В пейзаж между Крузием с его этикой, основанной на послушании установлениям Бога, и Аристотелем, занятым выяснением того, как нам снится снящееся нам, вполне гармонично вписывается
Фома Аквинский, рассуждающий о "добродетели религии" из свежей статьи нашего коллеги
Алексея Валентиновича Апполонова.
Статья очень любопытна для историка этики. Термин "религия" (religio), она же "латрия" (latria, калька греческого λατρεία, "служение, почитание, культ"), у Фомы используется не для обозначения какого-то социального, психологического или сверхъестественного феномена; под ним понимается специфический тип добродетели, связанный с морально правильным отношением к Богу. (Это в целом скорее мертвое в наше время значение "религии" дожило по крайней мере до начала XX века; на первых двух страницах статьи можно найти занимательный историографический экскурс в такое употребление этого термина).
(Некоторые авторы используют факт такого употребления термина "религия" для обоснования тезиса о том, что до Нового времени никакой религии в современном смысле не было, а было что-то другое. Традиционной для себя полемике с такого рода авторами (
книга,
статья (точнее дискуссия с Дмитрием Узланером по поводу означенной книги),
статья, список можно продолжать) Апполонов также уделяет несколько страниц.)
Поскольку религия — это добродетель, обращенная на кого-то (на Бога), то в системе добродетелей Аристотеля, на основе которой Фома строит свою этику, она должна считаться частью справедливости (единственной из аристотелевских добродетелей, обращенной ad alterum, на кого-то другого, а не на самого обладателя добродетели). У самого Аристотеля в "Этиках", впрочем, такой добродетели нет, и источником Фомы (хотя, конечно, вряд ли непосредственным) в плане религии-добродетели является, видимо, Цицерон. Дело осложняется тем, что помимо естественных добродетелей Аристотеля, Фома вводит сверхъестественные христианские добродетели (веры, надежды и любви), и религия, будучи связана с почитанием божества, должна иметь отношение именно к последним. Здесь у Фомы возникает конфликт, удовлетворительное решение которого, видимо, невозможно. Будучи последовательным, он должен был бы в духе Цицерона сказать, что религия является естественной добродетелью — правильной склонностью почитать божественное в самом широком смысле. В противном случае среди шести его видов справедливости она оказывается единственной сверхъестественной добродетелью, что заставляет серьезно усомниться, что она вообще может принадлежать к тому же роду, что и остальные пять видов. Но это значило бы, что добродетель религии возможна и для нехристиан, а этого Фома допустить не может. Как и во многих других случаях, христианские мотивы вмешиваются и вносят сумятицу в тщательно выстроенную Фомой философскую конструкцию в последний момент. Время "естественной религии" еще не пришло.