когда я была второклассницей, мы жили в маленьком ПГТ на юге советской географии.
из детских развлечений в посёлке был Дом офицеров и хор, где дети пели про ширь родины и кустракиты надрекой.
периодически мы выдвигались решительной хоровой свиньёй на партийные мероприятия - и там тоже пели про ширь, новь, гладь и другие достижения коммунизма.
однажды мероприятие было торжественным настолько, что потребовался бесплатный ребенок в национальном сарафане для выноса хлеба-соли.
из хора для этого выбрали самого тщеславного из бесплатных, то есть, меня.
здравствуй, мировая слава,
думала я.
я рождена для того, чтобы передать соль на хлебе в делегацию, думала я.
на следующий день в белых бантах, сарафане и кокошнике за кулисами я ждала директора Дома офицеров, которая должна была выдать мне торжественный хлеб.
задача была простая: вынести каравай под громкую музыку, вложить его в руки самому главному делегату, улыбнуться, поклониться в пол и целеустремленной походкой советского ребенка умаршировать обратно.
но при виде меня директор Дома офицеров почему-то озадачилась и сказала гхм.
суть озадачивания стала ясна сразу, как только мы зашли за угол, где стояло хлеб-соль.
гхм, сказала ещё раз директор.
гхм, сказала я.
хлеб-соль ничего не сказало, оно и без того выглядело угрожающе.
это был матерый многоразовый каравай, видавший ранние годы карьеры Брежнева.
возможно, даже пивший с ним тогда водку.
каравай был метровой высоты, шириной в четыре меня, а в твердости не уступал гранитному Ленину, что стоял на площади перед Домом офицеров.
отщипнуть от этой неподъёмной дуры кусочек, как того требовала традиция, было возможно только при помощи слесаря, ножовки и одного трудодня.
кому пришло в голову, что дуру должен выносить восьмилетний ребенок, я так и не узнала.
директор смотрела на нас с караваем, и во взгляде боролись кабзда и жалость.
она прикидывала, кто кого.
теоретически побеждала не я, но к сожалению, найти бодибилдера в кокошнике или хотя бы ребенка покрупнее уже не позволял тайминг.
- Ну что ж… Давай попробуем поднять хлеб-соль, - мрачно сказала директриса, представляя, как меня плющит караваем и присыпает солью под торжественную музыку.
даты жизни потом выгравируют прямо под солонкой, думала она.
а её лично премии лишат, и это самое обидное, думала она.
но я была упряма с детства и никогда не отступала перед трудностями и углеводами.
обняла каравай ручонками и поднатужилась во весь кокошник.
с первого раза поднять хлеб-соль не получилось.
со второго тоже.
на третий у директрисы лопнула жалость, она приподняла дуру и хлябнула её в мои вытянутые ручонки, от чего ручонки вытянулись ещё на треть, а всю остальную меня повело вбок и немного вынесло на сцену инерцией.
директриса поймала нас с караваем за шкирку и вернула обратно - радовать делегацию раньше времени было не положено.
зазвучала торжественная музыка,
я пошла к славе.
шла я к ней не очень ровно, поскольку управляли мной не личные сила и воля, а брежневская хлеб-соль.
задача попасть по нужному члену делегации сама собой сократилась до задачи донести торжественность до хотя бы любого человека на сцене.
делегация в эти минуты переживала сложную смесь из восторга, непонимания и ужаса.
на них по непредсказуемой траектории двигалась огромная хлебная дура на тонких ножках.
по краям дуры очень страшно торчали банты и кокошник.
господибоже, что это, думала делегация.
только не в меня, только не в меня, думала делегация.
хлебяная лотерея длилась недолго.
я с облегчением врезалась в кого-то рандомного всей буханкой, он охнул от восторга и начал падать спиной назад.
стоявший рядом попробовал словить комплект из каравая и коллеги, но тоже не смог.
пошла цепная реакция делегатов, никто не ожидал такой веской торжественности.
люди в зале нерешительно захлопали - это было похоже на буффонаду, а в цирке положено хлопать.
я слишком мала для этого дерьма, глядя на уроненную хлебом делегацию, подумала я.
вытерла дрожащие ручонки о национальный сарафан, решила, что кланяться уже нет смысла, и с высоко поднятой головой ушла за кулисы.
больше к мировой славе меня не тянуло
(с)