❇️ Внимание, анонс!

15 мая в новосибирском Академгородке состоится Всероссийская научная конференция «Античная философия и современность». Один из организаторов конференции - ИФПР СО РАН.

С программой мероприятий конференции можно ознакомиться по ссылке, а с более подробной информацией - на флаере.

Приглашаются все желающие!

#мероприятия_ИФПР #анонсы_ИФПР #конференции_ИФПР

А. А. Грушка о чтении и комментировании древних авторов

Аполлон Аполлонович Грушка (1879–1929) был замечательным московским филологом-классиком, о котором сейчас уже довольно много написано и пора бы уже издать его собственные труды, как опубликованные, так и другие. Я уже лет двадцать призываю издать нормально, с комментариями к комментариям, литографированные курсы лекций прекрасных дореволюционных филологов-классиков. Эти сокровища лежат в наших библиотеках и потихоньку рассыпаются в прах.

Недавно мне попался курс А.А. Грушка о Тибулле, который тот читал в Московском императорском университете в 1903–1904 ак. г. Как обычно в таких лекциях по авторам, тут есть большое введение о жизни и рукописной традиции автора, а под конец Грушка ставит три задачи для «медленного чтения» всякого древнего автора. Первая задача состоит в возможно более адекватном воспроизведении фонетики и метрики, я ее здесь пересказывать не буду, а вот слова про вторую (комментарий) и третью (перевод) задачи научного чтения процитирую. То, что Грушка об этом говорит абсолютно созвучно моим собственным представлениям и мыслям. Все курсивы мои, если что.

Вторая задача, которую мы должные разрешить по отношению к избранному нами тексту, состоит в его толковании. Конечная цель толкования того или другого текста – довести до полного его понимания. Отнюдь не следует думать, что бы цель эта была легко достижимой. Разумеется, владея сколько-нибудь хорошо латинским языком, можно и при беглом чтении понять общий смысл любой элегии Тибулла, но это понимание далеко от той степени отчетливости, которая могла бы быть названа научной. Понять текст вполне, значит постигнуть всю сумму идей и способов их выражения, которые имелись в виду автором. Таков по крайней мере идеал, который, однако, как всякий идеал, оказывается достижимым лишь в известной мере. Дело в том, что такое полное понимание текста требует всестороннего знания, во-первых, того предмета, о котором трактуется в этом тексте, во-вторых, отношения к этому тексту писателя, определяемое его индивидуальностью, образованием, специальной точкой зрения (например, в зависимости от характера того или иного произведения) и т.п., в-третьих, общей основы того языка, на котором написан текст и, в четвертых, – специальных особенностей стиля, определяемых индивидуальностью писателя, эпохой, родом сочинения и т.п. Чтобы сколько-нибудь разрешить эту многосложную задачу, надо привлечь к изучению текста массу весьма разнородных сведений из области различных исторических наук, языкознания и т.д.

#грушка #выписки

Так как каждый даже небольшой текст может возбудить тысячу самых разных вопросов, то и толкование этого текста может разрастись почти до бесконечности. Без всякого преувеличения можно сказать, что каждому отдельному слову могла бы быть посвящена целая лекция. Но такой способ чтения, конечно, практически неудобен. Поневоле приходится поставить хотя бы приблизительные границы для комментария. Эти границы определяются ближайшими целями, которые кладутся в основу комментария. Университетское преподавание преследует научные цели по преимуществу, а потому и наша задача должна заключаться в выработке научного комментария, т.е. такого, который по возможности представлялся бы достоверным в научном отношении и мог служить в качестве введения в область науки. Но так как всякий текст может быть освещен с разных сторон с точки зрения различных наук, то удобнее сузить комментарий и сделать его более односторонним с тем, чтобы он представлял большую однородность материала и более непосредственно вводил в ту или иную науку. Я предлагаю обращать внимание, главным образом, на формальную сторону, т.е. на явления языка, поскольку они будут встречаться в том тексте, который мы будем читать. При этом я буду сообщать вам не столько отдельные грамматические мелочи и подробности, сколько указывать на более общие вопросы, связанные с отдельными языковыми явлениями, представляемыми текстом. Само собою разумеется, что наряду с этим я буду приводить всё, что необходимо для оправдания перевода, который я, в конце концов, предложу вам, и эти замечания составят как раз то, что будет специально относиться к толкованию элегий Тибулла как таковых. Что касается тех более общих вопросов, которые должны составить научный фон комментария, то разъяснение их, по самому существу своему, должно оказаться полезным для изучения латинского языка вообще.

И о смысле перевода на семинарских занятиях со студентами:

Мне остается сказать несколько слов о третьей задаче – переводе. Полное понимание того или другого текста еще не заключает в себе всех данных для безупречного перевода. Этот последний предполагает сверх всестороннего толкования текста еще удачное приспособление к переводимому тексту средств того языка, на который этот текст перелагается. Эта процедура сопряжена с большими затруднениями, вытекающими из того, что каждый язык имеет свои индивидуальные средства для выражения мысли, которые вырабатываются не теоретически, а исторически, и потому вполне адекватные словесные выражения на двух разных языках далеко не всегда можно найти. В большинстве же случаев приходится при переводе жертвовать той или другой мелочью, частью под влиянием стилистических соображений, частью за полной невозможностью передать точно смысл подлинника. При этом всякий добросовестный переводчик обыкновенно находится, так сказать, между двух огней: с одной стороны, он стремится к точному воспроизведению подлинника, с другой – к возможно [более близкой] литературной передаче на тот язык, на который он переводит. Примирить эти требования дело далеко не легкое и требующее от переводчика много такта, литературного чутья и тому подобных вещей, не подлежащих строго научному учету, но соприкасающихся с областью искусства. Хороший перевод и является результатом компромисса между двумя указанными тенденциями – к точности и литературности. Абсолютно точного перевода не может быть, что и заставило одного известного немецкого филолога высказать остроумный парадокс, согласно которому, das Übersetzen ist der Tod des Verständnisses [Moritz Haupt – L.], т.е. «перевод есть смерть понимания». В моем курсе перевод не будет иметь самостоятельного значения, а скорее явится дополнением к комментарию.

А.А. Грушка. Избранные элегии Тибулла. Введение, комментарий и перевод. Лекции, читанные пр. доц. А.А. Грушка в 1903–1904 акад. году. Москва, 1903. С. 94–98.

Leucomustaceus

#грушка #выписки

Amici sodalesque,

❗️В начале этого лета, по уже 4-летней (!) традиции, мы запустим дистанционные курсы по изучению классических языков натуральным (индуктивным) методом! ❗️

Мы, организаторы, с большим нетерпением ждём этого события и упорно готовимся к нему, для чего любезно просим вас проголосовать в нижеследующем опросе: какие языки и на каком уровне вы хотели бы изучать вместе с нами?

Это поможет нам сформировать команду преподавателей и открыть необходимое количество групп.

Заранее благодарим вас и ждем на летних курсах PALÆSTRA’25! 😇

Зачем изучать классические языки?

«Этот вечный вопрос лежит в основе настоящей статьи. Он также лежит в основе спора, который ведется во многих кабинетах и гостиных, а также публично в медиа. Полные страсти доводы в пользу или против изучения классических языков регулярно публикуются в газетах и научных журналах. Как заметил бывший посол ООН Остин Лэшбрук около 50 лет назад, „такое ощущение, будто люди всегда будут пытаться доказать или опровергнуть, что латынь ценна для гуманитарного образования“.

Постоянная дискуссия о ценности обучения классическим языкам образует контекст, в котором работают преподаватели классических дисциплин, поэтому она хорошо известна и часто упоминается. Однако обычно просто упоминается факт ее существования, либо внимание сосредотачивают на каком-то конкретном аспекте, например, результатах определенного исследования или образовательного проекта. <...>

Cаму же эту дискуссию редко рассматривают в целом в качестве самостоятельной темы исследования, не ограничиваясь простым перечислением аргументов. Настоящая статья имеет своей целью именно это: взглянуть на внутреннюю логику дебатов во всем их объеме. Многое из изложенного, вероятно, хорошо знакомо читателю. Новизна заключается не столько в самой информации, сколько в способе ее сбора, расположения и интерпретации. Мой опыт презентации этого материала показывает, что он может быть полезен и интересен ученым-классикам, которые чувствуют, что запутались в массе аргументов „за“ и „против“ и не могут охватить эту дискуссию целиком».

Хорошая обзорная статья исследовательницы когнитивных эффектов классического образования Александры Верек. По названиям других ее публикаций (Non scholae sed vitae? An empirical study on the cognitive transfer effects of studying classical languages in Flemish secondary education; Does Studying Latin Make Pupils Smarter? Presenting the Field of Classical Language Impact Studies) понятно, какую сторону в этих дебатах она занимает, но статья написана на совесть, нейтрально и с тщательным разбором аргументов против (представьте себе, есть и такие).

https://www.cambridge.org/core/journals/journal-of-classics-teaching/article/revered-and-reviled-an-outline-of-the-public-debate-regarding-classical-language-education/E45057300066A78D982B721E8C57E0E5

Эпиктет только для продвинутых?

Джон Селларс со свежим стоическим письмом (я уже несколько раз (I, II) писал об этом проекте Массимо Пильюччи, в рамках которого он сам и несколько его коллег, включая Селларса и Тони Лонга, обмениваются публичными письмами по тому или иному вопросу — рекомендую подписаться на них и получать прямо в почте, создается ощущение диалога с этими замечательными авторами) о распространенных лжетолкованиях стоицизма, рождающихся из неверного прочтения Эпиктета. Действительно, с этой проблемой я сам неоднократно сталкивался в околостоических кругах: очень часто из Эпиктета умудряются извлечь такой образ стоицизма как радикально индивидуалистического квиетистского учения, который ни к стоицизму в целом, ни к самому Эпиктету никакого отношения не имеет. Отчасти это связано попросту с неумением нормально читать и выдергиванием отдельных фраз из контекста, но в какой-то степени виноват в этом и сам Эпиктет, будучи, пожалуй, самым жестким, хлестким и бескомпромиссным из дошедших до нас стоиков римского периода, идеи которого, если концентрироваться на них чересчур сильно, могут искажать общую картину стоицизма (скажем, чрезвычайно сильный акцент на разделении вещей, которые от нас зависят и нет, который, даже если и был стоической догмой, в чем историки философии сомневаются, с такой силой не проводился ни одним другим стоическим автором). В связи с этим Селларс выдвигает занятное предложение оставить изучающим/практикующим стоицизм Эпиктета напоследок, тогда как начинать с произведений, которые в меньшей степени дают почву для лжетолкования стоицизма в качестве «направленной вовнутрь психотерапии» — например, с De officiis Цицерона. По-моему, это отличное предложение, недаром именно De officiis в эпоху Ренессанса и Нового времени служил настольным светским руководством о надлежащем поведении (в отличие от «Энхиридиона», со времен поздней Античности прижившегося в монастырях). Когда мы обсуждали примерно тот же самый вопрос с Тони Лонгом, он (будучи при этом давним поклонником и исследователем Эпиктета) в качестве кандидата для первого знакомства со стоицизмом предложил De beneficiis Сенеки — замечательное мягкое произведение, которое показывает всю силу стоического homo sacra res homini.

Особенно последний пункт мне здесь нравится. Реклама занятий греческим и латынью: «Учим благосклонно относиться к мятежам и беззастенчиво контролировать своих суверенов». Гоббс знал, о чем говорил! См. также Весперини.

Минутка нелюбви к античной философии и древним языкам.

Если вы устали от учебы, измучены весенним авитаминозом и переменой погоды, предлагаем выпустить пар вместе Томасом Гоббсом. Возможно, станет легче. Но при этом не будем забывать, что эти ужасные древние языки и философию Гоббс знал отменно!

«Школы греков не принесли никакой пользы. Какова была польза этих школ? Какое знание приобретаем мы в наши дни благодаря чтению книг этих философов ?

Естественная философия тех школ была скорее фантазией, чем наукой, и излагалась она бессмысленным языком.

Их моральная философия есть лишь описание их собственных страстей.

Их логика …представляет собой лишь мудрствование над словами и всякие трюки, придуманные с целью сбить с толку тех, кто мог бы разоблачить их софизмы.

…вряд ли может быть сказано что-нибудь более нелепое о естественной философии, чем то, что мы находим в так называемой аристотелевской «Метафизике», или что-нибудь более враждебное государству, чем многое из того, что сказано в его «Политике», или что-нибудь более невежественное, чем большая часть его «Этики».

…вряд ли вы встретитесь с каким-нибудь бессмысленным и лишенным всякого значения словом, которое не было бы произведено от латинского или греческого слова.

…Благодаря чтению греческих и латинских авторов люди с детства привыкли благосклонно относиться (под лживой маской свободы) к мятежам и беззастенчивому контролированию действий своих суверенов, …вследствие чего было пролито столько крови, что я считаю себя вправе утверждать, что ничто никогда не было куплено такой дорогой ценой, как изучение западными странами греческого и латинского языков.
(Т.Гоббс. "Левиафан")

На Первомай попросили рассказать в Переделкино о том, нужны ли богатство и роскошь человеку для счастья:

Римский философ Сенека писал: «У мудрого мужа богатство — раб, у глупого — властелин; мудрый не позволяет своему богатству ничего, вам оно позволяет все; вы привыкаете и привязываетесь к своему богатству так, будто кто-то обещал вам вечное им обладание, а мудрец, утопая в богатстве, тут-то и размышляет более всего о бедности».

Сенека, богатейший человек своего времени, фактически второе государственное лицо в Римской империи, был не понаслышке знаком с тем, что значит «утопать в богатстве». Как он согласовывал это свое положение с принципами строгой, призывавшей к умеренности стоической философии, последователем которой был? В лекции мы поговорим об отношении античных философов к деньгам и предметам роскоши на примере стоицизма и других философских школ.

1 мая, 12:30

Современный стоицизм начался в России 15 лет назад с организованного моим другом мероприятия на ту же тему, так что я не мог не согласиться провести своего рода оммаж. Мы любили вспоминать ту встречу, потому что когда слушатели приходили в ресторан и спрашивали, где проходит заседание стоического клуба, посвященного роскоши, администратор отвечал: «В ролевые настольные игры у нас играют вон в том зале». Заседавшие за круглым столом участники закономерно пришли к выводу, что роскошь не нужна, но если уж она свалилась на голову, то пусть будет. С тех пор друга моего выдавили из страны, современных стоиков перестали принимать за ролевиков, а жизнь вокруг, мягко говоря, мало способствует тому, чтобы размышлять об излишествах, но так называемые деньги по-прежнему не дают людям покоя, так что приходите, обсудим, зачем они нужны.

«[Греки] живы, веселы, легкоподвижны. Даже и неизлечимый больной не смотрит там унылым, пришибленным; он спокойно глядит на подходящую смерть: все вокруг него улыбается. Вот где тайна божественного веселья гомеровских поэм и Платона: сам рассказ о смерти Сократа в „Федоне“ едва лишь отзывается легкой грустью. Жить — значит дать цвет, потом плод, и что же еще далее? Если, как дозволительно утверждать, забота о смерти составляет важнейшую черту христианства и религиозного чувства новых времен вообще, то греческое племя менее всех других религиозно. Это народ поверхностный, берущий жизнь, как нечто лишенное всякой сверхъестественной обстановки, не имеющее заднего плана в недосягаемой для глаз дали. Такая простота созерцаний много зависит от климата, чистоты воздуха, изумительной отрады, какой в нем дышишь, но еще гораздо более от инстинктов эллинской расы, чудно идеалистичной. Какая-нибудь сущая безделица, дерево, цветок, ящерица, черепаха приводят на память тысячи метаморфоз, воспетых поэтами; струйка воды, рытвинка в скале, громко величаемая „пещерой нимф“, колодец с ковшом на краю сруба, рукавок моря, столь узкий, что его перелетают бабочки, а между тем доступный большим кораблям, каков, например, рукав в Поросе; померанцевые деревья, кипарисы, которых тень ложится на море, небольшой сосновый лесок среди скал — даже такие вещи достаточны в Греции, чтобы породить возбуждаемое красотой удовольствие. Гулять ночью по садам, прислушиваться к трескотне кузнечиков, сидеть при свете луны, поигрывая на флейте, пойти напиться воды в горах, принести с собой туда маленький хлебец, рыбу и сулейку вина, которую разопьешь под звуки песни; в семейный праздник вывесить у себя над дверью венок из свежей зелени, пройтись в увитых цветами шляпах, на всенародном празднестве нести в руках убранные листвой тирсы, проводить целые дни в пляске, в играх с ручными козами — таковы удовольствия греков, удовольствия народа бедного, бережливого, вечно юного, живущего в прелестном крае, находящего свое добро в себе самом и в дарах, которые послали ему боги. Пастораль во вкусе Феокрита была в эллинских краях истиной; Греции всегда нравился этот мелкий род тонкой и милой поэзии, один из самых характеристических в ее литературе, зеркало ее собственного житья-бытья, но глупый и натянутый почти во всех других странах мира. Веселье, жизнерадостность — вещи греческие по преимуществу. Этому племени всегда только двадцать лет: для него indulgere genio (дать себе волю, распахнуться) не то, что тяжелое опьянение англичанина или грубая сладострастность француза, а просто-напросто мысль, что природа хороша и добра, а потому не только дозволительно, но даже и следует охотно уступать ей. Действительно, природа для грека — советник в деле изящного, наставница в добродетели и правде. Мысль о „похотливости”, о том, что природа будто бы наводит нас на всякое зло, для него чистая бессмыслица. Вкус к наряду, отличающий паликара и так невинно обнаруживающийся в молодой гречанке, вовсе не пышное тщеславие варвара, не глупое притязание какой-нибудь мещанки, чопорной и чванливой, как всякая выскочка: это — чистое и тонкое чувство наивных юнцов, чувствующих себя законными детьми настоящих творцов изящества» (Saint-Paul Эрнеста Ренана, стран. 202). Один из моих друзей, долго путешествовавший по Греции, рассказывал мне, что часто тамошние возчики и вожаки сорвут себе дорогой какой-нибудь красивый цветок, бережно держат его в руке целый день, вечером, ложась спать, помещают куда-нибудь в укромное местечко и назавтра принимаются за него опять, чтобы наслаждаться им еще снова. Чтения об искусстве. Пять курсов лекций, читанных в парижской Школе изящных искусств. С. 313.

На изображении картина Максфилда Пэрриша «Рассвет», 1922.

Ибо философия в Греции рождалась не так, как у нас

Наткнулся в одной статье Доватура на цитату из Ипполита Тэна о Платоне и полез в книгу самого Тэна посмотреть более широкий контекст, не могу теперь не привести, очень мне нравится его слог с таким сильным привкусом XIX века. Потом из любопытства открыл его лекции по философии искусства, и в них тоже практически сразу наткнулся на строки, которые несколько раз перечитал, наслаждаясь каждым словом. Сегодня мы уже не можем себе позволить таких этнографических обобщений (с другой стороны, мы же до сих пор читаем и учимся у Ницше, а у него обобщения и похлеще бывают), но до чего же они в своей идеализированной наивности приятны (за этот романтический стиль Тэна критиковали уже его современники) и улавливают что-то, чего сегодняшним гуманитарным взглядом, рядящимся в строгие научные облачения (а ведь Тэн тоже был позитивистом), не уловить вовсе.

Хоть он и был философом, он был поэтом, я имею в виду — творцом живых форм. Грек и не мог не быть таковым. Парменид, Спиноза своего времени, изложил свою систему в стихах, и эти стихи прекрасны. Платон превратил свои силлогизмы в беседы, теории — в картину нравов. Он единственный среди философов, кто вдохнул жизнь в рассуждения. Теотим Мальбранша, Филалет Лейбница — все это абстракции под человеческими именами. Эти вымышленные фигуры лишены естественности и не добавляют интереса, вложенные в их уста рассуждения принесли бы нам не меньшее удовольствие в отсутствие самих рассуждающих. Диалог в таких случаях — лишь заимствованное украшение, добавленное постфактум, усилием воображения, чтобы разбавить сухость обсуждаемых вопросов и не отпугнуть читателя. Напротив, если Платон изображает персонажей, то он срисовывает их с кого-то; если пишет диалоги, то это потому, что слушает их. Он находит прекрасное, изображая действительность, и, коль скоро он — историк, он также и поэт: ибо философия в Греции рождалась не так, как у нас — в кабинете, среди бумаг, — но на свежем воздухе, под солнцем, когда, устав от занятий в палестре и прислонившись к колонне гимнасия, юноши беседовали с Сократом о благе и истине. Les jeunes gens de Platon. Essais de critique et d’histoire. 5-me éd. Paris, 1887, p. 156

На изображении гравюра Генриха Лёйтеманна «Древняя Греция: в гимнасии. Платоники, эпикурейцы, киники и атлеты», 1866.

Греческое μουσική τέχνη, или мусическое искусство, в античности не ограничивалось исключительно тем, что сегодня мы именуем «музыкой». Мусические искусства объединяли в себе звук, слово и жест.

Для ранней греческой культуры музыка была не просто средством эстетического наслаждения, она имела прямое отношение к политическому воспитанию и, более того, была связана с математическим устройством космоса. Именно по этой причине античные теоретики музыки утверждали, что хорошая и правильная музыка является необходимым условием хорошего и правильного устройства полиса, а платоновский путь к идее блага пролегал через мусическое образование. В своих исследованиях теоретики музыки опирались на математику — красивые арифметические примеры превращались в гармонию звука.

В новой обзорной лекции «Музыка и математика в античности» Дмитрий Бугай рассказывает о музыкальных теориях в античной философии.

#лекция #искусство

Завтра пройдет конференция «Аристотель и аристотелевская традиция в истории философии» с выступлениями ведущих историков античной философии (ИФ РАН, МГУ).

Начало конференции 16 апреля в 15.00, аудитория А-518.

🏛️ Программа:

В.В. Петров. Аристотель и Александр Афродисийский о росте и растущем.

С.В. Месяц. Аристотель о причинах сна.

М.А. Солопова. Аристотель и orthos logos.

А.Т. Юнусов. "Виды" геометрических фигур в Met. Δ 1016b1: от Аристотеля к Платону через Евклида.

Д.В. Бугай. Хайдеггер и Аристотель. Некоторые замечания о хайдеггеровских “Основных понятиях аристотелевской философии” (лекционный курс летнего семестра 1924).

📍Приглашаются все студенты, аспиранты, преподаватели!

Тревожит привычка к попятному движению

Из дружественного канала узнал, что сегодня исполнилось бы 90 лет Гаспарову. Последние дни я как раз о нем думал, Н.В. Брагинская задала прочесть его доклад о Бахтине, я прочел и подумал: до чего хорошо сказано, это ведь не о Бахтине, а о филологии как таковой (статья Кэрил Эмерсон по мотивам этого доклада тоже хорошая, но по сути дела, лично для меня, занимающего в этом «споре» сторону Гаспарова, ничего не добавляющая). Подумал — и взял с полки его переписку с Брагинской, Подгаецкой и Автономовой, которую в 2008 читал с карандашом (в переписке с Автономовой по понятным причинам подчеркиваний становится особенно много). О филологии как науке понимания и филологии как службе общения я впервые узнал, по-моему, даже не из «Записей и выписок» и не из его статей, а из этих писем. За 17 лет у меня не то чтобы все выветрилось из головы — скорее, многое, наоборот, осело где-то на подкорке уже без авторства. При всей нелюбви Гаспарова к философии, местами переходящей в нежелание ее понимать, его образ филологии как науки, призванной стремиться к объективности, сопоставимой практически с объективностью естественных наук, мне (при всех возможных оговорках) очень близок. Его рассуждения о методе в филологии часто перекликаются с таковыми у Пьера Адо — как в том, что касается значения объективности, так и в отношении сложности ее достижения (ср. идею языковых игр у Адо с гаспаровской «бесконечной толщей взаимонепонимания», лежащей между филологом и его предметом). Я мог бы привести многие отзывающиеся у меня в сердце цитаты из Гаспарова, связанные с Античностью или филологией, но перелистывая сейчас его тексты, остановился в результате на совсем другом, который из сегодняшнего дня тоже читается злободневно.

— Как бы вы определили для себя, что такое перестройка?

— Я вижу: то, что происходит сейчас, непохоже на то, что происходило еще четыре года назад, и вот то, что изменилось, я привык называть перестройкой. После столь долгого отучения советского человека от всякой привычки к общественной деятельности находятся, к моему радостному изумлению, люди, которые вносят какие-то предложения, пишут письма, что-то начинают делать, возрождают в стране политическую жизнь, которая, по сути, кончилась с разгромом левых эсеров, — это все, конечно, очень хорошо. Выборы, которые только что прошли, при всех странностях избирательной системы, вызвали такую волну общественной активности, какой я не ожидал, — и это тоже очень хорошо.

Но тревожит именно привычка к попятному движению. Привычка делать полшага назад. К сожалению, это есть. Так всю перестройку можно повернуть вспять. Революцию 1917 года сделали, конечно, не заговорщики. Ее сделало бездарное русское правительство, умудрившееся загнать российское существование в такие тупики, что взрыв стал неизбежен. Ленин оказался способен собрать то, что осталось от этого взрыва, и, увидев, что цель всей его жизни — мировая революция — оказалась недостигнутой, нашел в себе силы повернуть в совершенно другую сторону: на нэп, на построение социализма в отдельно взятой стране, — хотя и отчетливо, конечно, понимал, что социализм в отдельной нищей стране будет похож совсем не на то, о чем он мечтал. Сейчас нужно совсем немного для того, чтобы при скверном владении политикой загнать Россию в такой тупик, в какой она была загнана к февралю 1917 года. То, что до этого недалеко, ясно каждому, кто ходит в магазин. А вот как мы будем выбираться из кризиса — взрывно или безвзрывно, — вот это я пока себе представить не могу. Театральная жизнь. 1989. № 13. С. 25–27.

Отличные новости, друзья, мы тут запустили новое медиа, называется «Пчела». Вот вам сразу все ответы на все вопросы о нем.

— Ой, старая редакция «Ножа» запустила медиа! Что, прям вся старая редакция «Ножа»? Это ревайвал «Ножа» под другим названием?

— Нет, не вся, но основатели тут и часть ребят из редакции тоже. Нет, это не будет «Нож» под другим названием — нас не особо воодушевляет идея начинать заново и делать все то же самое. Да и физической возможности повторять издание нет: «Нож» частично состоял из индивидуальностей людей, которые сейчас занимаются другими проектами.

— Что будет в «Пчеле»? И чего не будет, если сравнивать с «Ножом»?

— Будет то, за что вы любили нас со времен «Метрополя»: складные тексты, угар и здравомыслие, не самые банальные темы (или подача, которая сделает их интересными), симпатичные герои. Концептуально «Пчела» — это медиа для услады читателя, которое каждым своим материалом или приносит практическую пользу (научпоп, психогайды, помогающие чувствовать себя хорошо и адекватно выстраивать отношения с людьми), или просто служит отдушиной и пищей для ума (занимательная история, культурология, тесты и всяческие кеки).

Круг тем и подача будут сильно менее специализированными, чем были в «Ноже», а тексты станут короче. Мне кажется, это скорее хорошо. Часть читателей «Ножа», которые ценили в нем материалы на 50К знаков с глубиной раскрытия странных узких тем на уровне диссертации и с таким же языком, «Пчелу» не оценят. Тут ничего не попишешь, мы можем делать только то, что можем, сейчас мы можем и хотим делать душевный и полезный инфотейнмент.

Ну и главное, наверно. В последние годы «Ножа», каюсь, я стала подзабивать на редакционную политику, и эта телега ехала по накатанной в отсутствие возможностей для конструктивных изменений. Сейчас такого не будет, сейчас я с удовольствием пишу каждую подводку и думаю о потенциальных темах и героях 24 часа в сутки. Даже если я выгорю сто раз, это все равно будет контент, который делается по любви. А когда ты хоть насколько-нибудь набрался профессионализма, это единственное, что важно.

— А почему «Пчела»?

— Потому что приносит пользу и сладость. Потому что дореволюционные названия прессы милые. Потому что символ деяния масонов, а мы все в масонских фартуках сидим.

— Что уже можно почитать?

Почитайте раздел «Лучшее», там самый сок.

Вообще моя мечта — выпускать исключительно эксклюзив, такие оригинальные материалы, для каждого из которых нужно перелопатить как минимум одну крутую книжку. Но поскольку клонирование и маховик времени еще не изобрели, а медиа — это конвейер, будут и статьи попроще, которые вы сможете переслать маме.

— Как можно поучаствовать в «Пчеле»?

— Если вы автор текстов, можно написать нам статью, вот гайд, это за копеечку. Если у вас есть интересный личный опыт или вы делаете что-то прикольное, можно стать героем нашего материала, это бесплатно. Если у вас есть какой-то ресурс с аудиторией и вас интересует ВП или коллаборация, мы можем это обсудить. Если вы просто хотите нам что-то написать или прислать сердечко, не стесняйтесь, мы тут.

Связь: масонский пчелобот @PchelaMediaBot

Подписывайтесь на канал:

@pchelamedia 
@pchelamedia
@pchelamedia