Специфика нашей работы – это ооооочень долгосрочное планирование.

Вступаешь в дело и понимаешь, что тут следствие ещё примерно на 6-8 месяцев, потом суд примерно на полгода, если дело пойдёт быстро и с первого раза. А если вразвалочку и не с первого, то, возможно, затянется на годы.

И вот однажды затянутое на годы дело заканчивается приговором.

Сегодня, например, закончилось (ну, как закончилось – впереди апелляция, но там уже не такая интенсивность работы) дело, в которое я вступила осенью 2022 года.

Осложняющих факторов там было много – тормозящее и нерасторопное расследование (что очень напрягает, когда ты за потерпевших), следователь, которую приходилось натурально караулить, чтобы хоть какие-то документы из неё вытрясти. Множество свидетелей, большинство из которых – защиты. Монументальный процессуальный провал следствия, который заставил суд вернуть дело прокурору.

Ну и самое главное – статья. 132 УК РФ, да ещё и в отношении ребёнка до 12 лет.

С сексуализированным насилием всегда сложно, как и с детьми. И события давние, и особенности детской памяти играют не в пользу обвинения, и процессуальные подвохи в этих делах бывают такие, что нужны опыт и осторожность, чтобы на них не наступить.

Позиция защиты тут почти всегда одна – оговор (либо со стороны ребёнка, либо со стороны родителя/ей, либо всё сразу). И этот предполагаемый оговор приходится разбирать по косточкам, залезая в давние семейные ссоры, многолетней давности передел наследства, фотографии совместных посиделок с тысяча девятьсот лохматого года.

Государственное обвинение в лице прокурора обычно не очень внимательно занимается такими вещами. Это – поле работы для адвоката со стороны потерпевшего.

И вот поле вспахано, приговор прозвучал. Два с половиной года работы были не просто так.

И можно долгосрочно планировать что-то ещё.

Он признал вину, чтобы увидеть близких, но его не отпустили из СИЗО на похороны бабушки и мамы. История Евгения Затеева — обвиняемого по делу «Весны», который решил не уезжать из России

Евгению Затееву 23 года. Три из них он находится под уголовным обвинением. Затеев — обвиняемый по делу «Весны», петербургского движения, которое начиналось с шутливых оппозиционных акций, а затем стало важной составляющей антивоенного протеста.

За время преследования умерли самые близкие люди активиста — бабушка и мама. Чтобы быть рядом с ними, он сначала отказался уезжать из страны, а потом дал признательные показания, надеясь на домашний арест. Но из СИЗО его не отпустили.

Мы связались с Затеевым в СИЗО. Вот его история: https://tinyurl.com/papermedia/on-priznal-vinu-chtoby-uvidet-blizkih/

💚 Подписывайтесь на «Бумагу» и предлагайте новости

«Бумага» написала про моего подзащитного по делу «Весны», Женю Затеева.

Это очень поучительная история о том, почему невиновные могут признавать вину даже в тяжких преступлениях, и почему, даже понимая все возможные последствия, иногда от таких признаний отказываются.

Все владельцы телеграм-каналов когда-нибудь приходят к этому решению. Настал тот час, когда это сделаю и я.

Итак, я завела второй канал, который будет совершенно не про работу. Он – про музыку.

Те, кто подписан на меня в инстаграме, знают, что меня часто тянет поделиться тем, что я слушаю на повторе последние сутки. Но сторис – это несчастные 15 секунд, за которые ничего не расскажешь и не покажешь.

Поэтому теперь я говорю и показываю как Женщина в наушниках.

Присоединяйтесь.

До Питера докатилась напасть, которая в столице известна уже больше года – отключение сайта, который есть, наверное, в быстрых вкладках у любого адвоката – я, конечно, про ФСИН-визит.

Это такой волшебный сайт, где адвокаты ловили номерки в СИЗО (по большей части в Кресты, потому что так называемой "живой очереди" там нет). Если номерков не оказывалось, можно было записаться (там же, на ФСИН-визите) в лист ожидания – на случай, если кто-то откажется от своей записи. Это срабатывало в большинстве случаев, потому что у кого-нибудь из полусотни адвокатов до обеда и ещё полусотни после точно менялись планы. Ну а если и лист ожидания не срабатывал, можно было поймать номерок даже день-в-день. Особенно если встать ради этого в пять-шесть утра.

Но все эти блага (кроме раннего утреннего подъёма, конечно) нам вот уже почти неделю недоступны. Больше никакого нам ФСИН-визита.

Только госуслуги, где запись ни в полночь, ни в 5 утра, ни вечером не поймать никак на ближайший месяц. А в СИЗО нам нужно обычно не через месяц, а как-то, ну, чуть более срочно. Особенно к тем подзащитным, которые туда вот только попали – но и к «старичкам» зачастую надо внезапно, а не планово.

И вот сегодня, в этот печальный пасмурный и совсем как будто не мартовский день, я приехала в Кресты по своей последней, оставшейся с лучших времён, записи через ФСИН-визит.

Около четверти кабинетов после обеда стояли пустыми. В конце коридора сквозняк гонял бумажки и мертвого паука (это там каждый день, но сегодня смотрелось особенно колоритно).
Сотрудницы, выписывающие пропуск, развели руками – «живой» очереди не планируется. Госуслуги молчали, выдавая грустные нули не только на март, но и на апрель.

Я пообщалась с подзащитным и ушла, впервые не сказав ему, когда я приду в следующий раз. Было неуютно. Думаю, что обоим.

Интересно, что в московских СИЗО, где давно такая система (госуслуги вместо ФСИН-визита), есть живая очередь. В питерской Арсеналке тоже. А вот Кресты (где сидит большинство наших подзащитных, и для свидания с ними выделено аж почти 50 кабинетов) решили, видимо, закрыться от адвокатов окончательно.

И вот думаю, что делать. Конечно, ловить заветные номерочки с госуслуг, куда без этого.

Но одновременно можно просить отложить все «стражные» судебные заседания (как заседать, не согласовав с подзащитным позицию?), получать от СИЗО письменный отказ в свидании и обжаловать его, писать обращения в приемную УФСИН... Не знаю, что из этого будет эффективнее.

Ну а пока я в раздумьях, коллеги, расскажите: вдруг уже понятно, в какое время «выкидывают» места в СИЗО на госуслугах? Есть ли там санкции за неявку по записи? Можно ли гарантированно поменяться номерками с коллегой, у которого изменились планы? Пройти вдвоем по одной записи к разным подзащитным?

Да, у меня много вопросов, которые в пенитенциарной системе здорового человека даже не возникают. Но решать их всё равно придётся.

Сегодня, кстати, один из самых юридических праздников, которые я знаю. По этому поводу даже видеопоздравление записала, держите.

Совсем не разбираюсь в психологии и прочем таком, но интересные явления отследить могу.

Вот, например, как человеческая голова (в частности, моя) защищается от перенапряжения и старается открыть клапаны и сбросить лишнее.

Как и все адвокаты, я привыкла строго дозировать эмпатию и совсем уж близко к сердцу чужие страдания не принимать.

Потому что как их принимать, если к адвокату (особенно криминалисту) идут нередко с насилием, смертью, разрушенной жизнью (и иногда не одной), болезнями, тюрьмами, пытками, невезением и несправедливостью? Надо отгораживаться. Поэтому учишься всё это класть в папку, обзывать "фактическими обстоятельствами", использовать по прямому юридическому назначению, и потом без необходимости не открывать.

Это имеет побочный эффект: чужие истории, не связанные с работой, тоже не вызывают особой эмоциональной реакции. Да, способность к оценке не отключается, и ужасное ложится в положенную ему папку «Ужасное», заслуживающее сочувствия и сострадания – тоже, но на этих полках и так много чего стоит. Но папки закрыты.

И вот ты уже начинаешь думать, что отсутствие реакции – это то же самое, что отсутствие эмоций.

А потом открываешь за кофе новость о том, что в петербургском океанариуме умер тюлень Гоша, и сию секунду начинаешь рыдать. Прямо в кафе. Посреди дня. За мертвых подзащитных, за перепуганных матерей у бюро передач СИЗО, за севших на долгие сроки ни за что, за людей, у которых забрали всё и никогда не вернут, за все те трагедии, исправить которые ты бессилен. За всё и за всех разом.

И за Гошу, конечно.

– Прошу приобщить к материалам дела следующие документы. Два свидетельства о рождении детей, 2017 и 2019 года рождения, где в качестве отца указан мой подзащитный...

Судья перебивает меня посреди ходатайства вопросом, с кем живут дети.

И в этом вопросе («а с кееееем?»), даже скорее в этом коротком слове, в вопросительно выходящем на высокие тона звуке «е» я слышу ноту, которая сразу врезается куда-то в череп, прямо за глазные яблоки.

И в момент, когда нота начинает дребезжать там, и не снижает оборотов ни в тишине, после вопроса, ни пока я отвечаю на него, я понимаю – это мигрень.

Не головная боль, от которой можно отделаться таблеткой цитрамона, а приключение на сутки. Что-то покруче, чем боль.

Чтобы проверить, не ошибаюсь ли я, достаточно посмотреть на дневной свет, лампочку или даже слишком белый лист бумаги. Проверку я уже давно провожу автоматически.

Раз уж день выдался солнечным, а судебное заседание ранним, выбираю самое простое – взгляд в окно. И это становится таким ударом по глазам, что я радуюсь тому, что теперь сижу. Если бы стояла, как две минуты назад, когда заявляла ходатайство, могла бы и покачнуться. А качаться адвокатам в суде – плохая идея.

Делаю для себя заметку, что сегодня, когда меня начнут жутко раздражать абсолютно все вокруг, дело будет не в них и даже не во мне. Просто свет будет слишком ярким, чужие духи – слишком резкими, любая еда будет отвратительно вонять, а люди будут говорить невыносимо громко – как вот эта судья с её «кеееееем». Ну спроси ты, с кем дети живут? Так ведь нет: с кееееем.

И ещё мебель в зале так расположена, что солнце бьёт в глаза только мне и моему подзащитному. Судья сбоку в тени, прокурор спиной к окну. И только я щурюсь и прикрываюсь рукой от света. Ненавижу.

Так вот, заметка: это просто мигрень. В другие дни мне даже нравится вид из этого окна.

Но сейчас хочется уйти в самый темный и тихий угол и лежать там, пока всё не закончится.

Роль темного тихого угла сегодня выполнит другой суд. Ехать туда придется между заснеженными полями. Белыми. И хорошо отражающими зимнее солнце.

Но зато там я на стороне потерпевших, и до некоторой степени могу спрятаться за прокурора. Разделим между собой допрос свидетелей защиты, и будет чуть легче.

Радуюсь, что это будет перекрестный допрос. Мигрень делает меня резкой и язвительной, и пугать этим «своих» свидетелей не стоит. А с чужими, возможно, даже будет полезно.

...
Выходим с подзащитным из суда. Он спрашивает, не угостить ли меня кофе. Я отвечаю, что, к сожалению, очень тороплюсь (что неправда, до следующего заседания времени ещё достаточно), и если у него нет ко мне срочных вопросов, то большое спасибо, но я поехала.

На самом деле мне просто хочется немного посидеть одной, закрыв глаза. Без кофе, само собой. Максимум со стаканом воды.

Пока мы были в суде, я пропустила тот короткий отрезок, эти ключевые два часа, когда я ещё успеваю купировать приступ лекарствами. А раз пропустила, добро пожаловать в ад.

Но если я ошибаюсь в своих атеистических воззрениях, и ад на самом деле существует (и я вдруг туда попаду), то пробную версию я уже проходила. Значит, справлюсь и с полной.

Я понимаю, что для многих коллег то, что подробно разложено ниже, не секрет (и даже очевидно). Но если вдруг хоть для кого-то я сегодня побуду разрушителем мифов, то этот пост написан не зря.

Итак, у нас тут с коллегами в очередной раз зашёл спор по поводу "университетских" экспертиз: одни говорят, что назначать экспертизу в вузы в принципе нельзя, другие – что можно, ведь вузы это государственные учреждения.

Итак, давайте по полочкам: оба утверждения неверны, или, во всяком случае, верны не вполне.

Первое и базовое: вузы могут быть государственными учреждениями, но не быть государственными экспертными учреждениями.

Следите за руками.

Государственное судебно-экспертное учреждение – это не просто такое государственное учреждение, где есть экспертное подразделение. Нет. Это нечто, учрежденное государством специально для производства экспертиз (при каком-нибудь органе, либо как подразделение ведомства, имеющего отношение к уголовному судопроизводству). Так написано в законе. Буквами. Учреждение. Специализированное. При органе или в составе ведомства.

Именно эти буквы не позволяют считать вузы (да, даже государственные) государственными судебно-экспертными учреждениями. Институты, университеты и академии строили для другого (не удивлюсь, если с некоторыми ведомственными вузами тут может быть загвоздка – смотря для чего они учреждались и где это написано).

Второе и факультативное: некоторые экспертизы в негосударственных экспертных учреждениях проводить нельзя. Перечень таких случаев утвержден правительством. И там значатся, к примеру, дела об экстремистских преступлениях (какие это преступления, подробно пишет Верховный суд).

Вывод: по некоторым уголовным делам проводить некоторые виды экспертиз в вузах нельзя. Вот просто нельзя и всё.

Мне очень обидно, что не все об этом знают, или не все задумываются, или кому-то кажется неважным – так что мне хочется врываться в чужие судебные заседания с ноги и с отчаянными криками о недопустимости доказательств. Но я, к счастью, пока держусь.

А ведь в исключении вузовских экспертиз есть смысл. В университетах (не будем показывать пальцем на СПбГУ) случается незнание или сознательное нарушение методики, смешивание холодного с зелёным и прочие казусы. Допрашивать эксперта, который сам себе придумал методичку, тоже то ещё удовольствие. А главное, что все эти разговоры упираются в достоверность экспертизы, а этот довод судьи отсекают легко и просто – «нет оснований не доверять».

Так что уйти от скользких вопросов доверия к простым и понятным нарушениям процедуры – более плодотворное поле для расшатывания экспертиз обвинения.

А настоящие государственные судебно-экспертные учреждения, как ни удивительно, местами дают более приятный для защиты результат. Нет, не потому, что предвзяты – а потому, что иногда чтят методички превыше договоренностей и целесообразности.

Получается, что если вы в суде ушли от расплывчатой вузовской экспертизы в сторону более зарегламентированной ведомственной, подзащитному вашему хуже не будет. А вот лучше стать может.

Для интересующихся – конкретика:

Что такое государственное судебно-экспертное учреждение, можно почитать в статье 11 закона «О государственной судебно-экспертной деятельности в Российской Федерации». Там определения не все читают, поэтому можно иногда и ненавязчиво повторить для суда.

Перечень дел и видов экспертиз, которые проводятся только в государственных СЭУ, есть в Распоряжении Правительства РФ от 16 ноября 2021 г. N 3214-р (с изменениями от 22 марта 2023, они весьма интересны – и для любителей «экстремистских» составов, и для экономической уголовки).

Ну вот, выговорилась. И, заметьте, даже в один пост уложилась. А ещё заодно заготовку сделала для споров в адвокатских чатах – если что, сразу ссылку и буду присылать.

С подписью «целую, Настя».

Редко пишу процессуальные документы с планшета, поэтому автозамена на нём нашей юридической лексике ещё не обучена.

Так что привлекать лицо предлагает не в качестве обвиняемого, а в качестве подарка (примера, бонуса, образца – нужное подчеркнуть).

Снова с вами рубрика «Анастасия Владимировна и профессиональная деформация», выпуск праздничный, романтический.

Итак, вот такую рекламу увидела в сторис одного бара.

Первая мысль: почему свидания быстрые? Правильно говорить «краткосрочные»!

P.S. Да и бар мне этот знаком не из-за ассортимента коктейлей, а из-за новостей от пресс-службы судов.

Не каждый день узнаешь новое для себя слово.

Я много раз видела у СИЗО людей, которые вписывают адвокатов и родственников обвиняемых в волшебные списки на дверях изолятора. В полночь эти суровые мужчины, кроме прочего, контролируют, что список не будет разорван, сожжён или съеден недовольными своим порядковым номером в очереди.

И вот вчера впервые в жизни я обратилась к такому специалисту. Немного смущаясь, как будто это что-то плохое (не знаю, откуда такое ощущение – может, из-за некоторой неловкости перед коллегами, которые, как и я обычно, проделывают все эти манипуляции без посторонней помощи).

У меня было ощущение, что это что-то подпольное и полулегальное. Как будто сейчас надо будет оплатить услуги криптой и удалить переписку.

Каково же было моё удивление, когда после оплаты мне пришел самый настоящий чек, в котором было написано: «услуги трамитадора».

Всё легально и официально. Уффф.

Так что вот, новое слово узнала. Красивое, испанское и волшебным образом открывающее перед людьми двери СИЗО (но не в том смысле, в котором можно было подумать).

Если в СИЗО у вас что-то заболело, вы окажетесь в карцере на 15 суток.

Ну да, несколько оговорок сделать надо. Для начала, вы должны быть в СИЗО-5 в Петербурге (в народе – Арсеналка). Это у нас женско-детское учреждение.

Там вам два месяца не будут выдавать ваши собственные «вольные» обезболивающие, которые назначены вам врачом от болей в спине.

В качестве утешительного приза вас «поставят в очередь к неврологу», но сама по себе постановка в очередь ещё никого ни от чего не вылечила.

Потом два месяца постоянной боли приведут к тому, что вы почти перестанете подниматься с кровати. И в определенный момент вы не сможете встать, чтобы поехать в суд.

Тогда вам измерят давление и пульс и дадут справку, что вы совершенно здоровы. А когда вы (вдруг) начнёте требовать свои лекарства, без которых не выдержите несколько часов сидя в холодном автозаке, вас отправят в карцер – якобы за «некорректное поведение» и «оскорбление сотрудников медицинской службы».

На 15 суток за боль в спине. Такая цепочка. Хочешь принять свою, переданную родными, таблетку диклофенака – добро пожаловать в карцер.

Теперь 15 суток у вас не будет возможности прилечь, кроме как ночью, что, конечно, быстро излечит больную спину. Не будет посылок, передач и свиданий с родными.

Но да, вы всё ещё в очереди к неврологу. Можно радоваться.

Вот что, как выяснилось, произошло с моей подзащитной Анной Александровой. Очень похоже на необоснованное водворение в карцер. И на нарушение условий содержания. И на неоказание медицинской помощи. Да и попросту на пытки, если звать вещи своими именами.

Так что теперь будем разбираться с этим в судебном порядке.