…Среди новогодних подарков я нахожу винтовку, о которой мечтал, наверное, каждый малой на улице Руднева. Съёмный магазин делает её похожей на настоящую, а лазер, пошарив по стенам, останавливается на календаре: чёрный дракон поднимает лапы и сдаётся русоволосому мальчику.

В составе штурмов мы нарезаем круги вокруг пятиэтажек с деревянными стволами наперевес. Четверо двухсотых сидят на скамейке, матом отмаливая пиздлявых трёхсотых. В окопе из-под забрала майских теней не видно хитрых лыб на их лицах, но каждый знал, что фактически давно уже мёртв: вопрос состоял лишь в том, признаёшь ли ты собственную смерть взаправду.

Игра в войнушку никогда не нравилась местной плесени и часто мы слышали, что накликаем войну. Я огрызался и, ощерясь, шёл в новый бой.

Календарик тем временем прогнал дракона и приютил на обложке статную лошадь. Вслед за этим произошла смена командования: лысый дядька со смешной фамилией лопнул, и на экране появился другой дядька, заверявший зрителей о каких-то общих ценностях, выборах и голосовании.

Что такое ценности? Я знаю ценность пачки сухариков – гривна пятьдесят. А выбор? – вкус сухариков, наверное. Но что такое голосование?

Вспомнилось, как голосующими называли людей на обочине, которые протягивали руку и просили их подобрать.

Точно. Дядьке нужно, чтобы его подобрали.

Меня поднимают в пять утра и говорят, что мы едем на море. Незапланированный отпуск, внезапные каникулы. Плачу, потому что мне не дают упаковать своего надувного крокодила. Какое море без Гены? На чём я буду плавать?

Куча людей на вокзале. Вагоны, забитые под завязку, похожи на банки с сельдью. На одной из остановок глушат несколько особей – тушки оседают на пол и их выкидывают из банки. Поезд катит дальше. Перед глазами пеленой проносятся города, которые я вижу в первый и последний раз…

Сухая нежность, замшевая нежность,
терпение, усталости стряпня,
окраины безвылазная серость
выплёскивает солнце за края;

себе не верю — тащит и корёжит,
знобит при каждом вздохе и дерёт
душа, которой место только в прошлом:
за тентом оцинкованный восход.

В борту так тесно — сядем штабелями
и курим, в каску скидывая дым,
и грязными трясёмся головами,
друг друга от безделия смешим.

Улыбчивые, светлые ребята,
и голод отрывает ото сна,
мы родом ведь из одного оврага,
мы родом все из одного двора,

бандитство, патрули, барыги, рекет,
горящие дома, металлолом,
я видел исподлобья крови реки,
теперь толпой мы к Господу идём;

судьба порой бывает благозвучна,
и смотришь на неё сквозь робкий страх,
над выселкой растряпанные тучи,
крест выцветший полощется во рвах,

но я его, родная, не надену,
упрячу в золотистые пески,
когда зажжётся сумерек полено,
я сгнившие с себя сниму носки,

салфеткой влажной оботрусь до черни,
и на руках порезы проскоблю,
слепое устье, высохшие реки:
кому расскажешь, если их люблю?

2025

#стихи

ЦИТАДЕЛЬ

I.

копьëм в наледи
я пробиваю мякоть
безбрежных небес

II.

Сбежать
и зарыться
в отлюбленный март с башкой,
Да выстроить скит,
стяжелив топорищем плечо.

Созвездия
скрепятся звонко
в затянутый койф,
В ладонь мне спадëт млечный путь
воронëным мечом.

В камнях,
где курчавое солнце
боится пройтись,
Я вычерчу лик его в буре лучей
остриëм.

Мой скит — это выстрел,
что бросится всполохом
ввысь;
Мой скит — это выстрел,
и плоть ему — не закон.

Бескровная почва
повыкормит
бурые стены,
Валы‌ прорастут над пустыней,
не знающей ног.

Я взмахом клинка
эти скалы
в цветы разодену.

Мой скит — цитадель,
и закон ему — только Бог.

III.

а воли
такой непомерной
не сыщешь нигде —
такой,
чтобы вечно плутали в ней
Унгерн и Скобелев.

раскинулась
твердь моя
росчерком бледных огней,
мои сыновья в ней
кочуют
бархановой пробелью.

и стелются
метры квадратные,
метры несметные
по серым пескам
человеками косоротыми.

мои сыновья
до единого все —
бессмертные.

мои сыновья
до единого все —
сироты.

IV.

Сколько я вижу
иссушенных ваших рук.

Сколько
в руках ваших
проголоди и рыцарства.

С нежного Севера
шли
в огнедышащий Юг,
полчищами кромешными
в край пережëванный,
строем,
гордо вздымая
высеченные лица
вверх,
в горизонт,
пересветами злыми раскроенный.

В космосе океана Северно-Ледовитого
пропадая,
в айсберги кроткие
превращались,
в снег над державой.

Что вам их кореш с отдела?
Что вам их ДАИШ?

Войны
затачивали железо
о вашу шершавость.

Войны
разливисто ныли,
когда вас забрали.

Я позову вас,
как только все башни заржавит.

Я позову вас,
и всех расцелую
в забрала.

V.

Под мякишем неба
по камешку собирал,
ворочал
гордыню свою недоношенную,
злобу неприхорошенную.

Всë жаждал
взглянуть
в твои голубые очи.

Смотри на меня, смотри —
вот скалы мои и коршуны,
вот кровь моя,
вот монастырь,
вот копьë моë жалящее,
и дóсуха пережатая,
рóдная сизая даль.

Я шëл
по дороге в рай
перевелами и пожарищами,
и кроме Петра
меня там
никто не ждал.

Повыстрадан,
да не прострелен
мой скомканный мрак.

В лазурь мотыльковую
крепость взрастëт
на кости.

Каким бы взбешëнным
и проклятым
ни был мой враг,
на каждом патроне
я напишу:
«прости».

2025

#мысли

ОКОЛОХОККУ

Я не знаком с японской поэзией, от слова, совсем. Первое и последнее хокку в своей жизни я прочёл в «Бойцовском клубе». Знаю ещё, что слогов в хокку, обычно, семнадцать, и делятся они на три строки – пять-семь-пять. Вот, собственно, и всё.

Пробовал их писать. И пишу до сих пор. В основном, обыгрывая какую-нибудь толстую локальную шутку или просто так, если на ум приходит красивый образ – чтобы не потерять. На основе таких «околохокку» потом вырастают стихотворения. Какие-то из них навсегда остаются в заметках нетронутыми. Так или иначе, эти трёхстрочия, в отличие от отдельно записанных слов и словосочетаний, предоставляют тебе какой-никакой контекст с потенциально бесконечными возможностями роста. В остальном же околохокку бесполезны.

Так я думал до одного мартовского понедельника.

В понедельник – пары. С восьми, хотя обычно первые занятия ставят в 10. Подняться с утра не проблема, ехать вчетвером в маленьком такси в центр города в час-пик – тоже нетрудно. Досидеть занятия, не уснув – вот, что действительно тяжело.

«Основы военного права».

Никогда не любил всё, что связано с юриспруденцией. Слишком бумажно, уныло. На занятиях кромешная духота – начиная с формулировок и заканчивая гипнотической диктовкой. Тебя будто сознательно хотят усыпить. Стоит только взять ручку, как тут же схлопываются веки.

Висишь над пропастью в полную бессознанку. Звучит новый бумажный термин – какая-нибудь «директива». Записываешь, сокращаешь слова, чтобы успеть. А потом пауза (длится обычно от 10 секунд до часа – никогда не угадаешь).

Пауза. Тишина. Пропасть.

Сон на занятиях, замеченный кем-то из офицеров, всегда заканчивается сдобным матом или крепким отцовским подзатыльником. Обычно я не дремлю – сосредотачиваюсь на конспектах. Но понедельники в этом марте даже для меня стали настоящим испытанием. Ещё и рубит на парах по «Военному праву» так, словно тебе в морду отвешивают хорошего тумака – то и дело пропускаешь его и проваливаешься в сон.

Пауза. Тишина. Пропасть. Из точки на конце последнего предложения медленно растекается по клеткам «линия жизни».

Но неведомая сила прошибает затылок, тут же заставляя очнуться. Пять-семь-пять.

С полминуты аккуратно записываю три строки после абзаца. Успеваю до того, как пауза кончится. Новый абзац.

Пауза. Тишина. Пропасть. Удар. Пять-семь-пять.

Три строки. Новый абзац.

Паузы нет. Невольно выпрямляюсь и продолжаю писать. Сон пропадает совсем.

На перерыве забиваю свои околохокку в заметки на телефоне, чтобы вернуться к ним через время. Полезная, всё-таки, штука. Всяко лучше, чем кофе.

После пар едем в общагу в таком же маленьком такси.. Всю дорогу думаю о том, что стоит почитать этим вечером что-нибудь из Басё или Рогэцу.

Не почитал. Уснул.

#стихи

***

запеть
на óтсвет сиреневый
да замереть,
на смерть
выходить на холмик
да посередь,
повылакать грязь посошную ратью угрюмой,
на ту́мен
из бронзовой трети
оставив треть.

запеть
на раскосую воронь
кочующей тьмы,
головушки сирые
в речке Рожайке
мыть —
стрелецкую седь вперемешку с ногайской смолью;
кому здесь пахать,
воевода,
коль сляжем мы?

запеть
на погост сготовленный,
да на острог,
под отсвисты
голых сабель
подставить смог
отцеженный хрип, трубивший из чëрной раны —
стоим,
покудова с нами
артá и Бог.

отпели на отсвет сиреневый, замерли, взвыли,
и сталью слегли на кадильной придобренной воле,
за пряной стеной отшумевшей в июле ковыли
виднелась из Молодей синь Куликова поля.

10.02.2025

#стихи

***

много ли схватится слов на губах твоих?
долго ли ветер нашëптывать будет следы?
сизая проседь да взгляд запожарен и лих
в куцем свету, переспевшем в откуренный дым.

жисть положа на крепость меднеющих жил,
сыпались впрочерк по скатертям тлеющих гор,
в скомканных сечах о нас обломались ножи,
впившись в рубаховость льна и румяный укор.

срезанный возглас на крыльях гнедого орла
в дом полетит по ордынским просторам небес —
нас заковали в отверженность скопченных лат,
чтобы смирился в штыках отбожившийся бес.

в цепи бордовые мы размыкаемся вновь,
всякому склону бессменны и злы сторожа,
есть наша воля схлестать свои лица в кровь,
нету нам воли свалить, отступить, недожать.

в кроткий разгул разошлись зацелованной сталью,
пепел смахнули с ручьëв, а потом — кто куда,
хаты неслись вдоль сапог, под лучиной оттаяв,
солнце ссыпáлось в бурьян как татарская дань.

летом озимым разнежат пшеничные ливни
горькую землю под гулкий осиновый вихрь.

когда ворочусь я и встану в дверях молчаливо,
много ли схватится слов на губах твоих?

06.02.2025