Умер Папа Римский Франциск (в миру — Хорхе Марио Бергольо). Нам евангельским христианам, кажется, что всё, что происходит в Католической Церкви — где-то очень далеко. Там — Ватикан, свои традиции, свои представления о духовной власти, своё богословие. Мы — здесь. Нам неинтересно, кто сидит на римском престоле. Мы этим не живём.
Но если посмотреть внимательнее, становится ясно: христианство, каким бы разделённым оно ни было, всё же связано сильнее, чем мы привыкли думать. И когда в католицизме происходят перемены, это ощущается далеко за его пределами. Меняется не только внутренний порядок — меняется климат во всём христианском мире.
И от того, кто придёт на место папы Франциска, будет зависеть многое — в том числе и в том, с каким ветром столкнётся евангельская церковь.
Папа Франциск, возглавлявший Католическую Церковь с 2013 года, занимал умеренно-либеральную позицию, особенно в сравнении с его предшественниками — Иоанном Павлом II и Бенедиктом XVI. Формально он не менял католическую доктрину: продолжал утверждать, что брак — это союз мужчины и женщины, аборты — грех, а Иисус Христос — единственный путь к спасению. Он не отменял целибат, не допускал женщин к священству и не пересматривал ключевых догматов. Но в то же время было заметно, как сильно изменился акцент. Вместо твердых и четких формулировок Франзиск больше говорил о тепримости, гуманизме и примате, то есть, приоритете, пастороской заботы над доктринами
Франциск нередко говорил не как тот, кто должен охранять неизменность церковной доктрины, а как человек, старающийся быть в диалоге с современным миром. Его знаменитая фраза: «Кто я такой, чтобы судить?» — сказанная в контексте ЛГБТ-людей, стала символом его подхода. Он чаще говорил о любви, чем о грехе; о милости — больше, чем о Божьих установлениях. Такая риторика оказалась созвучной духу времени и близка многим вне церкви, но она вызывает серьёзные вопросы у тех, кто боится, что в угоду обществу могут быть размыты границы истины.
Франциск действительно не стал радикальным реформатором, но при нём Католическая Церковь открыла пространство для обсуждения тем, которые ещё недавно считались закрытыми: допуск к причастию разведённых, расширенная роль женщин в церковной жизни, обсуждение возможности отмены обязательного целибата для священников. Всё это соответствует трендам современного общества — больше гибкости, больше инклюзивности, больше диалога. Но именно это и тревожит многих: не окажется ли так, что меняется само понятие церкви, которая в первую очередь, является столпом и утверждением истины. Я сейчас не про католичество, а про понятие церкви в целом.
Одним из приоритетов Франциска был межконфессиональный и межрелигиозный диалог. Он встречался с православными, протестантами, мусульманами, иудеями, выступал с призывами к миру, взаимному уважению, отказу от вражды. Он строил мосты там, где раньше были стены, и хотел, чтобы Католическая Церковь звучала как голос надежды, а не осуждения.
Но и здесь возникает вопрос: где проходят границы? Где заканчивается уважение и начинается компромисс с истиной? Где заканчивается стремление к миру и начинается отказ от чёткого свидетельства о Христе как единственном Спасителе? Эти границы тонкие, и если их не различать, можно непреднамеренно перестать быть светом — во имя того, чтобы никого не обидеть.
Франциск был не столько богословом, сколько пастырем. Он оставил после себя церковь, в которой содержание остаётся в целом традиционным, но в которой тон стал мягче, а двери — шире. И это, с одной стороны, сделало церковь ближе к тем, кто прежде чувствовал себя отверженным. Но с другой стороны, возникает тревожный вопрос: как бы в эти широко распахнутые двери не вошло что-то такое, что разрушит саму суть веры, даже если сначала оно будет выглядеть как проявление любви и принятия.
И эти веяния касаются не только Католической Церкви. Они постепенно проникают и в евангельскую среду. Поэтому, наблюдая за происходящим в Ватикане, стоит не просто качать головой со стороны, а внимательно смотреть на себя, чтобы не потерять ясность, которую Бог доверил нам в Евангелии.