За пределами видимого. Матричное исцеление Брахи Лихтенберг Эттингер.
На прошлой неделе сходил на
выставку Брахи Лихтенберг Эттингер в К21, прочитал каталог к ней и наконец закончил пост. Все цитаты отсылают к текстам из каталога выставки. Надеюсь, у вас получится составить представление об этом интересном проекте.
Представьте картину, создаваемую годами. Тонкие слои масла, чернил и пепла, наносимые медленно, почти ритуально. Не по заранее продуманному плану, а ведомые шепотом подсознания, "эротическими антеннами психики", как называет это сама Браха Лихтенберг Эттингер (
BRACHA). Звучит как медитация? Как попытка исцеление? Именно так. Первая персональная выставка BRACHA в Германии – это погружение в лабиринты памяти, травмы и возможности трансцендентного опыта, доступного каждому, кто готов к "самоослаблению".
Эта выставка – путешествие по многомерному пространству, где время течет нелинейно. Абстрактные полотна, на первый взгляд, кажутся непроницаемыми. Но, всматриваясь, вы начинаете различать лица, фигуры, фрагменты – призраки прошлого, отголоски коллективной памяти, резонирующие с вашим собственным опытом. BRACHA называет это "matrixial" – пространство, берущее начало в утробе (лат. matrix), где переплетаются женское знание, материнское бессознательное, духовность и, что важно, опыт родов и рождения. Это пространство, где стираются границы между личным и коллективным, прошлым и настоящим, "я" и "ты", своим и чужим, внутренним и внешним (как подчеркивает в своем тексте в каталоге выставки Гризельда Поллок, противопоставляя этот подход модернистскому страху смешения).
Глубина работ BRACHA осязаема. Тонкие слои краски, наносимые годами (иногда до восьми лет на одну картину!), создают эффект голограммы. Картина живет, меняется в зависимости от угла зрения, пульсирует. Это не живопись, а многомерное пространство, где, по словам Николя Буррио, "живопись не может описать путешествие, она может только быть путешествием". Это картография внутреннего ландшафта, сотканного из фрагментов воспоминаний, переживаний и культурных кодов, подобно "нити Ариадны", ведущей к истокам.
Для BRACHA искусство – инструмент исцеления. Исцеления личных травм (гибель родственников, бегство родителей) и коллективных ран (Шоа). Она работает с образами насилия (фотографии расстрелов, расистские иллюстрации), но не воспроизводит их буквально, а пропускает через фильтр внутреннего видения, трансформируя боль в красоту, а тьму – в свет, следуя, как пишет Рози Хун, принципам "фуги". Подобно музыкальной фуге, "субъекты" (лейтмотивы) ее работ – фрагменты травматического опыта – находятся в постоянном движении, переплетении, трансформации. Они "узнают и познают друг друга", выводя блуждание по этому патологическому пути на уровень сознания.
Ключевую роль играет повторение. Бесконечное фотокопирование фрагментов (как отмечает Буррио), переписывание, наслоение – это не просто техника, а способ "проработки" (Durcharbeitung, по Лиотару), отличный от простого воспоминания (Erinnerung). Это анамнезис, постижение невидимого и непредвиденного в событии, приближение к ужасу Шоа не как к историческому объекту, а как к чему-то, что продолжает существовать в непроявленном.
Особенно пронзительно это проявляется в работах, вдохновленных фотографией расстрела на Украине в 1942 году. BRACHA возвращается к этому образу не для того, чтобы заново пережить ужас, а чтобы взглянуть в глаза жертвам, стать свидетелем ("wit(h)nessing", по выражению самой BRACHA) их страдания. Фигуры, растворяясь в абстрактных вихрях, словно переходят в мир памяти и покоя.
Интересно, что BRACHA, еврейка, чья семья пережила Холокост, долго отказывалась выставляться в Германии. Эта выставка – акт примирения, свидетельство того, что даже самые глубокие раны излечимы, если найти силы взглянуть в лицо прошлому. BRACHA не предлагает "решений" (как отмечает Коля Райхерт, противопоставляя ее подход "технократическому культу решения проблем"), а создает пространство для проживания травмы.