Светлые дни идут. Собрала для вас тексты художественной литературы, с которыми стало особенно важно соприкоснуться в эти дни.

🔘Антон Чехов, повесть «Чёрный монах» и рассказ «Студент».

🔘Иван Шмелёв, роман «Лето Господне», — уже традиционное чтение с выбором любимых глав.

🔘Иван Ильин, собрание эссе «Поющее сердце», или, следуя авторскому дополнению — книга тихих созерцаний.

🔘Франко Арминио, поэтическое собрание «Малые святости», о котором вспоминала ранее.

🔘Иван Бунин, рассказ «Косцы».

🔘Гилберт Честертон, эссе «Кусочек мела», к которому с радостью возвращаюсь благодаря Саше и его неизменно прекрасной выборке текстов для книжного клуба.

🔘Владимир Короленко, весенняя идиллия «Старый звонарь».

Тексты, по традиции, можно прочесть в один вечер — главу большого повествования или рассказ, а можно растянуть на неделю-две.

Возвращаюсь из Петербурга домой. Буквы, наконец, складываются в слово, с детства сакральное, сильное — оно больше трёх букв и одного слога, звучащего одиночно, грозно, как благовест. Дом-город, дом-адрес, дом-семья, — годы коробочной жизни рассыпали номинации, и толкование пришлось складывать сначала, спустя пять лет что-то вырисовываешь.

Дома по-прежнему два: родительский и тот, где ты теперь хозяин. В последний скоро переберутся книги, тоже взявшие в моду жизнь на два адреса. Но тоска по дому, ускользающая от любой попытки её выразить словом — португальским saudade или валийским hiraeth, останется прежней. Следуя за ней, память проявит забытую плёнку, на которой каждый адрес и человек — дом. Там хорошо, где нас нет.

Думать о смыслах односложного слова помогает эссе «Полторы комнаты». Цепляешься за строки про семейный быт, как позже оценит время, счастливый, описание родительских привычек, наставления вроде «не ходить по городу без пиджака».
Счастливые семьи похожи друг на друга, оттого своё высматриваешь в рассказе о других. Этим текст ценнее — говорит с тобой, будто ты участвуешь в истории. Делишь те десять квадратных метров, возводишь до потолка башни из книг и чемоданов, и боишься вдруг стать заключённым своей новой крепости.

Путешествие из Петербурга завершаю исследованием темы дома в нижегородском искусстве. Лонгрид с искусствоведческими комментариями и лиричными отступлениями прочитываю быстро, делаю скриншоты фрагментов, чтобы показать вам — это благодаря авторскому слогу и чуткому отношению к размышлениям о доме, искусстве и смерти.

* Фотографии с прошлогодней нижегородской выставки «Завтра утром на рассвете дом вернётся, говорят», в название которой зашиты строки из стихотворения Агнии Барто. В лонгриде как раз — хорошие наблюдения с выставки.

Конечно, наше путешествие на маленьком теплоходе — это не полёт на Луну и не плавание на плоту, но вокруг нас тоже была стихия.

Когда-нибудь дочка обязательно поймёт, что мы пережили настоящее приключение.
Вообще, в этом есть какая-то загадка: жизнь становится приключением, когда на неё смотрят в бинокль или подзорную трубу через много лет.
И тогда детство, замкнутое пространством дома, двора или переулка, кажется нам непрерывным приключением,
а наша взрослая жизнь, подчас полная реальных опасностей, — скучными буднями.

Когда дети просят нас рассказать ещё одну историю из нашего детства, мы радостно обнаруживаем, что этих историй
в памяти не убавляется. Можно подумать, наши приключения продолжаются, обрастают новыми захватывающими подробностями.

И мы рассказываем почти
с восторгом, увлекая и себя,
и детей в то счастливое пространство,
где каждая минута наполнена победами над злодеями, стихиями или просто тёмным чуланом.
Укрыв детей и погасив свет, мы замечаем, что за окном высыпали звёзды. И это те самые звёзды, под которыми с нами случилось детство и все его приключения…

Из книги «Три чудесных детства» Дмитрия Шеварова:
это собрание личных и исторических наблюдений о том, как рождается детская книга,
о писателях, художниках и поэтах, её создающих.

После курса по медиакультуре,
с интересом наблюдаю за тем,
как театры и музеи интегрируют в традиционное офлайн пространство цифровые и иммерсивные элементы.

Одна из таких инициатив —
Quills Fest. В программу фестиваля входят как лайф перфомансы, так и виртуальные комнаты, где зритель может наблюдать за театральными этюдами, взаимодействовать с артистами, играть на музыкальных инструментах. Особенность фестиваля — театральное VR пространство, воссоздающее атмосферу елизаветинского театра, известного необычной сценой, часть которой выходила на уличный двор, а другая — примыкала к балконным рядам, где размещались зрители. Конструкция позволяла преодолеть дистанцию между зрителем и артистом, усилить драматическое напряжение.

Сохраняя эстетику елизаветинской сцены, художник Паоло Барласкини создаёт архитектуру цифрового пространства, отсылающего и к футуристичным локациям видеоигр, и к «балконным» строениям шекспировского театра.

Картинки меняются, но культура соучастия в театре остаётся неизменна, будь то средневековые зазывания площадных шутов или вовлечение через виртуальную реальность, — сочувствующий зал всё же «создаёт душевную акустику».

Какую же красоту создают mox.bureau!
Отправиться за цветущими ветвями и увидеть выставку «Тем временем» Нади Лихогруд, — звучит как идеальный план выходного дня 🤍

Старомонетный переулок, 12.

В фильме «Камон Камон» есть эпизод, где Джонни (дядя) зачитывает Джесси (племянник) книгу Клэр Нивола «Star Child». Это история о том, как ребёнок наблюдает за Землёй издалека, синью океана и зеленью леса, размышляя: какой будет жизнь там?

«Чтобы оказаться на планете Земля, тебе надо родиться ребёнком. Сперва тебе придётся научится пользоваться новым телом, двигать руками и ногами. Ты научишься ходить и бегать. Пользоваться руками, издавать звуки и произносить слова. Тебе предстоит многому научиться и многое перечувствовать: печаль, радость, разочарование и удивление. Ты будешь расти, путешествовать и работать.
С годами ты научишься понимать эту, полную счастья и печали, постоянно меняющуюся жизнь.
А когда придёт время вернуться на свою звезду, тебе, возможно, будет трудно прощаться с этим до странности прекрасным миром».

Сам фильм удивляет ненавязчивой искренностью, которую редко встретишь среди постмодернистских отрицаний. Любовь всегда оказывается на пару шагов ближе, чем кажется, она неудобна, но безусловна.
Быть взрослым — значит, осознавать ответственность, перед собой и перед ближним.
С этого понимания начинается любовь.

Продолжая разговор о совместной серии издательства Thames & Hudson с Музеем Виктории и Альберта, не могу не вспомнить про эти издания:

Ⅰ. Книги из серии «In detail» — внимательный взгляд на историю и ключевые темы национального костюма, а также отдельных периодов моды, исследующий, как через детали одежды складывается смысл и особое повествование. У меня книга
«20th century in detail» с вышивкой Эльзы Скиапарелли, бисером из русской коллекции Ив Сен-Лорана и красным платьем с бархатным бантом от Диор. Подглядела, что эту серию собирает знакомый модельер, но издания будут полезны тому, кому интересны культурный код и семиотика культуры.

Ⅱ. «The Art of illustrated book» – погружение в историю иллюстративной книги, разработанное совместно с Национальной художественной библиотекой музея. В книге найдёте комментарии про дизайн, типографику, переплёт книг. Исследование объёмное: главы о средневековых псалтырях, книгах по естественной истории соседствуют с комментариями о «Баснях Лафонтена» с иллюстрациями Марка Шагала. Отличное издание в коллекцию тех, кто любит визуальные эссе и хочет подробно изучить особенности создания книги и печатные процессы.

Не могу не отметить: у издательства качественная печать, поэтому каждое изображение удаётся разглядывать до мельчайших деталей. «All my seems have meaning — they emphasise something about the body», — говорил Чарльз Джеймс. Издатели серии «In detail», наверняка, также относятся к слову и изображению в книге: каждый знак имеет своё значение.

Серию «In detail» можно встретить в Garage или, как и «The Art of illustrated book», в онлайн-магазинах.

Новый номер журнала РБК Стиль посвящён слову и словесности, обложку создал художник Владимир Абих, известный проектами в области стрит-арта
и экспериментами с текстом в городской среде.

Его «Мы буквы, с нами текст» на здании научной библиотеки Томского университета — наблюдение о текстоцентричности русской культуры. Внимание к слову в московском концептуализме и уличном искусстве — тому подтверждение.

«Слово — часть культурного кода, мира литературы и искусства, чутко реагирующее на приметы времени. Оно может воодушевлять, задавать вопросы и искать ответы на них», — пишет Анастасия Каменская о смыслах в выпуске и делится содержанием:

• Колонка Андрея Аствацатурова о слове и деле Владимира Набокова
• Интервью с художником Владимиром Абихом
• Интервью с коллекционером Антоном Козловым
• Колонка медиевиста Олега Воскобойникова о слове средних веков и «Комедии» Данте
• Интервью с основателем бренда Jenek Женей Петровой
• Разговор с филологом про феминитивы, «имбу» и другие перемены языка

«Текст и есть главный герой», — соглашается с Владимиром Абихом редакция.
А #филологвотставке радуется, что внимание к слову актуально современникам.

Вышедший недавно сериал «Adolescence» оставляет зрителя с важными социокультурными вопросами.

синопсис: 13-летнего подростка Джейми обвиняют в убийстве. Детективной линии нет, главный вопрос, на который пытаются ответить герои: в чём причина убийства? В четырёх сериях — анализ возможных причин. Каждый эпизод снят одним кадром: для этого актёры репетировали одну серию по три недели. Поэтому в «Adolescence» считывается напряжение и глубокий психологизм.

Особенно важно, что в сериале рассмотрена тема общения подростков в социальных сетях, влияние на них онлайн-сообществ и интернет-культуры.
«Adolescence» показывает,
как социальные сети становятся рычагом манипуляции сознанием и психикой подростка.

На Джейми оказало влияние движение инцелов — сообщество мужчин, транслирующих
в социальных сетях идеи мизогинии и призывающих к насилию. В сериале упоминается имя Эндрю Тейта — блогера, который стал популярен в 2020-х, продавая курсы пикапа. Контентом такого рода интересовался Джейми перед тем, как совершить нападение
на ровесницу.

Сериал не пытается осудить одного: здесь все виновны и все жертвы. Но «Adolescence» вынуждает сопротивляться и не верить: подросток, убивающий другого из-за ссоры в сети — реальная ситуация, а не дипфейк.

Каждый тинейджер, живущий в сети, должен учиться быть цензором самому себе, а нам предстоит помочь ему в этом.

#mustsee драматически удачное и важное высказывание.

Меня всегда интересовала культура печатной прессы.
Лет в пятнадцать, с аккаунта папы на ebay, я вписалась в торги за старую, пожелтевшую газету лондонского издательства, — сомневаюсь, что осознанно, но не без влияния симпатичной вёрстки.

Сейчас по-прежнему подбираю архивные издания, наравне с ними музейную периодику (у Thames & Hudson есть хорошая серия журналов, подготовленная совместно с музеем Виктории и Альберта), толстые журналы с экспертными эссе и современные нишевые издания.

И люблю lebigmag — проект, который прочно ассоциируется
с коллекционированием журнальной периодики.

С магазином знакома пятый год. Первые журналы заказывала ещё в Пермь, и при доставке радовалась пожеланиям на коробках, подписанных основателем проекта, Константином Котовым.
С того периода слежу за изданиями Little White Lies о кино, Kinfolk с лиричными заметками о ритме и стиле жизни, Apartamento, глубинно исследующем культуру интерьера и присутствие искусства в доме.

Иногда заглядываю в читальный зал lebigmag в Рихтере, тихое, светлое пространство со стильными интерьерными деталями, а главное — скрупулёзно отобранными изданиями.

Третий день в мыслях возвращаюсь к обсуждаемому и неуловимому спектаклю «Я – Гамлет ошибка» кудряшей в ГИТИСе.

Красивый режиссёрскими решениями, напряженный, содранный в кровь памятью жанра — трагедии рода, яростный и болезненный простой идеей — снять с героев нити ожидания: автора, зрителя, литературной традиции.

Снять с повестки вопрос «быть или не быть?», вместо оставить растерянную, пульсирующую мысль «как так получилось?». Вложить эту мысль в юношеское сознание героя, не желающего ни исключительного предназначения, ни своей трагедийной роли: убивать за чью-то идею мести.

Я учился в университете, дядя был просто дядей, мама была с папой, у меня была девушка, я учился в университете, дядя был просто дядей… — повторяет, срываясь на крик, Гамлет, будто заговаривает мир заново всё собрать.

Сильное драматическое решение — раздваивание образов Гамлета и Офелии: есть актёры, играющие действия «сюжетных» героев, а есть другие — воплощающие непрожитую жизнь и рефлексию. Зрителю в глаза смотрит не возвышенный и самоотверженный герой — датский принц или дочь королевского советника, но бессильный перед пугающими изменениями и несоразмерно маленький для большой цели: «Век расшатался и скверней всего, что я рожден восстановить его».

Композиция финального эпизода напоминает Тайную вечерю. Гамлет-убийца тщетно зазывает зрителя на погребальный ужин, вокруг остаются пустые стулья для Офелии, для Гертруды, для Лаэрта.

Вопрос «как так получилось?» остаётся без ответа, но в неопределённом счёте причин и обстоятельств почему-то находишь надежду на то, что этим бунтующим, израненным, кричащим и обессиленным всё-таки удалось что-то исправить.

Записаться на спектакль можно в телеграм-канале курса, только учтите, что билеты разбирают быстро.

Люблю «Двадцать сонетов к Саше Запоевой» Тимура Кибирова — непредсказуемый, ироничный
и при этом совершенно трогательный текст-письмо
отца к дочери.

Двадцать сонетов, как произвольно выписанные на поля эпизоды быта, не меланхоличные, но живые. Вот Саша закрашивает папе щетину помадой, вот, зевая, слушает пушкинский стих. Вот промокшие галоши сушатся на батарее, вот тает слепленный отцом снеговик. И эпизоды сменяются один за другим, словно прокручиваешь семейную плёнку.

Приглушённым эхом в тетрадные сцены вторгаются эринии 2000-х: рекламные слоганы, телепередачи, радио-эфиры и бесконечные новости о катастрофах. А мир детства Саши, в котором гостит её отец, из неприглядных и посредственных вещей, от недоеденного супа до пластмассовой лошади-качалки, образует утопическое укрытие, в котором неопределённость и тревогу перекрывают лучи фломастерного солнца.

На фотографиях — любимые из сонетов. Вслед за ними, по традиции — искренняя рекомендация прочесть текст.
И оценить количество каламбуров и ироничных аллюзий на лирику Бродского — уже в названии, обыгрывающем «Двадцать сонетов к Марии Стюарт», Пушкина, Есенина и других, достаточно считываемых аллюзий, поэтому без подсказок
и наводок.

Пропустила это литературно-документальное издание, хотя оно точно заслуживает внимания.

Книга о Никите Шкловском, сыне литературоведа и писателя Виктора Шкловского, погибшем в конце войны в 1945-м, ему был 21 год.
В книге присутствие Никиты —
в его детских рисунках, первом увиденном дирижабле, поезде, сказочных сюжетах, в которые он не допускал серого волка: «я его боюсь», а ещё в воспоминаниях и фотографиях, собранных матерью Василисой Георгиевной и сохраненных сестрой Варварой.

Книга ценна своей живой документальностью, она дает возможность современным детям увидеть, чем жили такие же мальчики и девочки, как они, девяносто лет назад.

Хочется, чтобы такие книги,
о своём роде, подобно фотоальбомам, собирали
и бережно хранили в каждой семье.

Дмитрий Бальтерманц
Продавец цветов, 1958
Из собрания MAMM.

В последнее время замечаю, что фраза «нет времени» всё больше наделяется тональностью чего-то достойного и показательного, а вот «есть время» всё больше окрашивается в синонимичное тунеядству и лености.

Но занятому ежеминутным подсчётом дел — "показателей успеха", напрасно тягаться с временем, бесконтрольность которого, увы, не поддаётся мастерству менеджера. Уступая ему по значимости, мы превосходим его в чуткости, — говорит Бродский. Но, кажется, именно значимость нынче в моде, а ей принято следовать.

Оттого предсказуемее, но парадоксально выразительнее воспринимаешь проекты, размышляющие о времени и тишине. И, кажется, встреча с ними в пространстве большого города — единственный способ на минуту спрятаться в вакуум, будь то миражный водный простор или глубина изумрудного леса.

И сегодняшняя встреча с высказываниями художницы Евгении Буравлевой на выставке «Эхо настоящего» неслучайно усмиряющая. Художественная мысль проекта незамутненная, чутко схватывающая утраченную детскую вовлечённость, тоску по настоящему — распространенный диагноз нашего времени.

Интересным образом пересекаются способность детской оптики — глубоко воспринимать происходящее в моменте и возможность фотографии — до мелочей фиксировать настоящее, зеркалить мир.

И помимо погружения в застывший мир девочки, густой и плотный, на работе «Задачка», соучастия в детской игре с зацикливающимся видео «Утренняя зарядка», возвращаешься ещё в свой мир детства.

Когда прячась за полупрозрачной шторой, искренне веришь, что становишься невидимым.

Начинать рабочую неделю ощущается как серия Stacked and Paperclipped Александры Лигай.

«Мы все скрыты в своих файлах, скрепленных невидимой скрепкой системы», — сформулирована идея проекта.
Но помимо смысловой созвучности с «человеком в футляре», считывается ещё ирония в сторону тренда на офисных сирен, следующие за которым тоже становятся заложниками образа 💕

Для канала галереи вспомнила резонансные сценографические работы, выполненные художниками, не могу не поделиться подборкой и с вами 🤍

В минималистичной архитектурной сценографии
Олег Шейнцис расставлял эмоциональные акценты на контрастных деталях.
Для «Анны Карениной» он спроектировал павильон вокзала 19 века, его своды сопровождали всё действие, а смену локации определял свет – то от хрустальной люстры, то от уличных фонарей.

Казимир Малевич работал над оперой «Победа над Солнцем»,
в эскизах к ней появился супрематический чёрный квадрат. Сцена напоминала футуристичный город, населённый геометричными фигурами в гротескных костюмах.

В стиле Сергея Бархина – графичность и эффект «живого рисунка». Для «Мастера и Маргариты» художник сконструировал лабиринт, открывающий новые пространства московского и библейского сюжетов. В чеховской «Чайке» Бархин соорудил сетку – единственный элемент на пустой сцене, который намекал на подчиненность времени и миропорядку.

Роберта Уилсона вспоминают по декорациям к «Сказкам Пушкина». Он создал сюрреальный мир, соединяя непредсказуемые элементы «русскости»: лубочную традицию, Серебряный век, авангард, советский агитпроп. На сцене появлялись то кресло из супрематических фигур, то врубелевская Царевна-лебедь,
то вариации на театральные эскизы Билибина.

Тони Крэгг работал над декорациями барочной оперы «Кастор и Поллукс». Скульптурные конструкции из металла и стекловолокна раскручиваются, как вихри урагана, образуя эффект драматического напряжения, свойственный античным сюжетам о роке и божественном вмешательстве.

– Я никогда в жизни не делал того, что мимо.
– Мимо чего?
– Мимо меня.

Алексей Балабанов.

Почерк галереи ULM сложно спутать: внимательное отношение к текстуре и материалам, наблюдения за природой, бережно собранные в каждом проекте.

Совместная с архитектурным бюро Mox выставка «Сад обыкновенный» лаконично продолжает повествование о связи с природой и циклом, временным и сезонным.
У природы тоже есть память и каждый след, виток, бутон хранит в себе что-то невысказанное, но близкое.

Драматургию проекта складывают размышления о смене сезонов и ходе времени: художница Анна Лапшинова вдохновлялась текстом «Нагори. Тоска по уходящему сезону».

Эмоциональным компонентом становится ностальгия, удивительно, по детству – времени, когда лето тянулось бесконечно долго, и только запах зрелых зелёных томатов и сухой травы напоминал, что оно скоро вновь убежит к другому полушарию.

// до 2 марта, Mox bureau (Старомонетный переулок, 12).

«Да, гордость дышала в каждой мышце, в каждом нерве, во всем её существе — сознательная, почти мучительная гордость.
Пусть она жизнерадостна и непосредственна, женщина-мальчик, школьница, готовая на всякую шалость.
Но гордость в ней чувствовалась неусыпная, напряженная, глубокая. Из этой стихии она вышла. Истая женщина, откровенная, искренняя, прямая, гибкая, демократичная,
все что угодно, но не игрушка.
Во всех ее причудах чувствовалась сила, он сравнивал ее с тонкой проволокой, с тончайшей серебряной струной, с тонкой дорогой сталью, со слоновой костью, с отточенным перламутром».

Джека Лондона часто характеризуют, как искусного стилиста, но, по мне, он
не менее искусный психолог, знающий и точно схватывающий природу человека.

Первый раз подумала об этом,
читая «Мартина Идена», текст бил пронизывающей правдой
и реалистичностью, с которыми было прописано сознание героя, вернулась к этой мысли сейчас, споткнувшись об этот фрагмент. Образность здесь прекрасная, одно только сравнение с тончайшей серебряной проволокой, отточенным перламутром, какое меткое.

// Джек Лондон, «Маленькая хозяйка большого дома».

«Вместе». 2010 год.

«На фотографии на стене — мой отец Александр Кузькин и я. У меня на коленях мой сын — Ося Кузькин».

// работа из перфоманса Андрея Кузькина, сейчас в MMOMA.

За последние пару месяцев особенно полюбила залы Новой Третьяковки. Думаю, благодаря хорошему экскурсоводу и его настойчивой просьбе — видеть дальше социальной повестки и конвенциональных сюжетов.

Во время встреч в Третьяковке, экскурсовод рассказывал, как в двадцать лет работал в частной галерее, продавал советское искусство. Там он познакомился с одной американкой, прицельно коллекционирующей картины российских художников, в центре которых — рабочий класс, труд, индустриализация, тяжелая промышленность.

Как-то он спросил её, зачем собирать что-то настолько очевидное по смыслу и шаблонное по жанру?

Погруженному в русский контекст нетрудно было углядеть в сюжетах пропагандистский взгляд на труд и всесильного человека, или вспомнить, что человек-атлант в 60-е опустит плечи, станет сентиментально чувствовать мир.

Американка стала рассказывать ему про энергию и динамику в работах, про раскалённость —
не буквальную, связанную с изображением кузниц и печей, но эмоциональную. Рассказывать про всё то, что сложно углядеть за крепостью исторического детерминизма.

// работы: Юрий Пименов «Даёшь тяжелую индустрию!» и «Оборона Петрограда» Александра Дейнеки.

По наблюдениям сотрудников новых залов галереи, на эти работы больше всего обращают внимание представители других культур.

часть рутины вне текстов и медиа, которую люблю >>

It’s book giving day, by the way
Jane Birkin with Serge Gainsbourg

Искренне верю, что некоторые детские книги — удивительно тонкий и хрупкий вид литературы, к которому могут обращаться и старшие, и младшие читатели.
С прекрасными авторами литературного канала «Книжная Гавань», вдохновляющего авторским письмом и эстетикой, составили подборку детских книг, когда-то ставших для нас мудрым, добрым собеседником.

��«Жемчужина Адальмины» Захариус Топелиус
На первый взгляд, классическая история о добре и зле, с традиционными сказочными персонажами: король и королева, принцы и принцессы, добрая старушка, феи и их дары. На самом же деле — история о покаянии. Любимое в этой сказке: принцесса может спасти себя только сама, когда найдет истинное сокровище.

🔘«Поллианна» Элинор Портер
Особенно важная для меня книга, которую мне передала прабабушка, этот текст она перечитывала по несколько раз. История о Поллианне — светлая, обезоруживающая добром, — не о наивном жизнелюбии, но о том, чтобы в мире, где без тени не бывает света, находить то, чему можно радоваться.

🔘«Мама на даче» Аля Кудряшева
Три, два, один. Я иду искать. Лирический текст выстроен ритмично: один образ детства сменяется другим, их череда закручивается в быстро идущий аттракцион — жизнь. Простой на образы, но цепляющий художественным ракурсом, текст подсвечивает то, что было особенно ценным в детстве.

🔘«Что бы ни случилось» Деби Глиори
Простая история о самом важном для каждого ребёнка. Каким бы ты ни был: вредным, сердитым, капризным или «зубастым вдруг стал крокодилом» — мама будет любить тебя всегда.
«Этот вопрос можно задавать бесконечно.
Я знаю только, что буду любить тебя вечно»

🔘«Старушка, которая давала имена» Синтия Райлент
История об одинокой старушке, к которой вдруг стал наведываться маленький пёсик. Рассказ о том, как мы избегаем привязываться к другим, боясь их потерять, как за попыткой оградить себя от разбитого сердца упускаем возможность наслаждаться жизнью и общением с близкими прямо сейчас. А ещё эта книга с замечательными иллюстрациями.

🔘«Гадкий утёнок» Ганс Христиан Андерсен
Эта известная сказка никогда не оставляла меня равнодушной. И в моем детстве и при перечитывании истории моему ребёнку, жестокое отношение к беззащитному существу из-за его непохожести на других трогало за душу. Столько разных типажей на его пути, так много испытаний, но справедливая концовка для сильного духом утёнка, преодолевшего все трудности.

🔘«Мама» Элен Дельфорж и Квентин Гребан
Короткие стихотворные зарисовки про мам, их мысли, переживания, такие разные, чуткие и искренние, пробивающие до глубины души. Где-то хочется улыбнуться, где-то сказать «да, у меня тоже так было!», где-то комок в горле мешает читать. И здесь совершенно фантастические иллюстрации.

🔘«Рождество в домике Петсона» Свен Нурдквист
Не представляю декабрьские вечера без чтения этой книжки детям. История наполняет невероятным теплом и создает внутри то самое ощущение хюгге.

🔘«На разных концах земли» Либби Глисон и Фрейя Блэквуд
Про искреннюю детскую дружбу, которая не боится даже самых больших расстояний. Что нужно поддерживать в себе того ребенка, который верит, что если сильно закричать, то его друг обязательно услышит.

🔘«Васильковая зима» Хегюм Ким
Добрая история про медведя Василька, который любит уединение и покой. Самое интересное начинается, когда в доме вдруг заканчивается черничный пирог! Влюбилась в милые иллюстрации художника и одновременно автора этой теплой истории, которую так приятно читать из-под одеяла.

🔘«Кое-что о жизни» Кристиан Борстлап
На протяжении всей книги короткими, но важными словами идет описание о жизни и ее многообразии, несовершенстве, опасности, конечности. Легкий слог и глубокий смысл, который каждый раскроет по-своему. Я пролистываю большие страницы и будто смотрю на мир со стороны, под другим углом. Книга была создана на основе мультфильма.

🔘«Папа и море» Туве Янссон
Одна из любимых и самых взрослых по мне историй из всего цикла муми-троллей. Почти в каждом предложении нахожу мудрость, философские рассуждения, немножко грусти, немножко надежды, все как в жизни.

А какие книги детства стали особо памятными для вас? 🤍

из серии «Свечи» (ориг. Kerzen)
Герхард Рихтер. 1982, 1983.

Бесконечной красоты Ирландия в «Банши Инишерина» Мартина Макдонаха — пространство мифов, герметичности времени, одновременно пустоты и равнодушия к человеческой суете.

Монументальный пейзаж и океанический простор, место отчуждения и отсутствия, — то на чём режиссёр выстраивает дихотомию Ирландии, где на одной стороне — недоступная красота природы, на другой — трагикомедия бесцельной человеческой жизни. И насилие, эмоциональный надрыв у героев — способы проверить собственную витальность: то самое «ущипни, если это не сон».

Не новый, но драматически притягательный вопрос: может, и правда, природа — Сфинкс, предлагающий вместо загадки только молчание.