Зал опустел. Шумная компания покинула его стены почти так же стремительно, как наводнила под звуки музыки и неритмичные визги. Только конфетти и липкие пятна от пролитых коктейлей на полу свидетельствовали о недавней агонии жизни. Летний жар вышел из помещения вместе с толпой, и теперь, спускаясь через приоткрытую створку окна, ко мраку медленно присоединялся пронизывающий холод, устлавший, словно дым, аляповатый паркет. Я задумчиво покачала ногой, застегнула босоножку на стертой ступне и устало окинула взглядом умерший бар. Как приятно слушать тишину после суеты бесконечного рабочего дня!
Густой воздух внезапно прорезал скрип дверных петель за стойкой. Показалось мужское лицо. Узнавание стало пугающим, но изобразить слепоту я не успела. Горгона всё равно выиграла, поэтому очки предательски съехали на нос, а я, казалось, не могла пошевелиться. Зато сердце совершило несколько переворотов и с лихвой компенсировало статику. На голос рассчитывать тоже не приходилось, и неловкая пауза затянулась. Глаза напротив уставились, и, казалось, натянулся канат.
— Теперь сбежать точно не выйдет. Пиарщик на привязи, — менее уверенно, чем хотелось бы, протараторила я свою шутку. Какая глупость. Но были все основания надеяться, что стыдно от неё стало только мне, потому что половину слогов я прожевала с остатками своей гордости.
Силуэт приблизился, и вот он — астрал, самый страшный сон во плоти. Или совсем уже не такой страшный. У всех свои фобии: в моей памяти жил идеальный образ в наглаженной рубашке и наполированной обуви. Передо мной же стоял помятый мужчина в тёмном худи — бурное веселье не пощадило его, на рукаве осталась тычка от сигареты. Это было приятное зрелище. Знакомый незнакомец увлёк меня на покинутый барный стул.
— Ну, рассказывай, — весело сказал он, подперев голову рукой. На ладони лежало добродушное лицо и едва заметный отпечаток ухмылки. Когда-то я могла читать его мысли по движению бровей, но сейчас его лицо казалось мне чужим, и я изучала его заново, как пыльный том моего оскудевшего с годами французского словаря. В этом чужом лице я угадывала знакомые черты — как будто хотела найти себя прежнюю. Ничего общего с той непроницаемой маской, которая, увиденная однажды, годами переправлялась в моём сознании в нечто удобоваримое и менее шокирующее.
— Помнишь, ты мне объяснял, что один вкус на ремонт — это критически важная вещь для пары, — я вдруг услышала свой голос как будто издалека. Он мне не принадлежал. Я не могла говорить этих слов. Я не могла больше верить этому человеку. — Ты мне объяснял, что это камень преткновения, что это рубеж, за которым пара может расстаться. Я не соглашалась. Говорила, что «любовь» выше английской ёлочки из желтушного дуба. Вот жизнь надо мной и пошутила — мне самой пришлось всё объяснять… И какую ведь роль играет «человеческое», когда решается судьба паркета.
— Ты тогда говорила, что любовь выше английской ёлочки. А теперь?
— Теперь я думаю, что любовь — это не паркет. Это то, что остаётся, когда паркет уже стерся.
Он усмехнулся, будто мои слова вернули его в прошлое, от которого он давно убежал. — Ты думаешь, мы тогда ошиблись?
— Я тебе тогда для верности раз в полгода напоминала, как ты был неправ. А сейчас я поняла, что, вообще-то, это я заблуждалась. Просто ты был мне нужен больше, чем я тебе. У тебя были твои ценности и столпы: большие компании, пропитанные сплетнями и фальшью, курение взахлеб, бесценный мотоцикл, рыбалка с отцом по воскресеньям и собака, — я сделала паузу и сконцентрировала всё своё внимание на заусенце. Показалось или, когда я поднесла запястье ко рту, я услышала сбившийся ритм пульса? Я резко отдернула руку, и кровь попала на язык. — Смешно. Ты думал когда-нибудь, что, если бы я не подарила тебе щенка, мы бы дольше приходили к этой простой истине? Я была бы тебе нужна. Но меня заменила собака.
Продолжение в комментариях 🤩⬇️