⭐️Номинация
«Художественная литература»⭐️
1. Надя Алексеева «Белград»
2. Татьяна Алфёрова «Татьяна, Васса, Акулина»
3. Анна Баснер «Парадокс Тесея»
4. Игорь Белодед «Утро было глазом»
5. Вера Богданова «Семь способов засолки душ»
6. Елена Бодрова «Имитация»
7. Илья Бояшов «Трезвый гусар»
8. Ксения Буржская «Литораль»
9. Эдуард Веркин «Сорока на виселице»
10. Андрей Волос «Персей»
11. Андрей Дмитриев «Ветер Трои»
12. Екатерина Златорунская «Осенняя охота»
13. Галина Калинкина «Голое поле»
14. Алексей Колесников «Укрытие»
15. Алексей Колмогоров «Сахар»
16. Илья Кочергин «Запасный выход»
17. Евгений Кремчуков «Фаюм»
18. Майя Кучерская «Случай в маскараде»
19. Зинаида Лонгортова «Узоры оленьих троп»
20. Герман Садулаев «Никто не выVOZит эту жизнь»
21. Сергей Пупышев «Пустошь великая»
22. Алексей Рачунь «Гляден»
23. Максим Семеляк «Средняя продолжительность жизни»
24. Фигль-Мигль «Колдуны»
25. Анна Чухлебова «Вдовушка»
26. Анна Шипилова «Скоро Москва»

То чувство, когда не читал и половины, а про половину из этой половины даже узнавать желанием не горишь. Но, «Сороку на висилице» и «Литораль» обещаю 🙃 себе прочесть до конца мая, «Ветер Трои» мне, увы, не зашел совсем, как и «Фаюм»; остальное из читанного 50/50 («Белград», «Средняя продолжительность жизни», «Вдовушка», «Скоро Москва», «Колдуны» и еще пара книг).
Из неочевидного, что интересно будет потом тоже посмотреть – «Запасный выход» Ильи Кочергина и «Гляден» Алексея Рачуня, который вроде бы даже еще не вышел, но, говорят, там Пермский магреализм + нестандартное фэнтези и очень всё любопытно.

Добавлять только портить
На Фонаре в Туле было прекрасно

И еще немного (последняя порция!) КАК ЭТО БЫЛО: ТУЛЬСКИЙ ФОНАРЬ

Маша, без которой не было бы ни-че-го ❤️❤️❤️

Таня Климова обсуждает со зрителями театрализованную читку фрагмента своей книги "Письма к отцу"

Дина допрашивает Дарью Промч, Юлию Купор, Асю Демишкевич и Антона Секисова о том, зачем они отходят от реализма и куда собственно идут

Артем Роганов пристает с вопросами к Алексею Сальникову и зачитывает кусочек "Когнаты"

Соня самозабвенно продает ВСЕ КНИГИ

Мы с Таней сидим рядом, чтобы никто не загадывал халявные желания!!

И теперь главные женщины моей жизни (ну кроме мамы, бабули и Эмили Сент-Джон Мандел) — Лена и Дина просто блистают ✨

Получается вроде терапевтический дорожный боевичок, где посмеяться и поразмышлять места куда больше, чем места, чтобы бояться за героев или получать под дых от сюжета.
Только здесь возникает та самая вторая часть, и в текстовом изводе роман совершает финт, который скорее всего вышел ненароком, в силу его аудиосериального способа производства. Это нестандартная композиция, которую можно охарактеризовать заумным словцом палимпсест. Если по-русски: вторая часть подсвечивает крупным планом те самые сцены, о которых было лишь упомянуто в первой части. То есть происходит более детальное погружения в уже раскрытые в целом события. Вот Костя в плену начинает проникаться к своей хозяйке, вот он возвращается домой, в вот уже на работе в гэбухе ловит коллаборациониста… Лишь последняя глава «Взрослые» станет финальным аккордом, поговорит немного о том, что значит взрослость в понимании тех, кто пережил кровавый конфликт, что действительно ценно, а что абстрактная шелуха. Вторая часть даёт того лиризма, без которого ни уют, ни серьёзная проблематика, ни ирония в цельную картину с эффектом особенного обаяния бы не складывались. И именно благодаря второй части «Когната» оказывается не так проста, как видится на первый взгляд, более того, я считаю этой обманчивостью она даже изящней любимого мной «Оккульттрегера» и напрочь лишена того занудства, которое всё же как по мне мелькало в «Петровых». Да, позднего Сальникова-прозаика я почему-то люблю больше, чем раннего.

Забавно, что лично у меня вообще есть ощущение, и я наверное спрошу о нем у автора, что «Когната» писалась даже не ради рассуждения о парадигме свой-чужой, не ради разговора о переживании коллективных травм, хотя и ради них тоже. Просто главным корнем тут я чувствую гэговый отрывок, где электричка, путешествующая между мирами, проезжает мимо ночной дождливой станции, а там стоят знакомые усталые люди со смартфонами. И проводник выдаёт Косте о мелькнувшей станции небольшой монолог: «Огни, чисто, все вроде сытые, но ни малейшего желания выйти и посмотреть, что там и как. Понятно же, что это каторга какая-то всемирная. Я таких лиц даже у узников концлагерей не видел». В общем, главная проблема отсутствия волшебства в мире – это мы. Никто из других миров к нам, таким вот, выходить не торопится.

О «Когнате» Алексея Сальникова

Через три дня я буду модерировать встречу с Алексеем Сальниковым на тульском «Фонаре» и посвящена она будет в том числе его «Когнате». «Когнату», наверное, многие уже читали, но захотелось о ней написать несколько строк теперь, тем более что это на мой взгляд самая очаровательная книга 2024 года, плюс в аудиоверсии часто пропускают вторую часть «Подробнее о Косте и его друзьях», которую озвучивает другой голос, а в текстовой версии становится ясно, насколько она важна.

Повторюсь, «Когната» на редкость обаятельный роман. Не великий, не грандиозный, не супер-изящный и не супер-новаторский (хотя оригинальные находки в нём есть), а именно очень, из ряда вон обаятельный. Думаю, это обаяние складывается из тонкого сочетания: серьёзная проблематика, сочувственный смех и парадоксальный уют. И ещё кое-что, скрепляющее.
С одной стороны события в книге трагичны: на глазах у главного героя Кости, когда он был ребёнком, сожгли бабушку и дедушку. Он пережил плен, он идёт на верную смерть, потом сбегает из детского дома, он весь больной в 26 лет. Я каждый раз не мог поверить, что Косте нет еще и тридцатника, таким он выглядит пожившим, но в данном случае считаю это органичным в силу его судьбы. При этом роман вообще не читается как болезненный, трагичная судьба Кости и еще пары героев в первой части даётся быстро, местами едва ли не конспективно. Трагедия смягчается, конечно, тем, что мы знаем сразу – войну Костя пережил, но вдобавок и самые адские моменты кое-где больше рассказываются, чем показываются – раскрываются как почти публицистический факт, как пища для размышления, для аллегорического сопоставления жизни альтернативных народов с реальной историей и реальной современностью, а не для сопереживания. По-кошачьи хищные повадки девочки-дракона, смешной драконий язык, иронично откровенные диалоги и фирменный бытовой юмор Сальникова – это даётся как раз крупным планом, в деталях.
«Так ты дракон и летаешь? Слушай, девочка, не сочти за грубость, ты не из аристократов?» – спрашивает дежурный вокзала у приёмной дочери Костного проводника, чтобы попросить её протереть от пыли лампу, высоко висящую под потолком. И это протирание лампы летающей девочкой запоминается не меньше, чем короткий эпизод, где проводник находит её впервые, полудикую и осиротевшую в глухом лесу.
Сами драконы, как у Шварца в знаменитой пьесе, в «Когнате» имеют человеческий облик, но пыхают огнём и летают, если их откормить конинкой. Попади они в наш мир, их бы обязательно стоило угостить бешбармаком. А ещё мне кажется, что драконы с их рыцарством напоминают белогвардейцев больше, чем нацистов, хотя нацистская партия в их обществе присутствует и иногда побеждает, но… во-первых, можно подумать любителей расовой теории не было среди белоэмигрантов, во-вторых, в целом драконье общество – это явно не Третий Рейх, слишком оно нетоталитарное, по-феодальному разномастное, хоть и воинственное. Такой могла бы быть русская Тайвань, где пытались бы ужиться последователи Колчака, Врангеля и Деникина. Даже язык драконов тут отличается от людского интонационно и грамматически, но лексически он один. В итоге война у Сальникова выглядит как иносказание скорее второй Гражданской, чем Второй мировой. Отсюда возможна и та лихая несерьёзность, и тот анекдотизм, который подчас в хорошем смысле напоминает главную книгу Пелевина. Даже про Спартак с Зенитом пошутят, ведь эта альтернативная реальность может позволить себе быть насколько угодно близкой к нашей. Узнаваемость создаёт ощущение уюта, как ни крути, по одному из психоаналитических определений уют и есть сладкий плод узнаваемости.

Письмо о мечте

На этой неделе у меня был очень любопытный разговор в добровольно-свободном формате БОЛТАЛКИ. Основательница онлайн-школы «Мне есть что сказать» Наташа Подлыжняк позвала меня заглянуть на одно занятие по курсу прозы, потому что мне вроде бы есть что сказать о современных (кросс)жанрах.
С Наташей, человеком удивительной харизмы и проницательности, мы давно знакомы, вместе учились, тусили, вместе делали маленькие литературные проекты разной степени упоротости, думаем про многое по-разному, но общий язык всегда находим, и БОЛТАЛКА это буквально наш с ней формат, когда держать серьезное лицо и двигаться по строгому регламенту вы вдвоем вряд ли захотите. Но, как обычно бывает с такими импровизациями, мы наткнулись в процессе на значимый вопрос.

Одна из участниц спросила: каких (кросс)жанров сейчас мало, на какие есть по-вашему глубокий запрос? И я, вместо того чтобы, как образцово-пятёрочный книжный обозреватель, выдать модный прогноз по рынку а ля «магический реализм+эротика могут отлично взорвать» или на худой конец «давно не было крепкого авантюрного романа, современного Остапа Б.» – вот вместо этого всего, я взял и сказал: «Утопия».
Эту мысль я который год держу в голове и еще слышал один раз похожую в подкасте от писателя Алексея Конакова, но вообще озвучивать лишний раз опасаюсь. Можно сразу понять неверно. Всё-таки утопия довольно специфический, устаревший жанр, окуклившийся в научной фантастике еще в нулевые, для современного литпроцесса он как будто скучный. Только вот любой устаревший жанр является устаревшим исключительно потому, что его не осовременили. Не переосмыслили, не добавили туда того, что стало бы отвечать постиндустриальной жизни, как стал ей отвечать роман взросления, частично превратившись в интеллектуальный янг-эдалт или нью-эдалт, частично – в «поколенческий роман». И ладно, давайте шире, я подразумеваю литературу о мечте. Об обществе мечты, или о чьей-то личной сбытой мечте в рамках того или иного будущего. Литературу о том, как хорошо/как надо итд. Потому что о том, как не надо – правда же ведь наслушались, начитались, насмотрелись. Да и нажились, конечно, тоже, чего тут.

Вопрос, как выглядит мечта, индивидуальная или коллективная, кажется, сейчас требует хлесткого и незанудного, не идеологизированного в лоб, не политизированного в лоб, а именно художественного оформления. Потому что за «комфорт ридинг» по логике должен появиться «дрим-ридинг», который даёт образ для стремления. Не просто отвлекает, не рассказывает банальное в духе «ешь молись люби» или про путешествия как в шарлатанраме, но неочевидным образом увлекает жизнью в рамках некого возможного мира.
Как о таком писать? Тут не может существовать универсальных стратегий, но я подозреваю, что в современной утопии должны быть проблемы. Как ни парадоксально. То есть она перестанет быть утопией в классическом изводе, но останется «картиной о мечте» в целом, честно будет говорить о том, что идеального не бывает, что где-то будут загвоздки, что будет бытовая тоска, будет рутина и всё те же разочарования. Просто рядом с ними будет и та самая мечта, которая вероятно самим персонажам уже поднадоест. Они не будут её видеть, как рыбы не видят воду. Она же здесь для читателей и для обсуждений, а нужна ли она вообще, такая, даже книжная. Короче, я настолько преисполнился, что на «Фонаре» в Туле попробую сделать немыслимое – провести писательский мастер-класс по теме мечты. Мастер-класс и для себя, похоже, тоже. А пока вспомнил чуть ли не последнюю по времени утопию, которую как-то видел и читал, год по-моему был 2016. Розов, «Депортация», там еще подзаголовок был «мини-роман трансутопия». Странный текст, насколько помню, и сейчас я даже обложку в интернете еле нашел, какая-то она такая вот, тоже загадочная.

О планах на апрель

очень хорошо в Нижнем, когда уже нет снега под ногами, выныриваешь из дома и вспоминаешь, как тут красиво и что не книгами едиными. Но и не Нижним единым, так что выныривать из города я тоже скоро собираюсь.

На ярмарке Non/fiction у меня будет одна встреча, зато какая – в космический день 12 апреля обсудим книгу Гэри Шмидта «Обретая Юпитер». Говорят, там со мной будут и читатели-подростки, и читатели-взрослые. Еще говорят, что от этой книги многие плачут. И она действительно непростая, но очень стоящая! Я писал о ней подробнее не так давно.

А уже 13 апреля в Туле будет благотворительный книжный маркет «Фонарь». Если кто-то до сих пор не знает, это такая бойкая ярмарка с дешёвыми, народно собранными книгами, деньги от покупки которых помогают людям, и с неизменно умной, содержательно дискуссионной программой. Сейчас уже можно сдать для «Фонаря» книги, если вы в Туле или в Москве. На нем я буду модерировать пока секрет, кого, и, неожиданно, вести мастер-класс по прозе на тему будущего и мечты, не всё же онлайн вещать. Вообще о «Фонарях» можно найти много хороших слов, но в моем случае будет достаточно сказать, что три года назад на самом первом таком маркете я счастливо влюбился. Так что рекомендую!

А потом я надеюсь оказаться в Петербурге, причем чуть ли не до конца месяца. Тут у меня никаких рабочих планов пока, но если кто-то хочет куда-то позвать, чтобы говорить и показывать, я в целом только за.

Параллельно этому и всей разной работе в апреле надеюсь дочитать роман Дарьи Промч «Искус», наконец-то добраться до «Когнаты» Сальникова, если повезет, и до Веркина. И точно в планах мозговзрывающий писатель-мистификатор Эван Дара, чья вторая книга скоро выйдет в NoAge. Только это уже снова о романах, так что ладно пока… продолжение следует, но чуть позже.

Что просто огонь – «Слово Вирявы» при всей динамике отличается подробностью и вниманием к деталям. Эрзянская и мокшанская культурно-мифологическая картина – то, как она встроена в язык, в быт, в детали – просто супер, тут есть и вставные новеллы-легенды, и – что важно для добротного фэнтези, переосмысление мифа, его пересобирание на авторский манер.
Так, Варя бы стопудово погибла ещё в первые пару дней, если бы случайно не пригрела яйцо с древним проклятым духом Куйгорожем, который её спасает почти весь роман. В мифологиях это такой коварный демон-помощник а ля голем, которому надо постоянно давать задания, и чем дальше, тем быстрее придумывать новые, иначе он тебя убьёт. В «Слове Вирявы» образ Куйгорожа получает новое прочтение, здесь он – проклятый древний дух, чем-то напоминающий поначалу Коровьева-Бегемота из «Мастера и Маргариты» (особенно булгаковским выглядит это постепенное слетание демонического вида, как, впрочем, и некоторые другие моменты в книге), а ещё Куйгорож у Бауэр оказывается чуть-чуть… Прометеем, и особенно любопытно, что по канону освобождает Прометея Геракл, который тоже, как Варя, находится в конфликте с влиятельной богиней и вынужден по сути искать себя по её велению. Таким образом, я вижу много перекличек «Слова Вирявы» с гуманитарным мифом «о борьбе за огонь», о борьбе человека за право не быть жертвой природы (то есть духов, опасных и сильных в Верхнем мире, и современного городского «общества спектакля», которое в мире людском выполняет функцию природного хаоса)

Первые главы романа построены как детектив, который уместно – и главное, постепенно – погружает в курс дела. В процессе я даже осознал, что по объёму книга примерно как «Тоннель» Яны Вагнер, но экшен середину держит плотно, обеими руками, и в итоге чтение удивительно цепляющее.

При всем классном общем впечатлении, захваливать роман совсем для меня было бы пристрастно – я кое-где заметил прямолинейность, которая выглядела лишней или била в лоб, например, в сцене, где героиня впервые решается спасти Куйгорожа, хотя ей страшно, так и написано в конце абзаца: «Пора выйти навстречу страху». И тут ты, конечно, внутренне обращаешься к тексту: «не надо мне разжевывать, я уже взрослый птенец». Такого мало, но оно есть – как и мелькает иногда пересказ персонажами содержания прошлых глав, и изредка образная избыточность, которая тоже пробовала меня отпугнуть в начале «схлёстывающимся с холодным воздухом облачком дыхания». Сомневался я больше всего на кульминационном моменте в любовной линии, где ожидаемо было с фразой «И она приказала».

Но все эти вещи я простил довольно легко, потому что роман и содержательно крутой, и удачный композиционно, и понятно, что со сложным замыслом не успеть отрихтовать что-то в первой редакции, особенно если был дедлайн – почти неизбежное. Тем более есть тут и очень красивые, мощные сцены, местами не уступающие по языку текстам таких стилистов от фолк-фэнтези, как Ирина Богатырёва. Например, в «Слове Вирявы» прекрасно описан спуск в мир мертвых:
«Лошадь замедлила ход, погарцевала в облаках и вновь заложила дугу вниз. Под копытами зазвенел ночной воздух Саранска. В нем лениво текли реки и ручьи огней. Теплые окна гасли и загорались в высоких бетонных домах. Пылил мокрым туманом фонтан-одуванчик. Варя засмеялась и показала на него Куйгорожу. Тот лишь крепче обнял ее сзади.
Тянулся взглядом куда-то вдаль отлитый в бронзе вождь, но там, вдали, ничего не было видно. Позади него, в собачнике, где она сама так часто бродила побитой собакой, целовались подростки, а терьер и дрожащая болонка, переплетясь поводками, дергали в разные стороны своих пьяных от недозревшей любви хозяев».

О «Слове Вирявы» Анны Бауэр

Роман Анны Бауэр сразу привлёк моё внимание, поскольку это фэнтези на основе эрзянских и мокшанских мифов. Во-первых, у нас в Нижнем Новгороде эрзянских отголосков немало, например, живу я по соседству с улицей Ошарской – Ош на эрзянском значит «город/посление», и по довольно серьезной версии до основания Нижнего Новгорода на его месте стоял эрзянский городок Обран-Ош + половина краеведческих легенд о Дятле итд. имеют явные эрзянские корни. Во-вторых, в книге, которую я сам сейчас пишу, хоть и очень по касательной, хоть и в мелочах, а всё же эрзянская культура и язык играют роль. В третьих, собственная исчезающе маленькая и пунктирная, но вполне осязаемая связь с терюханами (терюхане это, если огрублять, нижегородские эрзя). В общем, даже оформление в уже меметичном стиле а ля «анимация 12+» меня тут отпугнуть не смогло, в конце концов, я про фэнтези 12+ тоже писал и бывает такое очень даже хорошее (например, «Семь прях» Тамары Михеевой)

Тем более, оказалось, что на самом деле «Слово Вирявы» – текст здорово устроенный, содержательно зрелый, но при этом лукаво не мудрствующий, даже иногда прямолинейный в чем-то, и в первую очередь на редкость – подчеркну – на редкость затягивающий. Короче, это очень-очень круто, пусть и с небольшими оговорками.

Главная героиня – молодая журналистка Варя (Варай, что означает «нора»/«дыра», и с семантикой имён тут всё очень продумано, а для меня это важно даже в реализме, не говоря о фэнтези). Варя запуталась в личной и профессиональной жизни, она сама из Мордовии, но живёт в Москве, и в какой-то момент отправляется в родной Саранск с ред.заданием, потому что в деревне около Саранска пропадают люди. В итоге Варя, пытаясь со своим рационализмом закосплеить Сашу Сулим, вызывает гнев лесной богини Вирявы, которая наказывает Варю ссылкой в магический «Верхний мир», с условием, что у неё есть семь дней найти выход обратно, иначе смерть-гроб-кладбище итд.

Главный сюжетный момент, который тут важно проспойлерить, потому что он выгодно отличает роман от среднестатистического фэнтези про параллельные миры – портал из магического «Верхнего мира» обратно в реальность открывается тогда, когда человек решает важную для него внутреннюю, психологическую проблему, то есть тут никакого схематичного квеста нет, ура! – всё напрямую выводит к поиску героиней своего предназначения и своей скрытой духовной силы. Фактически Вирява принимает у потерянной Вари экзамен по личностному росту и самосознанию, но не как человек с лицом Остапа Бендера, а так, как это под силу только богам и богиням, по-настоящему.

Вышла обещанная мной подборка детской литературы на «Горьком»: https://gorky.media/reviews/pozhirayushhij-ogon-izbiratelnaya-nemota-i-detstvo-fellini/

в этот раз с тремя хэдлайнерами для «постарше» я быстро определился, а остальное набирал долго почему-то, но в итоге в целом доволен. Вижу сейчас просто такую, возможно мимолётную, тенденцию, что книги для подростков «взрослятся», усложняются, а мидлл-грэйд условный, то что для средней и младшей школы, наоборот, упрощается, всё чаще вприпрыжку убегает куда-то в колею канона и лёгкую сказочность. Моё наблюдение тут скорее безоценочное. И всё же я сомневался чуть-чуть с «Усами капитана» и с «Воспитанием говорящего кота», но в итоге решил, что милых и смешных книг всегда мало, а эти показались обаятельней своих соседей по жанру. Ну и потом не нужно забывать об искажении восприятия, когда тебе подавай всё оригинальней и оригинальней. Это вообще такая сложная и важная часть работы обозревателя/критика – отслеживать собственный персональный запрос и пытаться отделять его от других, общих критериев. Не всегда реально, но обычно есть смысл стараться🙃

В фэнтези или в фантастике наглядность и прочий show don’t tell правда незаменимы, если их убрать, то стилистически получится скорее сказка, фантасмагория или притча, а там уже другие требования, и если не соблюсти и их тоже, то наверняка выйдет просто чушь. Но вот есть литература, где вообще не нужно «показывать» или нужно лишь минимально, та же литература абсурда, где условность мира – часть замысла.
В какой-то момент я пришел к выводу, что поиск адекватной формы для той истории, которую хочешь рассказать, ограничен исключительно авторскими представлениями об адекватности этой формы. Это поиск индивидуального баланса. Между оригинальностью и внятностью, узнаваемостью. Между точностью слов и их выразительностью. Здесь действительно никто не высчитает идеальной пропорции, но предостеречь от низкой оригинальности или подсказать, как сделать ту или иную историю точнее – очень даже можно и нужно. Думать о вопросах баланса бывает, разумеется, тяжело, и когда этот процесс достигает предела кипения, я предпочитаю всё то же полезное двоемыслие: «по фигу, тут мне хочется добавить рассуждение на страницу, я так вижу/нет, надо сократить и заменить деталью, чтобы люди не задолбались». Как принять справедливость обоих постулатов одновременно? Интуитивно, методом проб)) Например, к первому склоняться в большей степени при самом написании, ко второму прибегать чаще при поглавной редактуре.

Немного о полезном писательском двоемыслии


Участница нашего курса по янг-эдалту в CWS, Анастасия Касумова поделилась ценным размышлением о том, как погружение в разнообразные рекомендации по литературному творчеству, при всех своих достоинствах, способно и мешать. Я понимаю, о чем тут идет речь, и сам тоже много об этом думал.
Вопрос можно разбить на две подтемы:
1. боязнь неудачи
2. распространённые правила качественного текста, стремление соблюсти которые тянет на себя всё одеяло творческого процесса

И то и другое относится к психологии письма, и разные авторы тут очевидно справляются по-разному. Расскажу вкратце, как сам справляюсь.

В первом случае я однажды пришёл к концепции, которую для себя обозначаю как полезное двоемыслие.
Есть авторы, которые в первую очередь нацелены на результат. Они способны написать хороший роман/рассказ, целенаправленно желая написать хороший роман/рассказ и последовательно держа эту интенцию в голове, отталкиваясь от нее. И у них получается! Но когда я так делаю, у меня получается скукотень. Еще я верю, что есть авторы, которые без лукавства пишут исключительно ради самого процесса, и им реально все равно, кто что скажет и какая судьба будет у текста. Когда я так делаю, я ничего не дописываю… в лучшем случае рассказываю, а вот какая есть охеренная концепция, но реализовывать я её конечно не буду 🙃
Лучший психологический настрой для меня, это с одной стороны заранее принять тот факт, что с высокой вероятностью текст окажется провальным. Просто потому, что.. а почему нет?
С другой стороны, важно стараться сделать текст максимально классным, сделать текст такой, какой бы сам хотел прочитать и какого не видел еще. формула Кевина Смита «блин жалко нет фильма где» прекрасно работает и с книгами. При этом я знаю, что любое перечитывание собственного текста приведет к тому, что я захочу что-то поменять или поправить, что буду чем-то недоволен. Но все равно продолжаю! просто обещаю себе точно его показать по готовности тем-то и тем-то людям. И точно не вычитывать больше четырех раз целиком:) ну и я за отдельными исключениями не читаю уже опубликованными
даже свои критические заметки/статьи (а зачем)
Невозможно не хотеть, чтобы твой текст получился удачным. Но если не забывать об этом желании, пока пишешь, не говорить себе время от времени «да ладно черт с ним, загоняться еще, я тут просто тренируюсь/играю», ничего не выйдет. У меня, по крайней мере. Это особенно важно на середине. А о желании хорошего результата лучше вспоминать по завершению черновика. Да и то на полшишки, без радикализма (помним про сожжение Мертвых душ, ага)

Теперь о правилах.
Что касается питчингов, с точки зрения писателя этот инструмент в большей степени создан как раз для того, чтобы облегчать страх, что твой текст даже смотреть никто не будет. Ведь на питчингах кому-то уже дадут как минимум обещание посмотреть. В целом же понятно, что у большинства авторов кроссжанровой прозы замысел в процессе меняется, что давать раньше времени обещания издательству для многих лишняя невротизация. И питчинг в этом ключе можно использовать разве что как промежуточную стадию, с обратной связью о том, куда свой текст двигать. А можно и не использовать, просто не слушать, помня, что речь идёт про суповой набор для рукописи, а не про рукопись.
Об советы по созданию художественных текстов копья ломались всегда и будут ломаться еще долго. Просто потому что любое нормальное искусство построено на исключениях. Почти каждый редактор вам скажет, что в детективе не к месту чрезмерные ответвления от основной темы с многостраничной рефлексией героев. Но Достоевский так написал «Преступление и наказание». Просто он специально ломал детектив об колено.
На любом базовом курсе творческого письма скажут (и правильно сделают, потому что это базовый навык) – стоит показывать мир через ощущения, через пять чувств. Цвет, звук, запах итд. Но Довлатов писал почти без них и ничего. Вернее, очень даже чего – взамен он пользовался инструментарием анекдота/стендапа/журналистского очерка. И цвет, и запах проникали в читателя контекстуально, косвенно.

О сборнике Ивана Бевза «Кажется, нам здесь не рады»

Видимо, потянуло меня на малую прозу, так, что в прошлый раз была повесть, а в этот раз рассказы, и оба раза я честно кайфанул.

Может быть, сыграло роль то, что эту книгу я буквально купил, в бумажном виде, а такое со мной нечасто случается, понравилось оформление, с прыгающими и падающими строками, интригующими безумными рисунками, и вообще дизайнеру Варваре Нагаевой большой почёт и респект.

На поверхности книга выглядит очевидным андеграундным жестом: издательство «Издевательство» и ироничные инструкции к рассказам, например: «пьеса для постановки в театре вашего воображения». Я такое иногда люблю, но, начав читать, вскоре понял, что сборник круче и интересней, чем просто забавная зин-панкуха.

Уже один из первых рассказов «25% Бориса» начинается как фарс, продолжается как гротеск, а заканчивается как лиричное стихотворение в прозе. «Постирония» в том смысле, в каком её понимали еще до того, как слово «постирония» ушло в народ. Приём ухода к серьёзному через смешное или наоборот реализуется по-разному. Так, новелла-пьеса «Метатель Топоров» – с одной стороны, чистый театр абсурда, но за реально очень смешными разговорами повара с едой, за доведённой до предела идиотизма комедией на тему «пара ругается в ресторане» проскальзывает городской быт, искренняя тоска мегаполиса. То есть, с образом внеформатной литературы «изподполы» здесь играют, но форма не затемняет содержание, как иногда бывает в таких случаях. В конечном итоге в книге размышляют о современном российском горожанине, без взгляда «сверху», о таком, каким он есть, с его надеждами, мечтами и страхами. Персонажи ведут себя нелепо и попадают в абсурдные ситуации, потому что никак не получается найти то настоящее, которое привиделось где-то во сне или услышалось в детстве от какого-нибудь якобы мудрого взрослого.В этом смысле центральными текстами в сборнике, помимо двух уже упомянутых, для меня стали «Город», «Бомбардир», «НИИ», «Cбылась мечта Пустовалова» и Summertime. Есть парочка совсем коротких, явно проходных зарисовок и ожидаемые по своему содержанию «Сцена в голубом зале» и «Доставщик нежности», но и они органично вписываются в общую картину.

«Кажется, нам здесь не рады» – аскетичная проза, подчеркнутая литературная условность, но в рассказах вовремя появляются то вполне реалистические детали, то живописные образы. За всё время я встретил одну фразу, которая прям порезала глаз, что-то вроде «ресницы упали на щеки», и то я даже на минутку задумался, нет ли в этом приёма, потому что слова тут плавят и мутузят как хотят, и чаще всего выглядит оно любопытно. Сборник оказался для меня наполнен ностальгией по литературе XX века с её экспериментом и структурным разгуляем, некоторые рассказы можно воспринимать как серию смысловых и порой стилистических оммажей. И в эти оммажи на мой взгляд таки удалось вдохнуть ту, сегодня понятную вполне, шизофрению человека XXI века, о которой когда-то пел великий King Crimson на своем дебютнике In the Court of the Crimson King.
Вот, для примера, увиденные связи:
«Когда я еду в метро, я представляю» и немного «Чеглок» – ранний Пелевин, «Желтая стрела» и «Чапаев и Пустота»
«Бомбардир» – Венедикт Ерофеев с его известнейшей алкомистерией
«Где мысль и кишка» – притча в духе Кафки
«Метатель топоров» – драма абсурда, разумеется
«Ёж» – читал и думал об французских экзистенциалистов
Но есть и какие-то совершенно самобытные штуки, например «НИИ» и «Сбылась мечта Пустослова», остроумные трагикомичные истории. Короче, это всё очень хорошо, трогательно и свежо. Я, честно говоря, обычно немного недолюбливаю современные рассказы, есть в них нередко какая-то надменная тяжесть либо наоборот, импровизацонная нахрапистость, а тут Ивану Бевзу всего этого удалось лихо избежать.

О «Пожирающем» Полины Щербак

Давно не было такого, чтобы книга о подростках приводила меня в восторг безоговорочно, но вот оно случилось. Главный симптом – мне вообще не хочется говорить про сюжет, хочется сказать: «ну это просто нужно читать».
Тем более, если вдуматься, в сюжете «Пожирающего» ничего такого особенного уж и нет. Постапокалипсис – жанр известный, тут по сути он самый. Главные героини Нола и Айда – две девочки тринадцати лет, из двух стран, жутко враждовавших, пока очередное придуманное одной из этих стран супероружие, «умный огонь», не стало само уничтожать всех и вся без разбора. И вот по-разному потерянные, Нола и Айда встречаются на руинах, пытаются как-то выжить вдвоем, потому что иначе никак. Обычное дело, но исполнено очень тонко – и жутко, и увлекательно, и психологично, и живописно.
Что важно:
– по сути это не роман о взрослении, а повесть, именно повесть из палаты мер и весов, с минимумом героев, одной последовательно развивающейся линией и всего двумя чётко разделёнными режимами текста. В одном режиме, курсивом – сверхкороткие сны, смешанные как будто с воспоминаниями, в другом – собственно, аттракцион выживания + стартовый конфликт свой-чужой а ля фильм «Кукушка».
— ничего лишнего, но всегда есть нерв, там, где аттрацкион выживания заканчивается, возникает по касательной линия даже не влюбленности, а влечения, дораскрывается немного сеттинг
– органично выстроен набор деталей, портретов, пейзажей – то, что в теорлите называют системой образов.
Сам «Умный огонь», почти олицетворённый. Мизантропическая героиня и экзальтированная героиня. Мотив болезни, от которой может спасти только «чужой». Море как туманный маячок спасения без плана и гарантий. Еще есть прекрасный речной остров с дедом, живущим в доме художника. Кстати, единственный пожалуй мой вопрос ко всей повести – сцена кражи лодки, где Айда ведет себя наплевательски по отношению к полюбившемуся дедушке, скорее в духе Нолы, но ладно, спишем это на экзальтацию Айды.
– «Пожирающий» здорово написан. Меня местами раздражало частое умолчание «я» в первом лице у Нолы, в остальном, когда я говорю про ясный, простой и при этом небанальный стиль, я имею в виду, наверное, такие тексты. Даже странности в начале, как «рассыпающийся на тысячи песчинок» голос отца, вплетены в органичный контекст, этот песок заполняет щели и пропасти в разрушенном городе. То есть голос отца помогает проложить маршрут, буквально, как это непосредственно дано потом в сюжете. Сравнения домов с зубами дракона тоже здесь уводят от обычной красивости – умный огонь в книге появляется случайно, словно из-под земли, он везде и нигде – поэтому в каком-то смысле действие происходит внутри драконьей пасти. Так формальные метафоры укладываются в смысловой подтекст, функционально подчеркивают сюжетную линию. Их много только во «снах», где курсив. Остальное повествование выгодно оттеняется интонацией Нолы, резкой, обиженной на жизнь и гневливой. Раздражённый рассказчик всегда бодрит, только им главное не перегнуть, но тут Нола как раз плавно поменяется в середине, смягчится.

Я развожу огонь и варю рис в ковшике, который нахожу на бывшей кухне. Делю пополам — кто знает, крыса может мне пригодиться. Нельзя, чтобы она померла с голоду. Вдруг отец и вправду рассказал ей что-то полезное. Рис получается отвратительным на вкус — без соли, недоваренный, с привкусом гари

Концовка не то чтобы удивляет, зато даёт то отдохновение, которое требуется. А требоваться оно начинает быстро: в первой части текст мрачный. Потом станет лучше.
Я точно включу эту книгу в ближайшую подборку подростковой прозы на «Горьком». И точно её советую, особенно всем пишущим, просто посмотреть, как бывает сделано просто и хорошо

Коллеги скинули жутко трогательный отзыв на «Как слышно» с «Яндекс.книг». Во-первых, это просто звучит очень комплиментарно и поддерживающе на самом деле, что ты кого-то с помощью своей книги заинтересовал современной прозой в целом. Во-вторых, что здесь еще примечательно – на первом курсе вуза задают писать рецензии на современные книги, и это явно не Литинстут и не филология. Респект таким учебным планам, помню давал что-то похожее студентам-журналистам в Вышке, но у меня там был выбор еще между фильмом/книгой/альбомом (почти все выбирали фильмы обычно) и это был сам по себе курс по выбору «Арт-журналистика. Как писать об искусстве». Не знаю, может здесь что-то похожее, но звучит, короче, очень круто. А еще особенно умиляет, что другая любимая современная книга у читательницы – историческое фэнтези «Колдун российской империи» Дашкевича. То есть, ну, чувствуете, какой разброс, казалось бы, жанровый, ан нет
PS. А, ну и обманывать ожидания в положительном ключе – это, наверное, лучшая похвала, какая тут вообще бывает

И у меня остается лишь одна интерпретация, в которой «Комната утешения» оказывается текстом не совсем про это, но логичным и кристально изящным. Именно эта интерпретация почему-то напрашивается и не отпускает. Она такова: в магистральной линии перед нами просто психоаналитическая деконструкция, разговор внутреннего родителя с внутренним ребенком, где спойлер – внутренний родитель то есть рассказчица, которой нет, оказывается подлинным долбоёбом а все намеки на тему поколенческой экзистенциальной проблематики даны скорее для отвода глаз. Вот тогда я могу довольно покивать, поставить мысленный читательский лайк и пойти перечитать ещё раз новеллу про Дом и глотание крика.

О «Комнате утешения» Руфи Гринько


Еще одна книга, оставляющая в смешанных чувствах, – история девушки Али и её загадочной безымянной сестры, от лица которой ведётся повествование. Аля в кризисе, боится жизни и ничего не хочет. Она отгораживается от мира, не выходит из дома, вроде бы готовится поступить в шведский университет, сдать языковой экзамен, но в то же время как будто не верит в это всерьёз. Сестра Алю опекает, сестра Але рассказывает сказки, которые становятся вставными новеллами.
Композиция, где короткие и быстрые сюжеты скрепляются неспешной магистральной линией – привет, казалось бы, повести Аси Демишкевич, но сказки у Гринько получились другие, оригинальные иначе. Они совсем лишены лубочного духа, в них есть что-то скорее от раннего Пелевина или даже какого-нибудь классика магреализма. В общем, это не попытка завернуть авторское высказывание в фольклор или анекдот, а добротный постмодернизм, где есть место живой тоске и красивым словесным экспериментам. Я бы даже сказал, что вставные новеллы – самая сильная часть в книге, сказки про фарфор и фаянс, про Принцессу и Дракона и про Дом можно отдельно выносить в рамочку. История от лица Дома – отличный пример остранения, где дом как неодушевленный предмет становится точкой зрения, а угасающая любовь пары – объектом. Фарфор и фаянс – безумный перевертыш с неожиданным финалом, а Принцесса и Дракон – лиричные экзистенциальные поиски.

Охранявший ее Дракон остыл, уснул и окаменел: птицы теперь вьют гнезда в скалистых углублениях, еще недавно бывших складками его чешуи. Принцесса сильно грустит по другу, хотя на всю его долгую службу не выпало ни одного случая для огненно-пламенного защитного огня — не нашлось ни одного рыцаря-принца-солдата, который бы хотел навредить Принцессе.

Внимательный глаз тут обратит внимание на «огненно-пламенный защитный огонь», и в целом вопрос, зачем в тексте нужны время от время эти нарочитые тавтологии, для меня остался открытым. Подчеркнуть условность? Она и так довольно очевидна. Нечасто, но были моменты, когда мне прям хотелось кое-что да сократить. Например, в первой сказке идёт довольно понятное и наглядное описание идиллии, и в конце вдруг:
Весь город становился местом для скольжения, превращался в оазис тепла среди зимы, заливался светом, идущим из сердца каждого живого существа
Вот к чему эта патетика про сердце каждого и оазис тепла… Нетрудно же добавить к скольжению смысловой ряд «скользить-быть свободным-освобождать свет и тепло из темноты», не прибегая к штампам.
Не подумайте, что со стилем вообще всё плохо, как раз наоборот, в целом-то очень даже хорошо, и оттого такие моменты особенно резко бросаются в глаза. Есть, например, классная именно в языковых деталях сказка про буквальное буквоедство:

босые пятки в шесть прыжков переносят илону к тлеющему костру. тик и так. тикитак. тикитак. илона на ощупь вылавливает умирающие, дурнопахнущие буквы и — обратно в укрытие. тикитак

Что касается содержания, «Комната утешения» очень удачно ловит нерв и тему, но ловит при этом и без того по-всякому излюбленные образы миллениальской прозы. Пожалуй, их вовсе получается аккумулировать. Что я имею в виду. Аля и её сестра иллюстрируют разговор об инфантильности и эскапизме, страхе перед жизнью, который у поколения миллениалов не нов, но словно бы особо сильно вывернут наружу. Проблема в том, что этот вопрос о – пусть даже отчасти надуманной, но справедливой как миф, ведь мифы не возникают на пустом месте, – коллективной инфантильности, откуда она взялась и как с ней быть, это вопрос по-настоящему глубокий, важный и комплексный. И его любопытно стараются затронуть и раскрыть во вставных новеллах, но в магистральной линии ретушируют. Я бы даже сказал, огораживают покемонами, которые, во-первых, кажутся недостаточным объяснением, а, во-вторых, много кем уже собраны: вина за смерть родственника/теракты/войны/эпидемии. Допустим, по совокупности таких причин Аля решает сидеть в квартире под чутким оком сестры, но почему именно Аля, а не кто-то другой? Почему только Аля, а не все подряд, у кого произошло что-то похожее?

Что здесь происходит или добро пожаловать



Последнее время нас на этом канале стало заметно больше, так что пора, похоже, запилить обзорно-закрепный пост с пасхалками и ссылками.

Меня зовут Артём Роганов, я прозаик, литературный обозреватель и редактор. Здесь я пишу о книгах, которые меня так или иначе зацепили, в которых я вижу некий феномен и о которых мне хочется рассказать быстро, вольным стилем и относительно кратко. А ещё иногда я делюсь своими литературными новостями. Это могут быть рецензии и обзоры, преподавание, что-то из писательской работы.
Но обо всём порядку

Артхашастра – мой никнейм с университетских времён, он сложился стихийно, меня так звали друзья-однокурсники в далёком 2014 году. То есть с древнеиндийским трактатом «Артхашастра» канал не связан, по истории и политике Индии я не спец:) Правда, среди моих статей на «Горьком» есть одна с индийским флером под названием «Махакавья о постсоветском безвременье». Она посвящена психоделическому роману «Кыхма» – посмертной, изданной мизерным тиражом книге великого индолога Максима Русанова. Вдобавок махакавьей о постсоветском безвременье можно назвать львиную долю всей современной русской литературы…
А, конечно, еще я люблю индийского англоязычного писателя Викрама Сета, рецензии на чьи книги тоже писал для «Горького».

Меня особенно интересуют истории взросления и современная художественная литература российских писателей. Можно сказать, в каком-то смысле две моих главных специальности – «проза для подростков» и «проза миллениалов». Показательная на мой взгляд семерка постов на канале (Предупреждаю: иногда в моих постах бывают ссылки на большие немного скучные статьи, а иногда немного мат):
– О новых поисках в дебютах 2024 на примере двух очень любопытных книг: https://t.me/arthashastraroganov/139
– Об антиутопиях под кодовым названием «сгущёнка», их проблемах и неочевидных достоинствах: https://t.me/arthashastraroganov/83
– Пространная, но важная для меня простыня про Гаринов и Фаустов: https://t.me/arthashastraroganov/93
– Почему мне не заходит пафос Аллы Горбуновой: https://t.me/arthashastraroganov/63
– Загадочный роман Нади Алексеевой «Белград», который и нравится, и подбешивает одновременно: https://t.me/arthashastraroganov/147
– О последнем на данный момент романе Джонатана Франзена: https://t.me/arthashastraroganov/12
– Чем так подкупает книга Дарьи Месроповой «Мама, я съела слона» и почему я люблю разбирать её на курсах: https://t.me/arthashastraroganov/124

И поскольку прозвучало «курсы», логично перейти к преподаванию.
– С 2019 по 2023 год я вместе с писателем Сергеем Лебеденко отбирал рассказы для рубрики «Опыты» замечательного, волей трудной судьбы руслита сейчас, к сожалению, поставленного на стоп, журнала «Прочтение». Потом я преподавал арт-журналистику в НИУ ВШЭ, а теперь всё чаще выступаю как преподаватель и редактор на курсах творческого письма, например, из тех с кем я работал на курсах по рассказу в прошлом году, в журнале «Юность» уже вышла новелла Елизаветы Пироговой «Свобода, тебе на А», в «Знамени» – «Одноногий король» Надежды Грауберг.
– В данный момент я веду в CWS мастерскую по янг-эдалт роману вместе с большим звёздами этого направления Уной Харт, Олей Птицевой и Сашей Степановой, это буквально целый семестр, – очень ответственная задача, но и кайф-кайф-кайф.
– Еще я иногда занимаюсь с авторами индивидуально как персональный редактор-консультант либо как бета-ридер, именно по художественной прозе на русском. Если вы пишете и чувствуете потребность в консультации или редактуре, то ко мне можно прийти в личку (см. описание канала). Обычно цена вопроса и сроки зависят от объёма и жанра текста.

И финальное, но не последнее – я пишу сам. Мой первый текст, вышедший отдельной книгой – роман «Как слышно» – получил премию «Ясная Поляна» в номинации «Молодость». По сути это некое официально зафиксированное «тепло встречен критиками». И я, конечно, рад и немного тревожен одновременно от завидной судьбы дебюта, и в то же время сейчас о первой книге даже немного подзабыл и вовсю работаю над второй.

Еще немного из новой литературы о подростках – в «Розовом жирафе» вот-вот выходит отличная повесть Гэри Шмидта «Обретая Юпитер». Вообще книги Шмидта нравятся мне примерно через раз, и здесь тот случай, когда классик американского «педагогического реализма» не затянул и не слишком ушел от художественности.
Главное в «Обретая Юпитер» – то, как удается создать жизнеутверждающую историю для подростков на материале, где, казалось бы, возможна лишь лютая трэшачина. Это буквально нам, пишущим, на заметку, как работать с трудной темой, не сглаживая нарочито острые углы и не скатываясь во мрак.
В чем суть: диковатый парень Джозеф – тринадцатилетний сын ушлого, бьющего и не любящего сантехника, однажды, помогая отцу по работе на выезде, знакомится с девочкой из «приличной семьи»™, влюбляется и потом начинает с ней тайком встречаться, благо родители девочки часто в отъезде. Поскольку герои явно не из тех, кто хорошо осведомлен о половой жизни и ее последствиях, девочка вскоре беременеет. Джозефа упекают в интернат. Пока он там, его возлюбленная умирает при родах, а новорожденную по имени Юпитер то ли забрали родители покойной мамы, то ли отдали на усыновление, – где она точно, Джозеф не знает, его самого тут забирают в приёмную семью.
Но всё это предыстория. Основной контрапункт в том, что Джозеф был действительно очень сильно влюблён и своё отцовство воспринимает максимально серьёзно, во что бы то ни стало хочет увидеть Юпитер, а в идеале намерен связать с ней всю свою жизнь как настоящий отец. Закон смотрит на это с горькой усмешкой, ничего не разглашая парню о дочери, зато и приёмная семья фермеров оказалась очень классная, и некоторые учителя в новой школе к Джозефу проникаются: парень при всей своей диковатости трудолюбивый и талантливый. Собственно, повествование ведется от лица Джека – мальчика из приёмной семьи, младшего названного брата, который берётся за опеку морально поломанного Джозефа не хуже, а даже лучше, чем сама служба опеки.
И в общем-то без этой точки зрения младшего не получилось бы лаконизма и легкости восприятия, которые были нужны, чтобы текст не стал социальной драмой, адресованной скорее взрослым, и при этом не превратился в мрачноватый сентиментализм.

Он долго молчал. Было очень холодно. Может быть, минус шесть, может, минус семь или еще ни- же. Автобус проехал мимо, и Джон Уолл постучал в окно, чтобы я не забывал, какой я придурок.
— Юпитер, — ответил наконец Джозеф.
Видок у меня, наверное, был ошарашенный.
— Это наша любимая планета, — пояснил он.
— Наша?
Джозеф кивнул.
— Ты хочешь сказать, твоя и...
Он снова кивнул.
Джозеф шел за мной до самого дома. Потом мама повезла его к психологу, и, когда они выезжали со двора, он сидел в машине с закрытыми глазами.

Довольно суровая повесть, «Обретая Юпитер» вместе с тем парадоксально полна любви, в ней есть эта атмосфера взаимопонимания – будто пришедшая от особенно любимого мной Ульфа Старка, вообще от скандинавов. При всём трагизме, и при том, что я сомневаюсь, честно говоря, что книга окажется частым гостем в подростковых подборках, здесь Гэри Шмидту удается откопать и показать в самом финале луч света. Тусклый довольно, но вполне убедительный.

И финальная сцена в бассейне, и прочие мелкие, казалось бы, уже виденные не раз в янг-эдалт романах интриги благодаря необычной харизме героини становятся свежими, увлекательными. Женя нарочито противоречива. Так, рассуждая о молчании, она быстро переходит от «общество требует говорить» к поговоркам, которые молчание пестуют, то есть к очевидной нестыковке, казалось бы, но суть подспудно ясна – речь идет о говорении как функции умолчания, о говорении как забалтывании действительно важного, которое представляет собой то же самое молчание. Этот двойной мотив «вынужденного молчания»/«забалтывания боли» органично экстраполируется в романе в социальное измерение: пока одни, месяцами ждущие от государства зарплаты, молчат, другие пытаются всеми речевыми-медийными средствами убедить их, что ничего страшного не происходит. Не то чтобы это какой-то оригинальный посыл, местами он даже упрощенный, линейный, но на фоне нетривиальной истории взросления сложного человека он выглядит удачным дополнением. Тем более, вряд ли кто-то станет сомневаться, что «предвыборная программа» Жени подается с долей (пост)иронии как некий манифест идеализма от российского поколения X.

А вот попыток упростить или смягчить тон и язык здесь нет, что меня очень радует. Диалоги подчёркивают тот самый невысказанный крик – в них постоянно ругают что-то и ругаются друг с другом, вспоминая к месту всю нематерную/необсценную лексику. Редкий случай, когда сленг не режет глаз, в том числе пресловутая «мобила» звучит контекстом обоснованно. По крайней мере, я из детства помню, что так «мобилой» мобилу и называли молодые друзья моих молодых родителей. В какой-то момент квазивозлюбленный Жени срывается на нечеловеческое обилие «короче», но это настолько мелкий эпизод, что можно его опустить. Да и шарм здесь не только в сленге, а еще в очень простых и трогательных зарисовках, удачно разбавляющих диалоги: река, лес, город, быт, рыбак словно сошедший с японской картины. Никакого плетения словес как будто бы, наречия даже иногда часто привечаются как нелюбимые дети, но визуализация в моем случае происходит на ура, почти магически, а смысловая подоплека сцен-пейзажей угадывается. В общем, по стилю прекрасный текст. Так и закончу цитатой:

«Мы поднялись на пятый этаж. Почти все воспитатели и учителя в нашем построенном у леса районе жили в соседних домах. Странно было, проходя мимо, видеть их то у подъезда с авоськой продуктов, то на балконах с тазом мокрого белья, то с кульком семечек торчащих из окна. Как будто наблюдают за тобой не только в детском саду или школе, но и в городе. Твои вечные воспитатели и вечные учителя, которые всегда на посту. На площадке Марины Эдуардовны пахло супом. Наверное, она готовит обед своему мужу, а он спрашивает у нее разрешения, прежде чем сесть за стол. И пусть только попробует не помыть руки»

Вопросы молчания, или про книгу Галы Узрютовой «Я с вами не разговариваю»


Коллеги, с которыми я чаще всего общаюсь, в основном знают Галу Узрютову по стихам и рассказам, а я, так получилось, по янг-эдалт книге «Страна Саша», опубликованной, по-моему, в 2019 году. Сейчас у писательницы выходит ещё одна повесть о взрослении: «Я с вами не разговариваю, или страна Женя». Из названия можно подумать, что это продолжение, поэтому я как увидел анонс, сразу запросил пдфку. Ну, помню, что «Страна Саша» мне в целом понравилась, помню, что там удался убедительный и не слишком сопливый образ парня-безотцовщины, что язык лёгкий, бодрый и не вот заезженный, хотя ничего особенного про сюжет я бы не сказал.


Правда, нет, главным приколом «Страны Саши» для меня было то, что рассказчик всю дорогу переживает, что с точки зрения общества он может выглядеть «размазня как отец», «не мужиком» и как-то пытается себя этой парадигме противопоставить. А заканчивается всё тем, что возлюбленная героя предъявляет ему, что… он «не мужик» и размазня. Спойлер: потому что не хочет внезапно срываться и ехать за возлюбленной в Италию, то есть не хочет резко оставить в одиночестве свою незамужнюю маму и хуй пойми чем там в Италии заниматься, кроме самой возлюбленной. Но это вполне нормальная, естественная ситуация для возраста, времени и жанра. И вообще «Страна Саша» – дистилированный, добротный пример янг-эдалт-реализма, где бывает и смешно, и лирично, но нет ходульности и надуманных поворотов фабулы.

«Страна Женя»… на мой взгляд получилась лучше. Нет, правда, лучше – в моем представлении о романах это уже полноценный роман по факту его многослойности. Только это не продолжение «Страны Саши», кроме образа героини, той самой удивительной во всех смыслах возлюбленной, из первой книги нет ничего. Вместо конца нулевых – конец девяностых, дефолт, всеобщая бедность. Вместо Питера – провинциальный город, видимо, на Волге. Не разговаривает с одноклассниками Женя по тем же причинам, что и в «Стране Саше». У нее избирательная немота, которая возникла после грубого втыка от воспитательницы в детском саду. И понятно, что чего-то особенного по средним нашим меркам во вредности воспитательницы не было, и дело не просто в ней, а в самом состоянии общей растерянности, беспомощности, когда хочется спрятаться в раковину. Характерно оно для многих людей в книге, просто по-разному проявляется. Например, есть отличный образ дяди Фрэнка, который чинит обувь и вынашивает теорию всеобщего счастья. Дядю Фрэнка можно назвать пост-пелевинским персонажем девяностых, здесь человек не пытается уйти полностью в эскапизм, но ищет пути для камерного, своего маленького тихого протеста. Очень постсоветский типаж, и даже англоязычный псевдоним «Фрэнк», которым дядя просит себя называть, этот портрет типажа парадоксально подчеркивает, усиливает. Дядя Фрэнк находится на распутье не меньше чем Женя, и большой вопрос, удастся ли ему не стать в будущем каким-нибудь нбп-радикалом или религиозным сектантом, но есть надежда, что брат-прагматик поможет.

Еще в повести есть замечательная сестра-резонер Соня, я бы сказал героиня, воплощающая здравый смысл. Сама Женя – максималистка, как ей и положено, и здорово, что в истории о подростке с психологическими проблемами герой не выглядит святым ангелом, как иногда бывает (такие истории я называю слезодавилки), а может быть и мнителен, и упрям, и вообще поворачивается к читателю разными сторонами. Например, непонятно, почему в аннотацию вынесли лицемерный пассаж про «спасение коровы», этот эпизод для Жени самый некомплиментарный, а для меня самый кринжовый во всей книге, потому что по факту героиня пытается украсть у помогающего ей по доброй воле, несчастного разведенного недофермера, последний прокорм. Впрочем, это правильно – не идеализировать протагонистов. Если вспомнить легендарную цитату, Женя как Джек Воробей – мы не знаем, что она сделает в следующую минуту, поэтому наблюдать за ней интересно.