Неизвестный художник. Портрет Екатерины Гавриловны Левашовой, ур. Решетовой (умерла 9 [21] марта 1839).
Сегодня - день памяти удивительной, незаслуженно забытой женщины - одной из самых замечательных московских дам 1810—1830-х годов.
Двоюродная сестра И.Д. Якушкина, друг П.Я. Чаадаева, А.И. Герцена, Н.П. Огарева, Н.К. Кетчера, она состояла в дружеской переписке со ссыльными декабристами, посылала им книги...
«Образованная и умная женщина, — писал о ней Андрей Иванович Дельвиг, двоюродный брат поэта, лицейского друга Пушкина, — она и умела занимать всех посещавших ее и вести свою многочисленную прислугу в порядке, не употребляя ни крика, ни телесных наказаний». Муж ее, Николай Васильевич (участник войны 1812 года), «был добрый человек», обычно читал в уголке гостиной французские газеты или играл в шахматы, более молчал, а "жена его умела делать так, что и он казался человеком образованным».
В их доме на Новой Басманной (участок дома 20) бывали И.И.Дмитриев, М.А.Салтыков, М.Ф. Орлов, А.Н Раевский, Е.А.Боратынский, В.А.Жуковский. Левашовы были знакомы с Пушкиным и его дядей Василием Львовичем.
Салон Левашовых был центром московского "западничества", его неизменным посетителем был ближайший друг этой семьи П.Я.Чаадаев, который с 1831 года и до самой смерти жил в одном из флигелей их дома.
Об этом рассказчица с инициалами К.Г.Л-ва [Катерина Гавриловна Левашова] сообщала И.В.Селиванову, опубликовавшему ее воспоминания в анонимно изданной книге «Воспоминания прошедшего» (М., 1868):
«Все посещавшие дом этот поддерживали господствующее настроение: так, например, тут бывал чуть ли не каждый день господин с обнаженным черепом, который нес свою голову, как голову Крестителя на блюде, считая себя пророком, в чем уверяли его все, особенно женщины — и во что он безусловно верил сам». Несомненно, что господин с обнаженным черепом - это П.Я. Чаадаев.
Та же рассказчица сообщила и один забавный анекдот из жизни своего дома - об "уговоре" ее мужа и Антона Дельвига:
«Когда мы жили в Петербурге (это рассказ мужа Левашовой), были коротко и приятельски знакомы с поэтом Д<ельвигом>ъ. Ежели вы судите Д<ельвиг>а по его сочинениям, несмотря на всю их задушевность, вы его знаете мало; в них не высказалось и сотой доли того, что было в этом человеке прямодушного, благородного и возвышенного. Толстый, неуклюжий, по-видимому флегматической, он обладал душою поэтическою по преимуществу: фантаст и идеалист, как большею частию все немцы, он любил говорить о загробной жизни, о связи ее с здешнею, об обещаниях, данных при жизни и исполняемых по смерти, и однажды, в видах уяснить себе этот предмет, поверить все рассказы, которые когда-либо читал и слыхал, он взял с меня обещание, обещаясь сам взаимно, явиться после смерти тому, кто останется после другого в живых. Уверяю вас, что при обещании этом не было ни клятв, ни подписок кровью, никакой торжественности, ничего. Это был простой, обыкновенный разговор, causerie de salon».
Как рассказывала Левашова далее, лет через семь Дельвиг умер, а затем выполнил-таки уже забытое всеми обещание: ровно через год после смерти, в 12 часов ночи, он пришел в кабинет к ее мужу — "человеку практическому и деловому, чуждому фантазий". Покойный молча явился, сел в кресло и потом, все так же не произнося ни слова, удалился.
Герцен писал о ней: "Женщина эта принадлежала к тем удивительным явлениям русской жизни, которые мирят с нею, которых все существование — подвиг, никому неведомый, кроме небольшого круга друзей. Сколько слез утерла она, сколько внесла утешений не в одну разбитую душу, сколько юных существований поддержала она и сколько сама страдала. “Она изошла любовью”, — сказал мне Чаадаев, один из ближайших друзей ее, посвятивший ей свое знаменитое письмо о России".