🍒 И внезапно захотелось чего-то летнего.

Чего-то такого, чтобы как атлас зеленеющей травы щекотало босые ноги, в нетерпении и счастье топчущие прохладную землю. Что-то мягкое, пылкое, эфемерное и солнечное, украшенное прощальными звездами на циферблате перевернутого моря — неба, чтобы в зубах заискрились цветастые конфеты, а по пальцам, как по деревянным ставням старого дома, потек сок ягод.

И, конечно, чтобы голова отпала, оттопырилась как крышечка парфюмерного флакончика и оттуда бы полился сладкой дымкой любимый запах вишни, пряностей и перетертых в маслянистых ладошках веточках мяты.

А еще чтобы в чае расцветал сад цветов, пока губы бы ловили беспорядочные поцелуи родных губ и рук, укрытых лоскутами уходящего в ночь солнца

Джисон закатывает глаза, смотря своей прижитой за много лет бездарностью, щуриться и чувствует, как висок щекочут волосы, колыхающиеся от прохладного ветра — это Минхо открыл форточку на кухне, возвращаясь к Джисону на неутолимую голод минуту, мазнул губами по бумажной кромке губ — кожа захрустела, начала трескаться и пускать кровавые подтеки лопнувшей пленочки, а дыхание перехватило, вылетело ласточкой, прилипшей к задней части глотки, отчего трахея заполнилась перьями, что прилипли туда вместе с каким-то нелепыми мыслями, которые так и не нашли своего слушателя.

Джисону как-то до сих пор неловко, странно, будто у него все это сейчас утечет из под пальцев, растворится сгоревшей карамелью, от которой язык вяжет и слезы наворачиваются, когда кончиком языка чувствуешь неприятную горечь собственного проеба. А с другой стороны как будто бы не совсем уж и трогает, тянет и ломает не так явно, не так больно, не так, как было. Минхо ведь всегда был таким: его тронуть — собственноручно с кокетством отрубить самому себе все существующие конечности, расчленить их еще напополам, чтобы наверняка ошарашило, испугало.

А с Джисоном он все равно до запредельного хитро нежен и аккуратен. Что-то не вяжется, не съедается полностью изголодавшимися тараканами в голове.

Он все таки поэт, а поэты должны быть прокляты, сброшены в черную яму, набитую всем, что скопили, влача в своем немощном теле жалкую жизнь.

Цветы на подоконнике распускаются, тянуться ближе к полуденному солнцу, растлевшему в центре небосвода. Мокрая посуда бренчит в руках Минхо, который стоит рядом с раковиной и терпеливо моет его, встав к Джисону спиной. Тот растягивается, стекает по кухонному столу и исподлобья вглядывается в широкие плечи, в кривые завитки смольных на затылке.

Минхо сам по себе такой янтарный, темный и рванный и хитрый, точно спрятанный где-то внутри фальшивого тела, где-то в толстых рубашках, домашних футболках с котами, в излюбленных финских сапогах, в разбитых случайно лампочках и прочем мелочном, но таком важном, составляющим его в одно цельное и неделимое.

Избито любимое Джисоном.

У Минхо поцелуи такие, будто Джисону в рот заливают чернила: кислые, неприятные, отдающие чем-то мерзостным и химозным. И Джисону ведь до одури нравится, пусть и колет нечто в груди, он кичится, точно из солнечного сплетения соткали игольницу.

И отчего-то все равно нравится.

Смысла не улавливается плавленными мозгами. Минхо скрипит пальцем по вымытой посуде, протирает руки о спортивные штаны, хлопает длинными ресницами, рассматривая свои плюшевые носки, закрывает форточку — цветы замерзнут, а Джисон не должен — он его обязательно согреет в своих объятиях.

— Нравишься, — напирает с силой, нервно вставая со стула — будь что будет, ему так нервно и колко, что вот-вот вывернет и не завернет обратно — так и оставит наизнанку, хотя вроде сегодня не день наоборот, — ты мне очень нравишься.

Минхо перед ним лукавый, тянет руки и щекочет подушечками пальцев плечи, невесомо проходится от уха до ключиц, в которые можно запустить плавать небольших золотых рыбок, в которые можно собрать небольшую горстку звезд и трепетно целовать их перед сном, но Джисону как будто бы необязательно знать о таких мыслях, чтобы ненароком не сбежал.

Минхо ведь без него прогнется, искривит в больном крике хрустнувший хребет и вряд ли встанет, потому что это Джисон. Его Джисон. Глуповатый, погруженный в поэтическое и рукописное, сожженное в ночь от сомнений и потом все равно пересказанное Минхо — он ему всецело доверяет.

По крайней мере учиться.

— Ты мне тоже нравишься, — носом клюет в мягкую щеку, руками вьется плющом, цепляясь за талию, — любишься, очень-очень.

У Минхо улыбка кошачья и спокойная, в смольных глазах теряются чаинки, на губах все еще вяжут чернила — Джисону они нравятся.

А Минхо все же любится.

И тоже очень-очень.

#черкаю #мисо

🤍 hold me

✨ damn, я все еще живая!!

Думаю сегодня притащу вам минсонов

Как у вас дела? Жду пинтерест и интересные истории по возможности 🐇

🖤 well

🔪 Что-то написалось…пытаюсь сейчас экспериментировать с текстом. Получилось вот такое нечто. Думаю написать маленький сборник в этой ау с магическим реализмом(!)
Пока только завуалировано рассказала о сущностях…

Буду очень рада фидбеку🐈‍⬛

☕ О капучино вишня-шоколад за первую совершенную ошибку №1519

Феликс был похож на падшего ангела — измаравшегося, сломленного и отвыкшего от людей. Он в одной книге читал, что у ангелов при смерти отрастает восьмая рука. У Феликса напротив пока что две: с черными ногтями и копной зияющих колец. Он ходил так, что массивная обувь стучала по деревянному полу жестокой капелью, пронизывающей ребра тонкими ниточками забытья страха. Хенджин перед ним выглядел пугливым ягненком, несущимся от смерти. Увы, таких обычно за ноги тащат на убой, затыкают металлическим хлопком в аккомпанемент хрусту костей.

#черкаю #хенли

🧷 guess;)

🎂 Пупупупу вот и снова день рождения. В последнее время я тут мало появляюсь, но отнюдь не из-за плохих событий!! Жизнь потихоньку льется, сезоны меняются.

Сейчас я пишу больше для себя, но возможно в скором времени восстановлюсь(?) нужно время и силы, а еще немного вашего желания, если таковое имеется 🐈‍⬛

Вообще, произошло действительно много чудесных событий. За последнее время я наконец нашла смысл жить и у меня появился человек, на которого я хочу тратить максимум своего свободного времени!! Рядом с ней у меня не слезает улыбка с лица, а каждый момент ощущается до колкости в груди особенным.

Еще я начала делать заколочки🍡
Если вам вдруг понравилось что-то на фоточках, то я сейчас принимаю индивидуальные заказы 🐈‍⬛

Все что не делается приводит нас к лучшему. Я очень рада находиться здесь и верю, что в будущем все будет еще прекраснее!!

Спасибо каждому за трепетное поздравление❤️‍🩹

😭😭😭

В шатре из звезд небо сливается в одно огромное пятно, расплывается в мыльном сиянии далекой луны, будто покрытой дырявой вуалью — моль прогрызла, ничуть не пожалела. Деревья этот шатер безумно и безбожно пытаются объять тугими ветками, что прутьями изгибаются под натиском ветра, мягко гнутся, поглаживая волосы, растрепленные в разные стороны.

Минхо дышит в домик, выстроенный из ладоней, пытается согреть промерзшие пальцы, параллельно касается мочек ушей — еще немного и те точно отвалятся вместе с свисающими серьгами. Меж бедер покоится телефон с разбитым экраном: уже как-то влом менять, когда через неделю по стеклу снова идут трещины. У Минхо такая идеология теперь — ногтем ковырять покоцаный экран.

А Джисон молча смотрит на это, зажимает в зубах тлеющую сигарету. Пепел медленно падает рядом с носком пыльных кроссовок. Даже если не смотреть, то все равно почувствуешь, как Минхо морщит нос, смотря на это, прячет его в воротнике, точно про себя ругается — ему не нравится, когда Джисон курит, но он не запрещает.

Джисону, на самом деле, тоже не нравится. Дело привычки.

Он тушит сигарету о костяшку, выступающую на запястье, не делая последнюю затяжку. Кожу неимоверно жжет от теплоты, сразу расползается багряное пятно, кожа комкается, где-то собирается в мелкие шершавые складки. Минхо на это смотрит внимательно, после берет за руку и потирает прожженное место большим пальцем. Кожа у него мозолистая, но мягкая, будто бы парафином обмазанная, и пахнет чем-то шоколадным, коннотациями и сладостью цветов, точно Минхо живет в розарии.

И Джисон в порыве нежности и бессмыслия (наполненного между прочим глубокими осмыслениями жизни, как бы иронично и иррационально не звучало, которым бы Рене Декарт позавидовал) укладывает бумажные руки на раскрашенные винным вельветом от холода щеки, тянет на себя, заглядывая в потемневшие глаза, одаривает родинку на носу тепло-горьковатым дыханием.

— Отвратительно пахнет, — Минхо бьет подушечками пальцев по сонной артерии и облизывает губы в преддверии смерти, — когда ты уже бросишь?

— Прости, — Джисон почти что касается манящих губ, но останавливается в паре миллиметров, отдаляется, — я правда пытаюсь, — прижимается лбом ко лбу, подглаживает волосы на затылке, которые сильно отрасли, так что теперь их можно наматывать на костяшки и расчесывать перед сном.

В груди что-то сжимается до атома, прессует тяжелыми и бессвязными мыслями — грешными и ранящими. У Джисона от осознания немощности, у Минхо — от извинений.

— Это был не упрек, — Джисон чувствует, как заламываются выразительные брови, сдвигаясь ближе к переносице, как Минхо глотает вязкую слюну, прежде чем самому оставить на губах напротив томный, льстивый поцелуй, от которого уголки губ начинало неимоверно жечь.

Горько. Минхо мажет по нижней губе изворотливым языком, гасит дымную горечь Джисона своей шоколадной, разрешает уложить трясущуюся руку у себя на шее, спрятанную под воротником куртки — приходится немного вытянуться, чтобы прохладные подушечки нащупали быстрый пульс и начали отбивать на азбуке морзе тысячное признание в восхищении и влюбленности: глупой, запретной. Он ведь Минхо травит, медленно душит вместе с собой.

— Мне так не хочется, — Джисон хрипит в отчетливой тишине, пытается подобрать слова, но задыхается, прежде чем произнести их, — так не хочу…

Ранить. Замарать. Испортить. Обидеть. Разочаровать.

Минхо оставляет перманентный, долговязый поцелуй на мягкой щеке, прямо под глазом, заставляет нагнуться так, что Джисон чувствует выпирающими лопатками твердую плоскость лавки и накрывает их головы своим толстым шерстяным шарфом, покоившимся до этого времени на коленях, чтобы те вусмерть не замерзли в одних кожаных брюках.

— Снег пошел, — рваное дыхание опадает на напряженную скулу Джисона, — а ты без шапки. Простудишься же.

Верилось мало, но возразить было невозможно — только не сейчас, когда Минхо вновь простил ему все несовершенства, когда он совсем рядом и ждет, что Джисон возьмет инициативу и поцелует первым, подхватит под бедро, прижмет ближе.

Заменит табачную горечь на шоколадную.

#черкаю #мисо

Like a volcano
손 닿으면 녹을 것 같은 온도의 love
날 땅 밑 저 끝자락 네게 데려다줘
전부 다 타버려도 괜찮아
수백 번 돌이킨다 해도 내 선택은 언제나

(너)

🤍 МНЕ ОЧЕНЬ ПЛОХО

Розовый Хенджин — моя новая, неимоверно сильная обсессия…

Какой сольник вам понравился больше всего? Я точно влюблена в hold my hand Феликсаas we are Чанбина и unfair Хенджина…вообще выглядит прекрасно примерно ВСЕ. Такая счастливая сижу🥰

Руки на теле сухие, горячие. Кожа под ними рябит помехами старого телевизора, что кряхтит на фоне разноцветными картинками, а в голове шум с пустой радиоволны — млеющие на подкорке морские солянистые волны напоминают очертания искрящихся глубоких глаз, что когда-то въелись в кожу своим изяществом. Еще был смех: задористый, сыпящийся горохом на голову как будто кто-то с ладони кидает и барабанит по черепушке.

Хенджинов смех лопается мыльными пузырями следом. Феликс до сих пор, думается, пьянеет от звука этого смеха, хоть он и звучит колыбелью перед сном: в голове-то этот голос совершенно такой же. И блеск глаз такой же. И морщинки радости в уголках. И улыбаться по глупому заставляет в равной степени.

— У тебя блестки застряли на веках, — Феликс окольцовывает талию, проходясь подушечками пальцев по хребту, другой рукой начинает копать тонкую кожу и наслаждаться видом раскрасневшихся мерцанием омутов.

Примерно так и ощущается Хенджин: след из блесток, красивый, сияющий, вечный. Феликс, по ощущениям, ждал его примерно столько.

Целую вечность.

Оказалось от блесток невозможно избавиться полностью, даже если обскрести себя жесткой щеткой и провести генеральную в квартире — где-то все равно останется. В шве на кафеле в ванной, в углу у плинтуса, в волосах, под ногтем. В уголке глаза, чтобы неизбежно царапнуть слизистую. Даже если хочешь избавиться — не выйдет. А Феликс, в сущности, никогда и не хотел на самом деле.

Влюбился.

— А у тебя за ухом спрятались осколки звезд, — Хенджин лукаво улыбается, потирает мочку уха и аккуратно чешет хрящик уха, — хочешь достану? — ответа не ждет — притягивает ближе и целует куда-то в треугольную ямку.

У него ребра будто из арматура сварены: гнуться от любого движения, скрипят и ноют на погоду, ноют по Феликсу, когда тот минует складки толстого бордового свитера, путается в нитках, но все равно доползает до сердца, оставляет после себя неясную дрожь мнимых созвездий, располосывает на губах три великих заповеди — Вечность, Судьбу и Нежность.

И сам себя до кривых и произвольных располосывает мир вокруг. Пыльно-алое небо млеет в приливах отражающейся лазури. В нем плавают рыбы: потоки и потоки рыб, десятки хвостов, сотни плавников, глаза по всему телу, голографическая чешуя, жабры, раздувающиеся от воздушных вихрей. Они очаровательны. Похожи на сверкающие леденцы, липнущие к милой Вечности, что лелеет их прохладными потоками встречного ветра.

Кучерявое облако, скатавшееся в гребешок, едва не задевает руку Хенджина. Волны больше и выше обычного. Беззвучные, потому что их мир – это маленький смысл. Их смысл, что утвердила Судьба, придумала мир неоспоримых истин, связала все алыми нитями прочно, по-детски поцеловала их обоих в лоб.

Здесь можно пить воздух – он похож на кисель. Волосы немного закручиваются от влажности. Океан скребется по пляжу, оставляя розоватые шрамы-разводы, а рыбы теснятся, давя друг друга сверкающими боками.

Феликс трет лоб Хенджина, ревниво перекрывает своим поцелуем зияющий шрам Нежности, пальцами зарывается в спутанные волосы, жмурится, липнет и липнет, а Хенджин в ответ будто руки по локти вплетает в шелковистую кожу, ресницами бьет по виску.

— Хватит так пристально смотреть, — веснушки на щеках начинает приятно жечь от тепла.

— На тебя невозможно не смотреть, — выдыхает теплый воздух и щуриться, голову прикладывает к груди как раковину к уху — там вместо прибоя все то, что не выразить словами, — тобой невозможно не восхищаться.

Целоваться с Феликсом – это как целоваться с запредельной безграничностью. Любовь такая огромная, что плавит рассудок. Затем анестезирует. Боль застывает в сосудах, замораживается, обезображивается, превращается в лед, который звенит под кожей.

Хенджин весь дребезжит, как фигурка из стекла и фарфора.

Феликс трепещет, сил хватает только выпалить несуразицу, в которой заключалась суть мироздания:

— У нас одна жизнь на всю любовь, — кромка губ плавиться, уголки разутюживает горячими карамельными прикосновениями, — и я посвящу ее тебе.

#черкаю #хенли

⭐ Love looks pretty on you, look pretty on me
If Heaven's for lovers, that's where we'll be
Love looks pretty on you, my pretty baby
I love how you love me so delicately

🪮 Я слишком влюблена в такие вот ленивые выходные🐈‍⬛

Сижу вдохновляюсь влогами ребят, чтобы что-то написать

📎 Смотрите, что сделала. На самом деле может показаться легко, но на 1 штучку может уходить больше получаса…

Хотели бы себе подобное?

🤍 Познакомилась с кит стей в редноут. Сидим целый день орем с сольников (там сверху еще 1000 соо, посвященных соло Чана)

Мне очень нравится болтать с ним о Сынмине и особенно дразнить им же🥰

У него еще и шоп свой есть…мяу

Считаю одно из лучших знакомств.