по какой-то причине каждый (старый) трек виагры вайбит сонсонами

я искренне восхищаюсь людьми из прошлого, которые всё-таки находят в себе силы написать.

меня едва ли огорчит такое «с днём рождения», потому что я в целом не способна ненавидеть. хочешь поговорить? окей, давай поговорим. с возрастом вообще начинаешь ценить любые связи, потому что вдруг завтра мы сдохнем, а мне так не хочется оставлять кого-то некогда важного позади.

но как же я презираю тактику «вокруг да около».

да хоть миллион намёков кинь: я всё увижу, но пальцем не пошевелю. ну как же подло.

я либо не появляюсь в поле зрения человека, либо вообще молчу. а всё остальное — удел трусов. ударение, кстати, как всегда вариативно ;)

балет&русреал!au // сонсоны
(большая разница в возрасте, людям с высокими моральными принципами настоятельно рекомендую воздержаться от прочтения)

— Прошу, господин Пак, господин Шим, — Сонхуну многого стоит не закатить глаза. Женщина вполне очевидно перед ним лебезит то ли из глубокого уважения, то ли из животного страха перед русскими.

Странно видеть корейца, у которого начинка — зимняя стужа и водка. Играет не на нервах, а на балалайке, приезжает не на дорогой иномарке, а на медведе. Ему искренне греют душу стереотипы, поэтому пусть так.

Впрочем, говорят, что Пак Сонхун никогда не улыбается.

Для своего возраста (уверенные тридцать пять в паспорте напоминают о том, что часики действительно тикают) на балетную пенсию он ушёл рано, но заслуженно, вместе с пробивающейся сединой и народным признанием.

Здоровье ещё позволяет, но важно вовремя остановиться, — никто не знает человеческий срок годности.

В зале душно. Сонхун насчитывает пятнадцать молодых парней. Примерно одного роста и с первого взгляда почти что одинаковые на лицо. Есть в них что-то незримо общее, помимо длинных рук и небольших голов. Один к одному упражняются у станка, ничего сложного, но даже так Сонхун хмурится и порывается почесать бровь (дурная привычка), но выдержка у него железная, поэтому руки за спиной и никак иначе.

Первый, второй, третий, десятый... все слабенькие.

— Отвратительная техника, — сквозь зубы и почти злобно, но Джеюн не впечатляется и предпочитает не переводить, даже когда взволнованная директриса мельтишит рядом.

Привлекает внимание лишь один, затерявшийся между самыми крупными парнями; Сонхун с долей извращения подмечает аккуратные бёдра, икры и красивый подъём. В его эстетике. Кто-то плюётся, а он считает, что быть сильным без горы мышц — настоящее искусство.

Отчего-то у него печальные глаза. Сонхун видел нечто похожее у русских женщин, это заложено с генофондом, ничего не поделать.

Этому от силы лет девятнадцать, он выточен юностью с трепетной любовью, но даже так... тошно.

Вывод один — местный гадкий утёнок.

— Да вы на него не смотрите, — женщина кисло улыбается. — Мы его всё отчислить хотим, да никак. Упорный, жалко его, но упорства мало, сами понимаете.

Внутренне Сонхун хохочет в голос. Это ещё что за новости?

— К вашему сведению, он — единственный, кто здесь стоит моего внимания. Если вы вырвали меня из Петербурга, чтобы я посмотрел на любительский балет, то не стоило. Как его зовут?

Женщина не знает, куда деть руки, поэтому в волнении теребит край кашемирового кардигана.

Сонхун находит это отвратительно жалким.

— Ким Сону. Его зовут Ким Сону.

есть наитие что первых я не закончу
а вторые по тому самому фику ☺️☺️

#шмельsketch

по поводу того, что выше — отрыла в заметках, забыла выложить осенью.

по поводу лексикологии — сдала (ещё и отлично!) и освободила себя от экзамена в сессию. безумная британка почти довела меня до ручки.

а у вас как дела?

русреал!au // маркхёки
религиозные мотивы, людям с высокими моральными принципами настоятельно рекомендую воздержаться от прочтения

Донхёку до болезненных струпьев на коленях и губах нравится пресмыкаться перед Марком, которого он встречает отнюдь не внезапно. Стечение обстоятельств следующее: он закрывает свою последнюю смену в круглосуточном, планирует идти вешаться, потому что денег едва ли хватит на месяц, чтобы прокормить младшего брата (себя — вторично) и оплатить счета.

Октябрьский холод кусает за щеки, стоит только выйти на улицу, но висок прожигает пронзительный взгляд.

Марк смотрит долго, не предлагает закурить, не угрожает ножом, не просит вывернуть карманы. Его интеллигентное молчание идёт вразрез с выбритыми висками, татуировками на кистях и кожаной курткой.

— Бог всегда даёт тебе то, что ты способен вынести, — начинает он. Донхёк хмурится, хочет обозлиться и сказать, что Бог всегда оставляет его, когда он так нужен, но по какой-то причине молчит. Засовывает замёрзшие ладони в карманы и кивает.

Именно тогда Марк представляется Марком и становится таковым в понимании Донхёка. Именно тогда у Донхёка развязываются руки и язык. Именно тогда Донхёк перестает ходить домой и искать работу.

Донхёк появляется в своей комнате только один раз, чтобы скинуть в сумку какие-то тряпки и Библию. Марк маячит в дверном проёме, ободряюще улыбается, а потом целует за ухом.

— Бог ждал тебя слишком долго. Нам пора.

Донхёк лежит на влажном холодном матрасе и думает, что это всё по судьбе, Марка ему послал Бог за страдания, которые он перенёс.

Пока его ровесники перед школой смотрели новую серию «Крутых Бобров» по ТНТ, Донхёк пытался сварить кашу для себя и брата, потому что мать существовала исключительно вне дома, только где-то на периферии соседкой квартиры.

Община достаточно большая, чтобы потеснить их всех. И речь не о физических стенах и потолках, это всё ограничивает сознание настолько, что чешется мозг.

Стоит закрыть форточку, но будет слишком душно и сыро, поэтому лучше кутаться в простыню и жаться к батарее. Донхёк шарит рукой по полу, находит зип пакет и насчитывает две скромных таблетки. Одну с сожалением кладёт под язык, а вторую заботливо оставляет Марку.

В квартире за стенкой спят их братья и сёстры. Марк дослужился до звания кого-то там (Донхёк называет его папочкой, святым отцом и хозяином, ему вообще нет до этого никакого дела, если честно) и теперь живёт отдельно, но всегда рядом. И держит при себе Донхёка.

Донхёк хорошенький. Его приятно трахать в рот и ставить на колени, трогать за тёмные, отросшие за несколько месяцев, волосы и втрахивать в матрас. Ничего постыдного, никакого богохульства — акт любви, всё взаимно, подслушивать необязательно, но не запрещается.

У Донхёка в глазах вечное обожание и преданность шлюхи, Отче Наш на языке и на уме, праведность самого искреннего божьего раба. Под таблетками он послушный и ласковый, позволяет кончать в рот и на лицо, а затем встаёт на четвереньки и разводит ноги так, что у Марка не остаётся никакого шанса.

Поэтому Марк его бережёт.

дописала, всем спасибо.
скоро дропну

я обязательно допишу... обязательно. спасибо лизе шмеликс за все арты с задротом сонхуном я не смогла пройти мимо ✋🏻😔

помните мою головную боль? я тоже помню. живу с ней рука об руку почти полтора (прости господи) года и не могу перестать думать о ней.

но и закончить – тоже.

мне очень нравятся некоторые фрагменты и атмосфера в целом, но есть одно но.

изначально работа предполагалась по другому фандому, но выбор изменился из-за «да кто её вообще будет читать», что, вероятно, очень ошибочно. я переписывала эти несчастные три с половиной главы раз шесть точно и каждый раз это ощущается неправильно. не удивлюсь, если снова всё перепишу, и это будет работой не по энхайпен. но я всё ещё думаю.

между тем, меня немного придавила учёба (читать как «лексикология»), я усиленно готовлюсь к тесту (читать как «я без понятия, что старая безумная британка с русской фамилией придумает на этот раз») и жду тёплую погоду (читать как «с понедельника по среду снег и минусовая температура»).

раньше четверга ничего не наклепаю.

наверное. кто знает.

ну пожалуйста напишите кто-нибудь хорошенький омегаверс по сонсонам я уже не могу так жить

не болейте и тепло одевайтесь. погода непредсказуемая, а нынешние вирусы — тем более. лучше свариться в зимней куртке, чем вливать в себя мерзкий терафлю.

меня не сразила температура или больное горло, а стоматит — пожалуйста.

русреал!ау // сонсоны

Сону проклинает бюро расписаний: вчера — одна ленивая пара во второй половине дня, а сегодня — будьте добры явиться к восьми и пережить все пять.

Сону проклинает себя за то, что не начал учить материал сильно заранее; по итогу поспать удаётся пару часов от силы, да и вообще, лучше бы не ложился, потому что голова чугунная и тяжёлая.

Сону проклинает Сибирь, ведь март уже в самом разгаре, а снега с каждым днём только больше. Мороз кусает за щёки и пальцы, а перчатки он, конечно же, оставил дома, потому что «ну мне же тут пять минут до остановки идти».

Ага, конечно, и ещё двадцать стоять в ожидании троллейбуса, который дай бог идёт полным маршрутом, а не останавливается на полпути, как это обычно бывает в непогоду.

Глаза слезятся от ветра, а в наушниках Джерард Уэй надрывно поёт о том, что сегодня любит меньше, чем вчера*. Сону с ужасом и замиранием сердца надеется, что эта поездка не обернётся для него очередным обмороком.

Преподаватели нелестно шутят, что Сону будет ходить на больничный чаще, чем вечно сопливые дети.

Намекают, мол, учитель из него выйдет некудышный.

На практике в школе он абсолютно случайно подслушал диалог завучей, когда хотел отнести заполненную ведомость.

«Сам нерусский, так ещё и детей наших будет языку учить! Ну не смех?»

У Сону гордые сто баллов за государственный экзамен, золотая медаль и десятки призовых мест в олимпиадах. У Сону железные нервы, упорство и дисциплина.

А ещё у Сону хрупкое сердце.

«Слишком женоподобный, слишком болезненный, слишком...»

Сону стягивает заснеженную шапку и запихивает её в карман, пытаясь протиснуться чуть дальше, в конец троллейбуса, чтобы стоять хотя бы у окна.

Кто-то хватает его за рукав куртки.

— Садитесь, я постою.

Сону первым делом замечает шеврон и погоны, а только потом запоздало (с внутреннем восторгом) поднимает глаза и почти что смущается.

Аккуратные точки-родинки словно расставлены на лице тёмной гелевой ручкой. Красивый молодой мужчина слабо улыбается, но этого достаточно, чтобы щёки покраснели совсем не от мороза.

Сону благодарно кивает и думает, что общественный транспорт не так уж и плох.

*имеется в виду трек My Chemical Romance — I don't love you

teenage!au // сонсоны

— Не хочу тебя видеть и цветы мне твои не нужны! — Сону дуется и ему почти удаётся захлопнуть дверь, но Сонхун мало того, что выше его на голову, так ещё и в разы сильнее.

Безуспешно.

— Ну, пожалуйста, поговори со мной.

Сону грешным делом думает, что ему нравится, когда Сонхун звучит настолько жалко. Он не обидчивый, но это уже дело принципа — делать своему парню мозги, пока он не разозлится, не притянет к себе и не поцелует, не оставив выбора.

У принцесс тоже есть свои капризы.

— О чём мне с тобой говорить? — Сону скрещивает руки на груди и проходит вглубь квартиры, мол, «так уж и быть, дам тебе шанс».

Сонхун наспех снимает кроссовки, наступая на пятки и нарушая своё табу: привычка с детства беречь любую обувь, а не только коньки, перестаёт иметь любое значение.

— Я не хотел того поцелуя, Сону, — он неловко топчется на пороге комнаты, не зная, куда себя деть. Сесть на кровать — слишком нагло, подойти к Сону и обнять — тоже. Скорее всего, он станет резким и угловатым, оттолкнёт и скажет не трогать.

— А я ну очень хотел видеть, как моего парня целует какая-то девчонка! — лицо у Сону кислое, а слова горькие, почти что вяжут на языке.

Тяжело не ревновать, когда встречаешься со звездой: красивый, подающий надежды фигурист, у которого все шансы стать олимпийским чемпионом и гордостью нации.

Тяжело не ревновать, когда самые ярые фанатки — коллеги по льду.

Тяжело не ревновать, когда вы друг у друга во всём первые и единственные.

Будь Сону настоящей сукой, он бы расцарапал той девице лицо, выдрал клок волос и закатил бы истерику. Но у него достаточно самомнения, чтобы не опускаться до уровня глупых американских сериалов.

Он знает, что Сонхун не виноват, но ему всё ещё обидно. И от этого не убежишь.

— Что мне сделать, Сону? — Сонхун оставляет букет полевых цветов на прикроватной тумбе, где сидит милая плюшевая лиса, некогда подаренная им же.

Сону всё ещё стоит к нему спиной, неожиданно маленький и уязвимый в ярких лучах золотого часа. Сонхун со всей осторожностью касается его талии и целует куда-то в макушку, — пахнет чем-то сладким.

— Сказать, что она дура, что любишь только меня и вообще...

Сонхун прерывает его жаркую тираду смешком.

— Я сказал что-то смешное? — Сону щурится и наконец-то поворачивается лицом. Только сейчас Сонхун замечает его припухшие глаза и понимает, что, вероятно, он плакал.

Ел своё гадкое минт-чоко мороженое и плакал.

Сонхун качает головой прежде, чем оставить в уголке рта тёплый поцелуй.

Вместо тысячи слов.

настроение до ужаса весеннее, а за окном бушует метель. ужасно устала видеть снег.

скорей бы уже тепло

мои дорогие девушки, с днём солидарности в борьбе за женские права и эмансипацию!

мир в ваших руках 🌸

в последнее время я очень много вожусь с текстами (в силу выбранной в вузе специальности и просто от большой-большой любви), изучаю стилистику и всё прочее. поэтому мне стало интересно: что вас отталкивает в фанфиках при прочтении? из-за чего вы закатываете глаза и закрываете вкладку в браузере со скоростью света?

я говорю не о метках и предупреждениях, а об авторском слоге.

я, кстати, терпеть не могу инверсию и диминутивы (иногда они действительно уместны!). считаю, что это в каком-то роде пошло.

не пытаюсь разжигать ненависть и вам не советую, но буду рада почитать ваши ответы.

март подарил мне гиперфиксу на джейвонах. это потому что они коты? ❤️

au // джейвоны

«Убегай сколько хочешь, но от себя никогда не убежишь» — бред. Просто вы не умеете быстро бегать.

Хотя и черепаха когда-то обогнала зайца.

Сиэтл встречает дождём и холодной серостью. Такси обходится дороже, чем предполагалось, но даже так Чонвон улыбается — не Сеул и на том спасибо.

Водитель молчаливый, но это ни чуть не напрягает; едва ли после перелёта в десять часов Чонвон оправдает свой стабильный upper-intermediate. Практика английского как-нибудь потом.

В конце концов, теперь у него всё время мира.

За спиной тысячи сожённых мостов: старшая школа, где из воспоминаний только нелепая фотография с выпускного, неловкий первый курс и не менее нелепая первая выкуренная сигарета на заднем дворе, потому что отказываться не комильфо, мудак-бывший, работа в посредственной компании с не менее посредственной зарплатой.

В целом, Чонвон думает, что он и сам по себе довольно посредственный.

Просто ни-ка-кой.

Но у кошек девять жизней, поэтому Чонвон начинает новую.

Увольнение, подписанный договор с крупным концерном (лучше не вспоминать два голодных месяца на сырном рамёне и воде, когда до его резюме никому не было дела), до странного улыбчивые коллеги и горячий иностранный инвестор. Чонвон с трудом сдерживает хохот: такой сюжет он уже где-то видел.

Jay:
Ты приземлился? Почему не пишешь?

Узнай родители, что Чонвон глупо поверил сказкам мужчины за сорок и так опрометчиво бросил всё, что было на родине, — убили бы его голыми руками. Задушили или бросили в реку Хан, потому что позор.

Потому что никакой «семьи», никаких детей, потому что это «грязно» и «мерзко».

Чонвон готов рассмеяться им в лицо.

Он никогда не отличался излишней вдумчивостью: захотелось — делай.

Чонвон не знает, в чём заключается счастье, но когда в уведомлениях была не посредственная фотография члена, а денежный перевод, он точно не плакал.

И когда Джей зажал его в офисном лифте перед тем, как уехать в аэропорт, он тоже не страдал.

Обратный билет не предусмотрен: Ян Чонвон увидит Сеул только под дулом пистолета.

и снег скоро сойдёт, и мы расцветём.

1940-е!ау // сонсоны
(людям с высокими моральными принципами настоятельно рекомендую воздержаться от прочтения)

Для Сону принципы дороже миски риса.

Ему тяжело смотреть на тощих детей в большой столовой. Еды на всех не хватает. Никто из них не плачет, лишь самые маленькие изредка хнычат, потому что этим едва ли можно насытиться.

Японцы любят над ними издеваться. Хотят отобрать язык, поменять историю и подмять под себя.

Сону двигает свою скромную порцию Чонвону, пятилетке, которого оставили прямо на пороге их прияюта. Ему ещё расти и расти.

Желудок сводит голодной судорогой. Стакан холодной воды ощущается скорее болезненно, но Сону лишь улыбается и ласково гладит Чонвона по волосам.

Как жаль, что дети всё понимают без слов.

— Папа* сказал, что всё будет хорошо, — Чонвон поднимает глаза на Сону, который натурально пугается его взрослой серьёзности. — Помни об этом.

Дети должны оставаться детьми.

Но Сону всего семнадцать, а для других в приюте он почти что мать.

Может, дело в природной мягкости, за которую мальчиков его возраста принято избивать. Сону привык стирать одежду самых маленьких, привык читать им сказки на ночь и привык ярко улыбаться, когда, вообще-то, хочется скулить.

Иногда, поздно вечером, когда они собираются на первом этаже, где из освещения — три жалкие свечи (электричество нужно экономить), он осмеливается учить детей корейской грамоте. У немногочисленных воспитательниц нервы ни к чёрту, — они почти всегда говорят на вражеском.

Холод японского оружия фантомно касается шеи, но Сону плевать.

Каждая ночь омрачена кошмаром.

Все мертвы.

Сонхун мёртв.

Как мёртв и Чонвон.

Сону зажимает рот рукой, чтобы не разбудить всхлипами мальчиков на соседних кроватях, и тихонько выбирается их комнаты. Туман застилает глаза, поэтому он не видит, что в полутьме коридора он не один.

— Сону? — Сонхун придерживает его, совсем слабого и эфемерного, за плечи. Ночная рубашка не скрывает болезненной остроты ключиц. — Что-то случилось?

Сону не хочет отчитываться перед директором их приюта: ему и так тяжело.

Мужчина, подцепив подбородок двумя пальцами, взволнованно осматривает красные глаза и влажные щёки. От яркого сияния улыбки Сону остаётся лишь уродливый осколок.

— Нет, господин Пак, — Сону отводит взгляд, а его скулы предательски розовеют от одной мысли: всё внимание Сонхуна сосредоточено лишь на нём одном.

Для всех Пак Сонхун — родительская фигура. Углы отцовской строгости смягчаются бесконечной заботой о тех, кому она необходима.

Такая огромная ответственность в тридцать лет.

Сону признаёт своё влечение ко взрослому мужчине нехотя, понимая, насколько его чувства аморальны и не к месту.

А пока что их нужно убить.

*имеется в виду Сонхун, конечно же

до слёз

фикбук просто неадекватно себя ведёт. добавлять фанфик одно мучение, прости господи

да как перестать использовать двоеточие в предложениях (и точку с запятой). это такая удобная и симпатичная конструкция, что просто ужас, но я её пихаю везде, это уже смотрится странно

когда-нибудь я выложу самый грязный омегаверс по сонсонам и мне не будет стыдно. когда-нибудь 🤩

справедливости ради, я не люблю процессники и сама никогда их не читаю, а жду завершения работы. не сказать, что мне не хватает терпения, я просто забываю детали сюжета.

поэтому сама их почти не пишу; много ответственности, дедлайнов и потенциально потраченных нервов.

в отложенных лежат три главы процессника по сонсонам. про него я уже писала ранее. хочется выложить хоть что-то, но, зная себя, мне стоит дописать всю работу сразу, иначе последующие главы будут выходить раз в сто лет.

когда-нибудь я наберусь сил и терпения сесть за него, а не браться за новое. когда-нибудь.

кумихо!ау // сонсоны
(в тексте присутствуют сцены жестокости)

События того вечера Сонхун помнит отрывочно.

Пиршество в самом разгаре, но кусок в горло не лезет. Кисэн сладко поют и смешно шутят, ласкают господ руками и своим смехом, но на них даже смотреть не хочется.

Служить императору — почётно, быть воином и защищать родину — ещё почётнее, но Сонхуну до этого нет никакого дела. Ему просто повезло. Быть другом — привилегия.

«Странствующий путник с мечом» — так про него говорят.

— Сейчас печень стоит беречь не от вина, — гогочет мужчина, лицо которого Сонхун едва узнает в пьяной дымке. — Говорят, кумихо снова где-то рядом ошивается.

— Вот уж не знаю, кто хуже: монголы или кумихо. Сонхун, а ты как думаешь?

Остаётся только молча поджать губы. За тридцать лет он повстречал стольких людей, что некоторых из них было бы справедливо причислить к монстрам. Пусть верят в богов, верят в сказки, пока мозг выедают их же братья.

Именно эти сплетни приходят на ум, когда догадка щекочет виски. Чем дальше в лес, тем сильнее пахнет кровью. Сонхун кладёт ладонь на прохладную рукоять меча и отчётливо слышит треск: с таким звуком кому-то сворачивают шею. С таким звуком кумихо сломает ему кости.

Сонхун видит его со спины: он, нагнувшись над добычей, с жадностью разрывает её длинными когтями, прежде чем жадно впиться в нежную плоть. Его белые волосы и одежды выглядят неожиданно чужеродно, словно посреди лета выпал снег.

Разве кумихо не должны прятаться от людских глаз?

Сонхун не из трусливых, но жить хочет, поэтому отступает назад.

Этого достаточно, чтобы привлечь внимание.

Этого достаточно, чтобы кумихо обернулся. Сонхун понимает, что красота — главное оружие, когда юноша по-лисьи щурит глаза. Он небрежно утирает окровавленные губы рукавом ханбока и улыбается, обнажая острые клыки.

Какое кумихо дело до людской печени, если в лесу водятся зайцы?

У каждого третьего человека с доходом чуть выше среднего есть репликант. Или репликант в кредит. Их производство поставлено на поток с микроволновками и роботами-пылесосами, они покорные секс-партнёры и услужливые домохозяйки, а их свобода ограничивается встроенным функционалом ежемесячной подписки // бегущий по лезвию 2049!au

работа уже на сайте

все работы перед публикацией испытываются на манулан