После этих слов, ответ наконец-то последовал. И ответом был очередной удар в челюсть, на этот раз сильнее, из-за чего Дазай чуть не отключился. Но сила была рассчитана почти досконально.
Сразу после удара, когда руки на кресте слегка обмякли, в ладонь вонзился гвоздь, пришпиливая правую кисть к кресту. Как бы Осаму не пытался сдержать крик, болезненное мычание, смешанное с рыком, таки было слышно из-под плотно сжатых губ.
—Просто пошутил... — Всё с таким же безразличным и даже слегка задумчивым видом, Накахара сделал несколько шагов, подходя ко второй, пока ещё не приколоченной к кресту, руке.
—Мне не слишком нравятся такие шутки. Ты знал, что мне не плевать на подобные выходки, Дазай.
—НО Я НЕ ДУМАЛ, ЧТО ТЫ... — Из второй ладони, теперь тоже торчит гвоздь. На этот раз, сдержать вскрик не вышло.
«Умственно отсталый идиот», как прозвал его Дазай в своих мыслях, снова ушёл куда-то за спину. По рукам неприятно стекала кровь, со временем начав капать на пол отвратительными каплями.
Кап-кап. Кап-кап.
Плотно закрыв глаза, новоиспечённый пленник, слышал шаги, сначала по пути к столу, а потом, после пятисекундной паузы, и обратно к нему. Капанье ужасно давило на мозги, но это давление было гораздо лучше того, которое могло бы быть, если бы Дазай не зацикливал своё внимание ни на чём, не уходя куда-то вглубь своего сознания, лишь бы не задумываться о том, что будет дальше.
Воздух рассекло что-то острое, совсем рядом. Пусть игнорировать всё и вся вокруг у Осаму получалось вполне себе ннеплохо, за основные звуки, которые были потенциально опасными, сознание цеплялось. И это был как-раз таки такой звук. Звук ножа-бабочки, с которым Накахара обращался лучше, чем с вилкой и ложкой.
Глаза открылись автоматически. И увидели то, чего видеть явно не хотели. Чистая, открытая ненависть, в глазах напротив. В глазах человека, который мог мучительно убить его прямо сейчас, оставив часами истекать кровью, ну или что-нибудь ещё хуже.
И было ещё хуже....
—Думаю, деньги на новые у тебя есть. — Сказал Накахара, несколькими резвыми движениями разрезая рубашку, делая сначала вертикальный надрез вдоль груди, а потом два горизонтальных вдоль рук, чтобы полностью снять эту "преграду" к частично забинтованному телу, а затем перерезая ремень брюк, вместе с их частью, лишая себя необходимости возиться с ширинкой, стягивая их до самых щиколоток, а затем пиная куда-то в сторону.
—Чуя... Не делай этого.. Прошу..
Голос Дазая дрожал. Очень сильно дрожал. Он понимал, что будет происходить дальше. И ему этого не хотелось. По-крайней мере он убеждал себя, что не хотелось. Любой новый опыт, тем более такой... Омерзительный, был для него отдушиной в бесконечной череде однотипных дней. А новым этот опыт был как минимум потому, что он ещё никогда в своей жизни не спал с мужчинами. И от этого было ещё напряжнее.
—Я не спрашивал у тебя, можно ли мне что-то делать. Ты ведь тоже не спрашивал, можешь ли ты "пошутить" надо мной, замутив с Акутагавой.
Очередной удар, пусть уже не такой сильный, прилетел в челюсть. Разрезав бельё Осаму пополам, откидывая его куда-то туда, куда улетели брюки, а затем перерезая бинты на шее и руках таким же точным движением, нож улетает в стену, а Накахара делает пару шагов назад, наблюдая за этой великолепной картиной.
Дазай, который никогда не показывал никому собственный страх, боль, или слёзы, сейчас стоит перед ним, распятый на кресте, полностью обнажённый, униженный, сжавшийся по максимуму и готовый прямо сейчас расплакаться. Ну что за шедевр. Возможно, если бы не ужасное желание полностью доказать Осаму, что жалкой псиной является только он, Чуя бы взял холст, краски, запечатлел бы эту картину на холсте и повесил бы у себя напротив кровати, чтобы просыпаясь по утрам любоваться и гордиться собой настолько, насколько в принципе позволяет человеческий мозг.
Но сейчас больше интересовало другое. Совсем другое.