Хорошее замечание британского дипломатического историка Дональда Кэмерона Уотта про «инструментальный» характер рассуждений о special relationship:

Англо-американские отношения XX века вплоть до 1980-х годов были в значительной степени окутаны мифологией. Она варьировалась от полурасистского пананглосаксонизма, который был распространен по обе стороны Атлантики в конце XIX века (как завещал Сесил Родс) или «англоязычных народов», отчеканенных Черчиллем, до «особых отношений», о которых говорили или на которое претендовали начиная с 1960-х годов. Как миф, они играли скорее инструментальную, чем описательную роль – в том смысле, что вера в него поддерживалась теми, кто хотел, чтобы его приняли, потому что из этого последовала бы целая плеяда убеждений, аргументов и политических решений.

С точки зрения историографии, верующие в особый характер англо-американских отношений начали раньше, чем их критики. Мемуары Черчилля о Второй мировой войне и взаимодействии с Рузвельтом излагают его собственный взгляд с такой силой и авторитетностью, что даже появление трехтомника переписки президента и премьер-министра военного времени под редакцией профессора Уоррена Кимбалла практически не оказало влияния за пределами ограниченного круга читателей академических историков, способных переварить и интегрировать его открытия в более широкий взгляд.

В какой-то степени такая оптика используется для «заклинания реальности» – не одними же потенциальными издержками более явных форм конфликта межатлантические противоречия до сих пор удерживались в рамках «игры», где более слабая сторона действует как бы не от своего имени.

Выглядит внушительно, пока не поймёшь причину фантастической наглости: треть совокупного рейтинга означает "академическую репутацию", где контора QS отправляет опросники академикам и просит их перечислить места, "какие, по вашему мнению, [наиболее] демонстрируют академические достижения (are demonstrating academic excellence)".
То есть британские учоные сообщили британскому рейтингу, что они самые учоные из учоных, и вспомнили заодно всю учебно-новучную траекторию от институций уровня Воронежа и Рязани (Бристоль), а то как бы не Костромы и Владимира (Уорвик)🌝. "Британцы спросили мнение британцев о мировой науке, победили британцы."

Включает рейтинг и sustainability score. Да, это экошиза — from the impact that alumni are making in science and technology to solve climate issues, to the impact of research being done across the UN's 17 Sustainable Development Goals. Социальный активизм в деле "разрешения климатических проблем". Прошла зима, настало лето — спасибо Партии за это.

Нет, я не закончил — есть ещё подграфа "International Student Diversity" в части рейтинга global engagement. У кого больше колоний, тот и выше в рейтинге, действительно.

И так далее, и так далее. Вроде суггестия внушительная, но стоит поднять капот этой машины, а там.

Как правильно выделить природное и культурное в человеке?

Очень просто: если нечто вам нравится – смело считайте это первым, иначе – обличайте как второе.

Об «особой религиозности» новоанглийских пуритан свидетельствуют, в том числе, их ономастические традиции, а именно склонность к библейским именам. В Бостоне XVII века 90% всех имен были взяты из Библии; в Конкорде — 91%; в Хингэме — 95%. То есть почти в два раза больше, чем в непуританских колониях.

Причём, к выбору подходили очень строго. Например, существовало табу на популярные среди вирджинских англикан «ангельские» имена, носить которые пуритане считали проявлением гордыни.

Некоторые родители стремились выделиться. Так, одного несчастного ребенка даже назвали Махершалалхашбаз – самым длинным из имён в Библии. Другой, сын бостонца Сэмюэля Понда, был крещён как Мене Мене Текел Упарсин Понд.

Кроме того, существовала методика выбора имени через указание на случайное место Главной Книги с закрытыми глазами – таким образом получались Хотя Грисуолд или Возможно Барнс.

Шутки шутками, но вот настоящая претензия США к КНР.

#США #Китай #XXIв. #Гегемон #Геополитика #Конфликт

Какой хороший девиз у созданной в 1965 году Британской Территории в Индийском Океане – «Лемурия на нашем попечении».

Собственно, гипотеза о Лемурии – когда-то существовавшем между Мадагаскаром, Австралией и Индией континенте была выдвинута в середине XIX века британским зоологом Филипом Склейтером для объяснения распространения лемуров. Впрочем, она пришлась по душе и некоторым оккультистам, объявившим Лемурию прародиной человека.

Поэтому англичане и не торопятся отдавать архипелаг Чагос Маврикию – место-то намоленное.

«В ЦРУ работает много мормонов». О каких проблемах управления рассказал Эдвард Люттвак

В статье профессора международных отношений и бывшего консультанта правительства США Эдварда Люттвака узнал, что ЦРУ находится в кризисе. Как он пишет, на службе остро не хватает людей, кто хорошо владеет иностранными языками и практически нет «нелегалов», кто может действовать на территории враждебных стран. Они в основном работают в безопасных для разведывательной деятельности государствах (Европа и т.д.)

Люттвак говорит, что агенты ЦРУ крайне ограниченны в возможностях для проведения операций, например, в Иране, в то время как их коллеги из Моссада весьма успешно действуют на территории врага. Возможности управления настолько ограничены, что они часто просто не могут верифицировать информатора, то есть проверить, что он реально существует. В итоге никто не может гарантировать, что ЦРУ не разводят, например, сотрудники МГБ Ирана. У управления просто нет возможностей проверить источник на месте.

Ну и вишенка на торте: система отбора сотрудников настолько придирчиво относится к месту проживания кандидата, что ЦРУ с подозрением относится к тем, кто имел опыт жизни за границей.

И это приводит к просто смехотворной ситуации.

Как пишет Люттвак, исходя из его опыта работы с ЦРУ, там работает много….мормонов. Именно по вышеуказанной причине: они родились в Юте, жили всю жизнь в Юте, поженились/вышли замуж за человека из Юты и так далее.

А.Т.

#комментарий

🔹Подпишись на Political Animals

https://t.me/e_nutria/7315

Думается, оптимально такое соотношение сущностей «Мiр»-«Левиафан»-«Полития»-«Община»-«Семья»-«Индивид»-«Субличность», где каждая сильна в той степени, которая позволяет не растворяться в вышестоящих, но и не рассыпаться от атомизации нижестоящих (какое нарушение хуже «надо смотреть», но в целом «оба»).

Сердце, конечно, замирает от мыслей о той Империи, вот только проехала она на заготовленном другими топливе (как часта эта ловушка восприятия!). Ведь «хрустом античной булки» мы обязаны полисности того мира – счастливой постапокалиптической случайности, когда многие элементы уравнения на достаточное время встали в правильное соотношение.

А вот Империя на то и была империя, чтобы их расплавлять, да ещё включать в конструкцию Чужих, ценности дистрибутистского баланса вовсе не ощущавших.

Понятно, что за пределами фантазий безудержных антропооптимистов любое социальное равновесие неустойчиво и требуются огромные усилия по борьбе с энтропией, в данном случае тянущей в обе стороны. Ключевая проблема – рыночек идей не порешает, а «желающих учить желать» оптимума мало. Поэтому, что «имперское», что «средневековое» будущее представляются мрачными.

В книге «Риторика реакции» Альберт Хиршман довольно остроумно обобщает типичные аргументы «реакционеров» до трёх шаблонов:

1) Тезис о тщетности: попытка реформы чего-либо обречена на неудачу, ибо будет иллюзорной, тогда как «глубинные» структуры общества останутся нетронутыми
2) Тезис об извращении: попытка продвинуть общество в некотором направ­лении приведет к его движению в направлении, прямо противоположном задуманному
3) Тезис об опасности: новая реформа, если ее провести, поставит под угрозу столь ценимую недавно проведенную ста­рую реформу

Но, как человек не лишённый интеллектуальной честности, отдельную главу Хиршман посвящает «прогрессивным» доппельгангерам этой троицы.

Так, тезис о тщетности превращается в «тезис о том, что история на нашей стороне»:

С тех самых пор, как появились представители есте­ственных наук со своими законами, управляющими физической вселенной, исследователи общества также стали стремиться к открытию общих законов, управ­ляющих социальным миром. То, что экономисты, однажды попав под влияние Фрейда, стали называть «завистью к физике», издавно было отличительной чертой всех социальных наук.

Если сущностью «реакционного» тезиса о тщетности была естественная законоподобная неизменность неких социоэкономических феноменов, то его «прогрессивный» двойник — это утверждение о схожем законоподобном движении вперед, о прогрессе. Любое утверждение о том, что человеческое общество неизбежно прохо­дит ограниченное число восходящих стадий, является близким (прогрессистским) родственником описанно­го здесь реакционного тезиса о тщетности.

Несколько обобщая, получается следующее: людям нравится ощущать (пусть даже и смутно), что «история на их стороне», от осознания данного факта они получают огромный заряд уверенности. Это представление было типичным наследником более раннего типа уверенности — особенно чаемой всеми воинами уверенности в том, что на твоей стороне сам Бог.

Тезис об извращении становится «тезисом о том, что извращать тут нечего»:

Берковская критика, делающая акцент на эффекте извращения, побудила поборников радикальных перемен культивировать «ощущение нахождения в отча­янном положении», а также то, что в моих прежних исследованиях политических программ в Латинской Америки было названо крахоманией (fracasomania), т.е. убеждением в том, что все по­ пытки решения национальных проблем окончатся сокрушительным провалом. Там, где подобные уста­новки превалируют, тезис Берка о возможности посте­пенных перемен и совершенствования существующих институтов эффективно парируется и преломляется в ином свете. Будируя образ отчаянного положения, в котором оказались люди, а также подчеркивая провал прежних попыток реформ, имплицитно или экспли­цитно утверждается, что старый порядок должен быть сокрушен, а новый — создан с чистого листа вне зависимости от того, с какими контрпродуктивными
по­следствиями это может быть связано. Таким образом, подчеркивание образа отчаянного положения может рассматриваться как риторический маневр эскалации, направленный на нейтрализацию и блокирование те­зиса об извращении.

Ну а тезис об опасности даже раздваивается:

Трансформация тезиса об опасности дает нам две типичные «прогрессивные» позиции: синергийное за­блуждение о гармоничном и поддерживающем друг друга отношении между старыми и новыми реформа­ми; тезис о неминуемой опасности, повествующий о необходимости не затягивать с реформами из-за опас­ностей, грозящих в силу их отсутствия.

Склонность говорить об этой удачной, позитивной взаимосвязи, о взаимной
под­держке (так я это называю) есть одна из основных черт прогрессивного склада ума. Прогрессисты полностью убеждены в том, что «все хорошее идет рука об руку», и в этом смысле их ментальность противоположна ментальности реакционеров, выстроенной вокруг принципа игры с нулевой суммой, вокруг тезиса ceci tuera cela.

Надо сказать, что астрологи предсказывают очередное обострение франкмасонмании «фракасомании» во вторую неделю марта.

Мои троянцы, живите вечно

Глубокое уважение вызывают народы, которые веками трепетно хранят свои традиции. Например, лондонский Сити охраняют два дружелюбных деревянных великана Гог и Магог. Не все культуры считают этих персонажей положительными, но в Англии, похоже, сумели увидеть в них лучшее. Фигуры этих хранителей Лондона проносятся по улицам в рамках «шоу лорда-мэра» со времен короля Генриха V. Какова же их история на британской земле?

Итак, Гог и Магог (также известные как Гогмагог и Коринеус) происходят от языческих гигантов из средневековых легенд о ранних британских королях. Римский император Диоклетиан имел тридцать три злых дочери. Он смог найти для них тридцати трех мужей, чтобы обуздать их непослушный нрав. Но дочери были этим недовольны и, возглавляемые старшей сестрой Альбой, перерезали горло своим мужам пока те спали.

За это преступление их посадили на корабли с запасами провизии на полгода, и после долгого и ужасного пути, они прибыли на большой остров, который в честь старшей сестры назвали Альбион. Там они остались, и с помощью демонов населили дикие, продуваемые ветрами земли, народом гигантов,

Какое-то время спустя Брут, праправнук Энея, сбежал из павшей Трои и волею судеб оказался на тех же островах. Он тоже назвал их в честь себя, и так они стали известны как Британия. С собой он привез своего лучшего воина Коринеуса, который победил главаря племени гигантов, спихнув его насмерть с высокой скалы. В награду Коринеус получил западную часть острова, которую в его честь стали называть Корнуоллом. Брут же отправился на восток и основал город Новая Троя, ныне известный как Лондон.

Что касается обычая шествовать с плетеными чучелами, то официальный сайт праздника лорда-мэра отмечает, что это отголосок далеких дней, когда сам фестиваль «вращался вокруг человеческих жертвоприношений».

Деревянные статуи Гога и Магога неоднократно разрушались и заменялись на новые, но герои никогда не покидали лондонский Гилдхолл (по одной из версий, они были последними потомками дочерей Диоклетиана, и троянские захватчики приковали их цепями к воротам дворца как раз в том месте, где сейчас находится Гилдхолл). Они и поныне символизируют «связь коммерческих учреждений Сити с его древней историей», и честь, с которой храбрые воины защищают свою родину.

Двадцать лет назад в американском сатирическом журнале Onion от лица некоего «Ноя» «Франковича» вышла статья «Почему никто не хочет сказать, что я иронично ношу этот деловой костюм?».

Франкович, как он сам утверждает, всегда стремился выделиться из толпы серых нормисов. В какой-то момент он дошёл до предела и, шутки ради, оделся типичным офисным клерком с полным набором аксессуаров.

Но его ироничный подхихик не был понят – кто-то даже сказал, что Франкович «продался». Тогда он пошёл на углубление и иронично устроился в контору, иронично женился на пустышке из Коннектикута, иронично завёл с ней двух ироничных детишек и далее со всеми остановками.

С тех пор карнавализма в движениях политических машин и производной от него защитной иронии атомизированного субъекта стало куда больше, но лучшего описания ситуации пока не придумали.

«Имена олигархов на карте родины».

Если старые округа Новой Англии и Мидлендса названы преимущественно религиозными понятиями или в честь местечек, откуда туда прибыла первая волна переселенцев, то на Юге – в честь представителей ещё британской элиты. В этом отношении особенно проявляется контраст Мэриленда и обеих Каролин (образцовых проприетарных колоний) с Массачусетсом и Коннектикутом (образцовыми чартерными колониями).

В отношении ВФР существует устоявшийся толк: будто она произошла под грузом «идей Просвещения» (Тэн договорился до того, что повинны Декарт, классицизм и даже Ньютон) и сетевых способов их масштабного распространения — через масонские ложи, салоны, читательские клубы и кафе. Возникает классический миф о том, как «интеллектуалы», если и «не взяли кассу» непосредственно, то подобрали и распространили дубликаты «ключей» от нее. Другой толк состоит в том, что никакой «организации» у якобинцев не было и в помине («покажите-ка нам первый съезд якобинской РСДРП в королевской Франции!»), и все организационно-иерархически сложилось уже пост фактум.

На этом фоне есть нечто извращенно-комичное в склонности французской интеллигенции к пространным разглагольствованиям о «публике», «общественном мнении», «республике литераторов», «кружке эрудитов» и «гражданах вселенной» (по Канту). И ясно почему: интеллигенты служат в «облоно» (даже если сто крат назовутся «Академией»), их техзадание — окуривать подростков казенным опием идей.

Что такое «публика» (следует добавить «просвещенная»), хоть XVIII, хоть XXI века? Это «микрораса посвященных». Калининградский мудрец-трансцендентальный идеалист считал противопоставление такой «публики» «народу» временным — зело тернист и темпорально протяжен «путь к Просвещению» (он же — «дороги свободы»). На излете Старого режима консенсусом было утверждение о том, что «мнение литераторов» никогда не совпадает с «мнением толпы» (Кондорсе, Мармонтель, д’Аламбер). При рождении режима Нового — что «просвещенная публика» — и есть душеприказчик стихийно формируемой народной воли.

Злая ирония в том, что «публика» оказывается фантомом, который материализуется через отрицание себя как государства (хотя кишит государственными чиновниками), как черни (хотя заигрывает с ней и кооптирует оттуда наиболее «способных»), как аристократии (хотя полнится баронами и «принцами крови»). То есть она — не то, не другое и не третье, а все сразу — идеальный паразит на теле общества.

«Публика» ведет себя как вирус, умножающий социальные маски. Аристократ, зачитывающий памфлет в салоне, уже не аристократ, а член новой корпорации. Священник, увлеченно обсуждающий Вольтера, уже не клирик, а агент «общественного мнения». Создается система двойных и тройных лояльностей. Все они — кто акционер, кто наемник, кто поверенный предприятия по производству фидуции из духа вольнодумной литературы. Старый режим проигрывает не потому, что он «реакционен», а потому что он наивно-реалистичен и крепко верует в физическую реальность собственных эмблем. Тогда как «публика» оперирует талисманами, паролями и шифрограммами. Король думает, что правит Францией, не замечая, что Франция уже приватизирована корпорацией «общественного мнения».

Революция происходит не от действия или накопления «идей», транслирующихся в культурный или ментальный сдвиг. Она порождена искусственной системой зеркальных отражений между различными социальными группами, чтобы каждая видела искаженное отражение и других, и себя. «Частное» превращается в «публичное» как сверхценную, спущенную из альтернативного командного или диспетчерского центра идею, реальные социальные связи (вроде семейных, профессиональных или сословных) — в символические.

У Канта есть любопытное различение «частного» и «публичного» не в привычном нам смысле (где «публичное» — это государственный пост, а «частное» — личная жизнь). «Частное» у него — когда человек действует в рамках бюрократического, армейского или церковного уклада, подчиняясь правилам ради общественного порядка, это профан. «Публичное» — когда он говорит «как ученый» (erudit, проштудировавший «задание» или «писание») и обращается к «просвещенной публике», критикуя уклад (догматическое учение) и апеллируя к «общему благу». «Публика» не свергает власть — она ее заглатывает, переваривает и выдает за свою.

Make Great American Fantasy

Наступают такие времена, что изоляционизм проник и в, кхм, производство фэнтези. Вот и писатель Росс Даутат обеспокоен доминированием в этом жанре «нарративов о североевропейском прошлом». Он сетует на то, что даже диснеевская классика является поверхностной американизацией сюжетов из Старого Света и кается, что в этом сам не без греха.

«Америка же доминирующая культура современного мира, кто не захочет помочь разработать её мифологическое прошлое?» (Не переживай Росс, Люди помогут).

«Мы что, войну проиграли?»

«Free American kids from the tyranny of the British boarding school syndrome system!»

В общем, королевские аэропорты деды уже захватили в 1776, осталось только избавиться от британского Чужого, проникающего в головы нашим мальчикам.

https://www.nytimes.com/2024/12/20/opinion/wicked-tolkien-westeros-narnia.html