Ну, а техника ловли, так сказать, в промышленных масштабах, нехитрая: вешается белый экран, включается ультрафиолетовая лампа – и все: знай укладывай добычу. Нет, конечно, укладывать бабочек надо уметь: трепещущую красавицу нежно берут за грудку – чтоб не повредить крылышки, потом подносят к пробке с хлороформом – чтоб уснула, а потом аккуратно кладут в заранее подготовленный энтомологический матрасик.
Мария, то, что произошло в ту ночь, когда мы растянули экран и включили лампу, не поддается никакому описанию. На свет летели не просто стайки, нет, даже и не тучи великолепных, огромных тропических богинь! Это были полчища восхитительных, огромных, до 30 см в размахе, сказочных красавиц, которые мгновенно превратили белый экран в фантастический, переливающийся немыслимыми красками живой ковер, и тысячи тысяч все новых и новых доверчивых ночниц все летели и летели на свет, наполняя воздух упоительным шуршаньем. Даже на вскидку было ясно, что виды тут были редчайшие. Причем, Мария, как только мы снимали с белого экрана одну, на освободившийся клочок слетались новые, и самая проворная мгновенно занимала освободившееся место.
Не знаю, что на нас нашло – наверное, это было какое-то опьянение: мы работали не покладая рук. Когда я сбивался с ритма, Хрущ громко проговаривал: “Снимаем, усыпляем, укладываем!” – и это помогало забыть об усталости. Когда матрасики закончились, мы решили укладывать красавиц по несколько в один – ничего, потом просушим! Конечно, это был не просто азарт, нет – это была какая-то ненасытность; скажу больше – прямо-таки какое-то остервенение. Думаю, что остановиться тогда я бы просто не смог.
Остановил нас только рассвет, погасив нашу лампу, как утро гасит светлячка. Хрущ прыгал, хохотал, что-то кричал; я пытался массировать немеющие руки. Возвращаться в отель решили лесом: а вдруг, раз такая “пруха”, поймаем неизвестных дневных красоток?.. Мария, это было не просто затмение, это было безумие: бабочки в лесу не летают.
Разгоряченные, обсуждая удачу, мы входили в чащу тропического леса, и я до сих пор удивляюсь, как долго чувство опасности не давало нам о себе знать. Не вспомню, сколько мы так прошли, зато четко помню момент, когда необъяснимый ужас вдруг пронзил меня; я, ничего не успев сообразить, взглянул на Хруща и увидел его мечущиеся в безумии глаза. Мария, когда я сейчас пытаюсь понять, что это было, то прихожу к выводу, что, скорее всего, там была какая-то магнитная аномалия, вызывающая животное чувство страха. Тогда, конечно, ничего анализировать мы не могли. В панике, нагруженные добычей и все же не желающие ее бросить, мы рванули вон из леса, не разбирая куда. Сколько мы выбирались – не скажу. Нас спасло удивительное чутье Хруща, который, опытный полевик, в конце концов смог-таки сориентироваться.
В гостинице, стараясь не смотреть друг другу в глаза и пытаясь хоть как-то приободриться, мы вытащили добычу, начали ее раскладывать, и тут, глядя на раскладывающего наши сокровища Хруща, я похолодел во второй раз: на месте, где у моего компаньона обычно крепилась барсетка с паспортом, обратным билетом и деньгами, болтался расстегнутый затвор. Хрущ поймал мой взгляд, и мы одновременно подумали, что все – попали. В чужой стране, без паспорта, без денег, без билета на обратную дорогу… О том, чтобы вернуться в лес, не могло быть и речи.
Все следующие дни прошли как в тумане: я мотался в город, поднимая все мыслимые и немыслимые связи, а Хрущ не вылезал из деревни, пытаясь уговорить хоть кого-то из местных пойти поискать пропажу. Я оказался удачливей. Не спрашивайте, как – моя-то барсетка все же была при мне – мне, о чудо! удалось восстановить билет…
Мария, если Вы думаете, что на этом сюрпризы той злополучной поездки кончились, Вы ошибаетесь. Замотанные суетой последних дней и все же радостные от того, что, кажется, все разрулилось, вечером перед отъездом мы – впервые за все эти дни – решили полюбоваться на наш улов, нашу добычу, задвинутую в дальний угол комнаты в тот миг, когда обнаружилась пропажа барсетки. Мы выдвинули наши сумки и еще даже и не открыли их, как я, опытный энтомолог, все понял.