ТВАРЬ НЕБЛАГОДАРНАЯ
14 лет. Моей подруге одинокая мать-медсестра дарила на день рождения золотые сережки, а моя мать – открытку с пожеланиями стать спокойнее и терпимее, слушаться маму и папу и быть хорошей дочерью. Не счастья, не здоровья, не любви она мне желала, а быть такой, какой она меня хочет видеть, быть ей удобной. А в это время я недоедала, одевалась в тряпье, никогда не имела денег на карманные расходы.
Я же предпочла стать такой, какой она меня видела, чудовищем. Я стала тем чудовищем, которым ты меня видела, мама. Я ненавижу тебя, мама, и не буду тебе опорой в старости, я не подам тебе стакан воды и спляшу джигу на твоей могиле.
У меня ничего нет, я жалкое бесправное существо в своей семье. Меня одевают в обноски, кормят самой дешевой едой. Я учусь в художественной школе, там всем по большому счету похуй на мои шмотки и как они на мне висят. Не потому, что они меня любят, а потому что им похуй на меня, а мне похуй на них. Это не средняя школа, где малолетние отморозки будут издеваться над тобой из-за того, что на тебе старомодные мамины туфли. Это художка и тут всем похуй. Я просто хожу туда рисовать, чтобы уходить из дома.
Мать отправила меня туда, потому что я хорошо рисую. Я не хотела, потому что я и так хорошо рисую, зачем учиться тому, что и так получается хорошо? Я просила отправить меня в музыкальную школу на гитару или фортепиано, но мама сказала, что гитару мне не купит, а фортепиано тем более, чтоб я не мечтала. В художественной школе меня не научили ничему новому, зато отбили желание рисовать вообще.
Я решила, что раз я ничего не получаю, то ничего никогда не отдам взамен. Раз мне ничего не дают – я возьму это сама.
Я начала воровать в магазинах. Особенно хорошо мне удавалась одежда в секондах, да и в простых магазинах с полоротыми продавщицами. Было страшно, и я делала это редко, по мере надобности. Мне мало что было нужно: джинсы, кеды и футболка, а фенек я сама наплету. Рюкзаки я шила сама. К тому времени я уже глубоко ушла в субкультуру, где меня понимали и никому даже в голову не приходило судить меня по внешности и шмоткам. Не обошлось и без алкоголя, конечно. Мама – анархия, папа – стакан портвейна. Я конечно же, была «молодцом» в глазах матери – воровкой и пьяницей в одном лице. Мне это льстило.
Однажды я украла у них деньги, чтобы отомстить за то, что не отправили меня в музыкальную школу, потому что им жалко было денег на инструмент. Я пошла в магазин и купила гитару. Я принесла ее домой. На вопрос: «Откуда у тебя гитара? Где наши деньги?» не отвечала, но предъявила чек. Гитару я полюбила. Хотя ее постоянно хотели выкрасть и продать.
При возможности я воровала деньги из родительских кошельков. Не потому, что мне были очень нужны деньги, все равно купленные на них вещи были бы отняты, так как хранились бы в их квартире. Потому - что я хотела доставить им неудобства, навредить, довести до паранойи, превратить их жизнь в ад. Часто я воровала кошелек с деньгами и подсовывала его обратно уже после того, как они прооруться до хрипоты, выпьют тонны корвалола, выльют на меня море ругательств и проклятий, нажалуются всем своим друзьям и родственникам, те посоветуют сдать меня в милицию, выгнать из дому в чем мать родила, сдать в детдом. Когда же кошелек наконец-то находится, я не видела ни капли раскаяния, никто не просил у меня прощения.
Истерики, крики, психозы – все это доставляло мне удовольствие. Это была моя маленькая надежда на то, что они умрут. Ведь они так много и часто жаловались на больное сердце и сосуды. Куда же девалось их сердце в такие моменты? Мне ни разу не удалось довести ни одного из них до сердечного приступа! Как выдержали их сосуды? Столько стараний и… «не было не единого разрыва»
Кроме книг, музыки, школы, работы журналистом, у меня была личная жизнь, ога. Я тусовалась с панками, пила портвейн, и срала на родителей, как они срали на меня. Со своими друзьями я была очень милой и доброй, когда же дело доходило до родителей, то сегодняшнее «Воруй убивай еби гусей» было бы моим девизом.