друзья, мне требуется ваша поддержка!

Сегодня в 20:00 мск Отборочные к 6 Российскому Литературному Слэму пройдут в прямом эфире на этом канале.

Состав участников невероятный: 16 поэтов со всех уголков России - от Москвы до Петропавловска-Камчатского.

А судьи:
Организатор и основатель Белгородского Слэма, призер 4 РЛС, Александр Савицких, а также

Организатор и основатель Казанского Слэма, призер 5 РЛС, Василь Сафаргалеев.

Отборочные сами по себе в этот раз превратятся в крутейший литературный ивент. 2 часа чистого удовольствия. Приходи и приводи друзей, это будет незабываемо.

��VOINOVPOETRY🤩🥀

Дура, шлюха, в горле ком,
Я тупее всех на свете.
Не узнал бы кто потом
В школе или в интернете.

Дура, лифчик набекрень,
Кудри смялись - смех и только.
Зря морочилась весь день
С двухсотградусною плойкой.

За такую идиотку
Стыдно солнцу и луне,
Стыдно джинсам и колготкам,
Что они достались мне.

Он за ручку не держал,
Не носил портфель мне.
Как-то плюхнулся, прижал -
И зафыркал зверем.

Я застыла. Я молчу.
В птицу превращаюсь
И лечу, лечу, лечу,
Облаков касаюсь.

монеточка.

«Шестеро в Городе» будет традиционной встречей с интервалом в полгода.

Организаторы: Лит.цех

1. Алан Мусаев
2. Карина Шихсифиева
3. Даниял Иманалиев
4. Фатима Раджабова
5. Мумина Абдуллаева
6. Кто он?

Регистрация по ссылке

Афиша Патимат Курбановой

Репрессия. Иудея. Чернозём.

Театральный проект "ICCRUŠIN" выступит с композицией по мотивам "Воронежских тетрадей" Осипа Мандельштама на площадке арт-пространства "Атмосфера".

Даты: 28 и 29 марта в 19:00.
Стоимость билета: донат от 200 рублей. (По-поводу приобретения билета обращаться к @Zeppelinpb или по номеру +79894510039)
Адрес: ул. Гусаева, 6, Махачкала

Сретенье

Анне Ахматовой

Когда она в церковь впервые внесла
дитя, находились внутри из числа
людей, находившихся там постоянно,
Святой Симеон и пророчица Анна.

И старец воспринял младенца из рук
Марии; и три человека вокруг
младенца стояли, как зыбкая рама,
в то утро, затеряны в сумраке храма.

Тот храм обступал их, как замерший лес.
От взглядов людей и от взора небес
вершины скрывали, сумев распластаться,
в то утро Марию, пророчицу, старца.

И только на темя случайным лучом
свет падал младенцу; но он ни о чем
не ведал еще и посапывал сонно,
покоясь на крепких руках Симеона.

А было поведано старцу сему
о том, что увидит он смертную тьму
не прежде, чем Сына увидит Господня.
Свершилось. И старец промолвил:
«Сегодня,

реченное некогда слово храня,
Ты с миром, Господь, отпускаешь меня,
затем что глаза мои видели это
Дитя: он — твое продолженье и света

источник для идолов чтящих племен,
и слава Израиля в нем». — Симеон
умолкнул. Их всех тишина обступила.
Лишь эхо тех слов, задевая стропила,

кружилось какое-то время спустя
над их головами, слегка шелестя
под сводами храма, как некая птица,
что в силах взлететь, но не в силах спуститься.

И странно им было. Была тишина
не менее странной, чем речь. Смущена,
Мария молчала. «Слова-то какие…»
И старец сказал, повернувшись к Марии:

«В лежащем сейчас на раменах твоих
паденье одних, возвышенье других,
предмет пререканий и повод к раздорам.
И тем же оружьем, Мария, которым

терзаема плоть его будет, твоя
душа будет ранена. Рана сия
даст видеть тебе, что сокрыто глубоко
в сердцах человеков, как некое око».

Он кончил и двинулся к выходу. Вслед
Мария, сутулясь, и тяжестью лет
согбенная Анна безмолвно глядели.
Он шел, уменьшаясь в значеньи и в теле

для двух этих женщин под сенью колонн.
Почти подгоняем их взглядами, он
шагал по застывшему храму пустому
к белевшему смутно дверному проему.

И поступь была стариковски тверда.
Лишь голос пророчицы сзади когда
раздался, он шаг придержал свой немного:
но там не его окликали, а Бога

пророчица славить уже начала.
И дверь приближалась. Одежд и чела
уж ветер коснулся, и в уши упрямо
врывался шум жизни за стенами храма.

Он шел умирать. И не в уличный гул
он, дверь отворивши руками, шагнул,
но в глухонемые владения смерти.
Он шел по пространству, лишенному тверди,

он слышал, что время утратило звук.
И образ Младенца с сияньем вокруг
пушистого темени смертной тропою
душа Симеона несла пред собою,

как некий светильник, в ту черную тьму,
в которой дотоле еще никому
дорогу себе озарять не случалось.
Светильник светил, и тропа расширялась.

Иосиф Бродский,
16 февраля 1972г.

я искал её в складках простыней,
в тёплом молчании углов,
в дрожащей линии между сном и чем-то похожим на голос,
но пальцы скользили по пустоте,
разучившись оставлять следы.

где-то за стеклом шелестела бумага,
сама по себе, без руки,
без замысла, без веры в окончание.

я взял ножницы, разрезал утро на части,
перемешал с ветром, с забытыми снами, с эхом старых часов.
вышел серый ком,
похожий на птицу,
без глаз, без клюва, без полёта.

она не пришла.

я примеряю улицы,
как чужую одежду,
но они скроены не по мне,
жмут в плечах,
скрипят в суставах,
оставляют ожоги на сгибах рук.

ТГ вариант:
Одиночество на Кавказе.

Кара Мутаева

ночью стены не дышат,
слышат, как я ловлю за хвост беспокойство.
хвост у него
гладкий, как лёд, и пальцы скользят,
и язык свивается в узел

я кладу ладонь на грудь, сердце
не здесь. оно спряталось в углу,
тонкое, как паутина,
дрожит от движения,
которого нет

поверхность с отблеском белым,
с глазницей глубокой,
с чем-то, что смотрит обратно,
и глаз в ней больше, чем надо,
и веко её не смыкается

тихо-тихо
(ты слышишь?)
не шаги, не шорох, не голос
что-то без формы,
с весом,
что-то внутри позвоночника
стучит в его стены
и требует выйти

“черная верба”

11/24
VLADIKAVKAZ

слова.
слова стоят.
слова не идут.
слова застыли,
будто вспоротый плод,
будто вялые пальцы
на клавишах сломанной
песни.

вниз.
туда.
где тянет пустота,
где чернила сворачиваются
в сухие
капли.

горло
знает, как кричать.
руки
знают, как писать.
голова
помнит все звуки.

но нет.
но нет.
но нет.

земля сырая,
и корни прорастают
внутрь.
кожа слипается
в складки.
пыль оседает
в легких.

слова.
слова молчат.
слова умирают.
внутри -
их тишина.

Так разбились крылья о каменное плечо.
Белым лебедем, нежным муссом.
Я просила тебя: «Говори ещё…»
И слова превращались в мусор.

#старое

мне не нужен был свет
только твои пальцы
линии вен
дрожащий силуэт
в окне ночного поезда

я помню ты молчал
как будто берег слово
чтобы однажды бросить
его мне в спину
но мы оба знали
всё давно сломано
эти дни лишь смазанный след в прошлом

ты уходил легко
как запястье выскальзывает из рук
я не держал
мы оба не любим оков
но скажи если сможешь
почему этот воздух
с каждым шагом
резал меня на части

мне не нужен был свет
но я помню твои пальцы
и их холод

кровать. простой предмет превращённый в центр вселенной, в границу между миром и отсутствием.
тело не двигается.
оно здесь, но кажется, что его здесь нет. пространство расплывается, будто ты стоишь перед зеркалом в тумане, только без зеркала.
всё выглядит реальным, но не чувствуется.
жизнь без текстуры, без звука.
на тумбочке стеклянный стакан с застоявшейся водой.
ты думаешь, как до него дотянуться, но мысль об этом становится пугающей.
трудно объяснить, почему ты всё ещё лежишь. или не лежишь. может, ты вовсе не здесь.
белый шум. вплетаются странные образы, но ты не уверен, что они принадлежат тебе. захотеть чего-то слишком сложная задача. хочется лишь сползти меж подушек дивана, как в детстве, в тихое убежище, где никто не найдёт.
забвение. там пахло пылью и старой тканью, оно не требовало твоего присутствия.
закрываешь глаза.
в темноте тоже ничего нет, только безмолвное ожидание.