоры, причем кринжовые.

Я видел, что на эту критику отвечают, говоря, что это мол «активисткое кино». Но кино, снятое активистами, совсем не обязательно лишено художественных достоинств - см. поразительный фильм «For Saam» Влад Аль-Катиб о Гражданской войне в Сирии. А кино с минимумом авторского голоса и художественности - вполне почтенная традиция, см cinéma vérité и direct cinema, к ней принадлежит, например, Checkpoint Йоава Шамира, также про палестинцев и израильских военных и также целиком состоящий из репортажной съемки.

[Окончание в следующ записи.]

Fun fact: Бен Кингсли сыграл Симона Визенталя и Адольфа Эйхмана! А также Отто Франка, Сальвадора Дали, Моисея, Потифара, Шостаковича, Карзая итд. А самая великая его роль Ганди в фильме 1982 года.

Вот эти сцены в "The Zone of Interest" и в "The Act of Kiling"

Посмотрел «Зону интереса» Джонатана Глейзера, лауреат прошлогоднего Оскара, и это важное кино - именно с точки зрения работы с прошлым.

Фильм показывает несколько дней из жизни Рудольфа Хёсса, коменданта лагеря Аушвиц. Мы видим идиллическую жизнь его благополучной семьи в доме с садом-огородом, непосредственно граничащим с лагерем. Лагерь в непосредственной близости - оттуда доносятся звуки происходящего там, оттуда поступает одежда, снятая с новоприбывших евреев, оттуда приходят служанки-еврейки к хозяйке дома и женщина для любовных утех коменданта - и туда же потом уходят. Но своими глазами лагерь мы не видим ни разу.

И это главное в фильме, и это важный новый ход, а вовсе не давно ставший штампом контраст домашней идиллии с ужасами по соседству. Отсутствие в фильме лагеря - ключевой его прием: фильм работает исключительно с культурной памятью о Холокосте, он в принципе возможен потому, что человек 2023 года базово так много знает о Холокосте и конкретно об Аушвице, что происходящее там можно полностью доверить его воображению - и это оказывается исключительно сильным ходом. Потому что воображение, как известно, работает лучше любого изображения.

И в конце авторы как бы обнажают этот прием (только эту сцену, как выясняется, мало кто считывает). В одной из последних сцен Хёсс после пышного приема с участием всей верхушки СС спускается по лестнице и вдруг его начинает, хм, корчить. Это похоже на то, что происходит с кошкой, когда она отрыгивает шерсть - довольно странное зрелище, но только не для тех, кто видел The Act of Killing Джошуа Оппенахймера (я писал о нем тут). Там такой приступ настигает героя после наиболее натуралистичного воспоминания о производимых им казнях. Это обнажение приема - Глейзер тут почти открытым текстом говорит, что работает не столько с Холокостом как таковым, сколько с культурной памятью о нем, с Холокостом, как универсальным языком описания массовых преступлений 20 века.

В 2023 году показывать ужасы Холокоста как таковые не впадая в штампы невозможно, а штампы в такой тонкой теме выглядят очень проблематично (ср Treasure Юлии фон Хайнц со Стивеном Фраем в отличие от The real Pain Айзенберга c Калкиным), это можно делать только через работу с содержанием головы зрителей. «Зона интересов» - фильм о динамике памяти о Холокосте в современной культуре.

С учетом этого особенно важным выглядит заявление Глейзера, британского еврея, на вручении Оскара. Потому что оно про злоупотребления и манипуляции этой памятью:

«Все наши [творческие] решения были призваны заставить зрителя взглянуть на себя со стороны. Не чтобы сказать: «Посмотрите, что они [нацисты] делали тогда», а чтобы сказать: «Посмотрите, что мы делаем сейчас». Наш фильм показывает, к чему приводит дегуманизация в ее худшем проявлении. Она сформировала все наше прошлое и настоящее. Мы — те, кто стоит сейчас на этой сцене, — отвергаем использование еврейской идентичности и Холокоста в качестве оправдания оккупации, ставшей причиной конфликта, затронувшего стольких невинных людей. И жертвы 7 октября в Израиле, и жертвы продолжающейся атаки на Газу — все это жертвы дегуманизации».

Очень показательно, что после этого авторов фильма обвинили в антисемитизме.

Smolny Beyond Borders - образовательный проект, созданный группой бывших преподавателей Смольного колледжа (факультета свободных искусств СПбГУ) при поддержке Бард-колледжа в Аннандейл-он-Хадсон, Нью-Йорк, и Бард-колледжа в Берлине - огранизует бесплатный онлайн-курс "Историческая память в Центральной и Восточной Европе во время российско-украинской войны"

Автор курса - Юрий Латыш, историк, специализирующийся на исследованиях памяти, историографии, истории Украины, движении декабристов и публичных интеллектуалах; является заместителем главного редактора журнала «Историческая экспертиза» и членом Ассоциации славянских, восточноевропейских и евразийских исследований (ASEEES), Ассоциации исследований памяти (MSA) и Независимого института философии (Париж)

Темы курса:
- Ландшафт памяти в Центральной и Восточной Европе
- Концепция «уязвимой нации» и государственный контроль над памятью
-  Влияние войны на политику памяти в России, Украине, Польше, Беларуси, странах Балтии, Германии и др.
- Запрет и криминализация «вражеских» нарративов, конфликты национальной памяти и памяти меньшинств
- Деколонизация и борьба с имперскими маркерами в публичном пространстве

Курс начался вчера, 12 марта, но записаться можно до 17 марта на сайте http://smolny.org/ .

Как люди, долго закрывавшие глаза на правду, наконец открывают их? Что становится той точкой невозврата когда «развидеть» и «расслышать» уже не получается? Что можно сделать (и можно ли), чтобы у другого человека поменялось мировоззрение? Как быстро оно может поменяться? Что может запустить процессы критического осмысления на индивидуальном и общественном уровнях?

Доклад Хрущева на XX съезде, реплика друга, давка на похоронах «бессмертного вождя» или отмена «дела врачей» — в годовщину смерти Сталина мы отобрали свидетельства современников с сайта проекта 05/03/53, которые рассказали, как процессы трансформации отношения к Сталину и режиму проходили у них. Читайте в карточках.

На днях была опубликована книжка, вполне актуальная в свете бурно обсуждаемых последних новостей, но в отличие от большинства эмоциональных комментариев, анализирующая причины происходящего. Один из авторов - крупнейший представитель memory studies, так что я вполне имею право написать о ней в этом канале.

Речь о книге Эндрю Хоскинса и Уильяма Меррина "Расколотые медиа" (Sharded Media). Меррин - специалист по медиа, давно анализирующий трампизм как медаифеномен, но для меня интереснее другой автор.

Эндрю Хоскинс - несмотря на сравнительную молодость - серьезнейшая фигура в исследованиях памяти, человек, основавший и редактирующий аж три важнейших журнала по своему полю, в том числе главный - Memory Studies. Ему принадлежат интереснейшие наблюдения о том, как видеизменяется память в ситуации существования в цифровой среде - и эти наблюдения "калибруют" дисциплину не меньше, чем основополагающие работы Хальбвакса. Например, Хоскинс показывает, что в цифровой среде меняется само понятие общности, на смену ему приходит нечто новое, что он называет "magnitude". Меняется и содержание понятия "субъекта" взаимодействия, и соответственно - взаимодействие с прошлым. Ну это отдельный разговор.

Еще Хоскинс очень динамичен в своих интересах. Наблюдение за меняющейся реальностью привлекло его внимание к феномену войны в новых обстоятельствах - и он написал интереснейшую книжку о том, что сегодняшняя война в значительной степени цифровой феномен. Речь не об информационной войне в старом смысле слова а о том, что в новых условиях принципиально меняется и восприятие военных действий, и способ их ведения (и первое влияет на второе).

Хоскинс настолько неформатен, что под него в Эдинбургском университете создана специальная кафедра - AI, MEMORY & WAR.

И вот этот человек сейчас выпустил книгу о том, как новая цифровая реальность создат Трампа. Дико интересно. Вот анонс в моем переводе.

Sharded Media («Расколотые медиа») — это рассказ о том, как высвобождение индивидуального общественного мнения и гнева (unleashing of individual public opinion and rage) стало самой ценной политической валютой. Раскалывание (sharding) опыта в цифровой среде - благодаря социальным сетям и платформам, рекомендациям и источникам, основанным на горизонтальным взаимодействии (peer-linked sources), привело к расщеплению осведомленности о политике, политического опыта и политической деятельности. Ярость, негодование, лицемерие и псевдореальная самоуправляемая реальность раздробили политический ландшафт.

В этой книге восхождение Дональда Дж. Трампа рассматривается как симптом и катализатор этого явления, воплощая разочарование общественности в либеральной демократии и принятие ею политики, движимой инстинктами и эмоциями. Мы рассматриваем, как экономическое опустошение, вызванное глобальным неолиберализмом и зомби-капитализмом, подогревало общественное недовольство мейнстримом, что привело к триумфальному, хотя и причудливому, альянсу Трампа с элитами, использующими технологии для достижения своих целей, противоречащих демократии.

Мы показываем, как либеральные мейнстримные СМИ сделали факты и правду своим «уникальным торговым предложением», основой для выстраивая доверия к себе именно тогда, когда факты оказываются наиболее эфемерным феноменом. Именно мейнстримные СМИ убедили американский средний класс в том, что именно они представляют реальность, выталкивая недовольных на периферию, пока периферия не стала реальностью.

https://link.springer.com/book/10.1007/978-3-031-84786-8

В научной литературе принято утверждать, что прощение и примирение не связанные непосредственно категории, что бывает примирение без прощения и прощение без примирения. Насчет второго не уверен (отдельный разговор), а с первым любопытно, стал искать примеры и нашел один прямо классический. Фредерик де Клерк и Нельсон Мандела, два президента ЮАР, архитекторы демонтажа апартеида и знаменитого южноафриканского примирения, по должности репрезентировали примирение - ср хрестоматийную фотографию, где они держатся за руки при получении Нобелевской премии мира, одной на двоих. Но как выясняется из их биографий, а особенно ярко из мемуаров Де Клерка - они НЕНАВИДЕЛИ друг друга. Де Клерк считал Манделу террористом, а Мандела всячески унижал Де Клерка, когда он был при нем вице-президентом.

К разговору о том, какая тонкая и плохо поддающаяся обобщениям штука прощение - да и примирение в целом. В потрясающем исследовании о том, как видят правосудие сами жертвы насилия (постараюсь еще написать о нем специально) автор цитирует жертву изнасилования. Она, причем одна из немногих (5 из 21), кто говорят, что хотели бы, чтобы их обидчики страдали:

Мне хотелось, чтобы он почувствовал себя уязвимым. Я хочу - пусть это звучит дико - чтобы он ощутил самое жуткое страдание на свете. Я хочу ему самого худшего. Знаю, все говорят о прощении, но вот я злая. Я никогда не смогу простить его.

Но уже в следующей фразе она говорит иное:

Если бы он сказал: "Сара, мне очень жаль, и мне нужна помощь, - я сказала бы: "Слава тебе, Господи! - и я бы не ненавидела его так. Ему нужна помощь. Я медсестра все-таки, моя работа - заботиться о людях, среди которых могут быть такие же, как он.

И вот как обобщить этот "кейс" - допускает она прощение или нет? А никак, это всякий раз уникальная, и живая, и двусторонняя (!) ситуация.

Внезапно побывал в Утреннем развороте на Эхе Москвы! Ну то есть на Живом гвозде. Звали поговорить про Музей истории ГУЛАГа, но в итоге получилось опять про память о советском государственном терроре "в целом". Наверное, это надо повторять, но в таком общем виде не уверен, что это имеет большой смысл.

https://www.youtube.com/live/gkNYr8HrAnM?si=JNTA4Wf2xfeK2KqF&t=4121

Сегодня день рождения у замечательной Ирины Кравцовой, главного редактора Издательства Ивана Лимбаха, издающей важнейшие для нашего времени книги. Лучшим подарком будет заказать сегодня книги этого издательства.

Сегодня еще и День памяти жертв Холокоста, а для ИИЛ это одна из важнейших тем, здесь изданы книги Яна Томаша Гросса, Ханки Групинской, Марселин Лоридан-Ивенс и других авторов, писавших об этом.

https://limbakh.ru/index.php?id=10018

В Польше в мемориальном комплексе «Аушвиц-Биркенау» проходит церемония в честь Дня памяти жертв Холокоста. 

Премьер-министр Израиля не присутствует, так как рискует быть арестован по ордеру МУС с связи с предполагаемыми преступлениями против человечности.

Президент России – правопреемницы СССР, чья армия освободила лагерь смерти, – не приехал по той же причине + российскую делегацию и не звали. 

Есть в этом горькая ирония. Но винить в этом стоит не МУС.

Будем ли мы тем, что мы есть, когда пройдет боль

Написал для "Холода" о Музее истории ГУЛАГа.

"Когда-то один из основателей «Мемориала» Арсений Рогинский в ответ на вопрос, опасается ли он, что государство захватит тему памяти о советском терроре, ответил мне, что они, конечно, хотят ее захватить, но это такая тема, что как бы она сама их при этом не захватила — поэтому пусть попробуют.

В каком-то смысле история Музея ГУЛАГа — именно такой пример. Музей, изначально нужный государству только «для галочки» и в качестве декоративной витрины, оказавшись в руках людей, открытых к теме памяти, стал не просто живой сущностью, но аккумулятором и мультипликатором усилий множества неравнодушных людей и институций".

https://holod.media/2025/01/26/vlasti-peredelyvayut-muzej-gulaga/