Где-то в макушке неутомимо вибрирует.
Наверное, бесконечный гул — это единственное, что в Lololowk'е не утомляется спустя всего несколько секунд активности. Наоборот. Бесконечное жужжание длится минуты, часы, дни, в то время как руки не способны подержать немного стакан с водой.
Даже говорить тяжело. Усталость тянется от челюсти и до лёгких, обволакивая внутренности скрученным мусорным мешком. Чёрным таким, плотным. Пахнущим резиной. Матовым.
Слева ворочается чей-то силуэт. Светлое пятно на чёрном. Маленькое, перемещается снизу вверх. Задерживается почти у края. Lololowka не уверен, но, вроде как, это человек. Сосед. Дилан. Он не думает.
Впереди комната. Пол, там. Дверь. Ещё один человек — Карл. Говорит что-то. Трясётся, и до ушей Lololowk'и долетает пережёванный крякающий смех. Тихий, но в голове звук будто резонирует. Зацикливается. И вот уже тихий смешок превращается в громогласное, даже немного жуткое эхо, будто кто-то кричит возле лица. Или прямо в голове.
Lololowka не морщится. Он не уверен, что ему что-то сейчас доставляет дискомфорт. Он не уверен, что чувствует сейчас хоть что-то. Он не уверен, что ему больно, когда он бьётся плечом о дверной косяк в очередной раз. Он не уверен, что ему больно, когда топор неудачно соскальзывает с рук на ноги. Он не уверен, что ему больно, когда он падает в коридоре на коленки, внезапно потеряв все те крупицы сил, что пытается растянуть на весь день.
В глазах рябит, и парнишка ещё долго сидит, никак не реагируя на внешние раздражители. Только когда Карл возмущенно напоминает об <универе> внутри что-то гулко, нехотя щёлкает.
Lololowka передвигается. Цвета вокруг меняются. Он не думает. Он не помнит даже, что было десять секунд назад — в голове нет ни прошлого, ни будущего. Ни настоящего. Там вообще ничего нет.
Руки отчаянно, сами по себе, цепляются за перила. Тонкие белые пальцы до пульсации сжимают прохладный металл и ползут вниз. Lololowka идёт медленно, опираясь всем незначительным весом на эту опору. Его мозг не воспринимает мир вокруг. Его мозг знает, что ему надо как-то спастись. Его мозг знает, что существует эта огромная, длинная продолговатая линия в пространстве. И это всё, на что его мозг способен в этой ситуации.
Перила кончаются, и кисти ещё несколько секунд беспомощно дёргаются и вытягивают пальцы, пытаясь понять, куда пропала помощь. Они нервно пытаются нащупать хотя бы стену, но вокруг ничего нет, кроме соседей.
Шаг, шаг, шаг. Ноги пытаются удержать тело в вертикальном состоянии, неестественно передвигаясь. Lololowka не помнит, какой была его походка. Широкие шаги? Узкие? Быстрые? Медленные? Осторожные? Спокойные?
В глазах режет. В лицо резко веет холодным, и это ощущение разливается по всему лицу и еле прикрытой шее.
Руки, ноги и туловище уже давно замёрзли. По ним разве что пробегаются едкие мурашки. Lololowka всё равно не чувствует. Не чувствует и дрожи, ползущей от плеч до ушей.
Шаг, шаг, шаг. Теперь стучит по-другому. Звук быстро растворяется в воздухе — ни эха, ни шороха. Хрустят камешки, гравий.
Коленки вдруг резко согнулись. Тело резко обрушилось вниз с глухим стуком. Неприятно давит бок и грудь. Тепло мягко скользит от виска по щеке. И появляется ощущение, будто голова медленно начинает отрываться. Но не от шеи, нет — она разрывается пополам.
Кирпичи шершавые.
Lololowka просыпается только в больнице. Через несколько дней.
Ему сказали, что он уже просыпался пару раз, но он не помнит. И не помнит вообще, что было последний.. месяц?
Взгляд испуганно бегает по палате, по стенкам, по кафелю, по цивильным шкафчикам, останавливается на лице врачихи, которое выглядит пугающе детально.
Глаза видят цвета, видят, что их много, видят острые углы тумбочки, круглые и резкие края дверных ручек, плавные изгибы врачебных перчаток. Lololowka ёжится и смотрит так, будто был слеп и глух всю свою жизнь. И внутри тихо подвывает паника.
— К вам пока нельзя пускать посетителей, вам нужен отдых. Хорошо?